Сухоставский
—Ну что, Попов, поедешь со мной в Курган? — спросил Сухоставский, как всегда, хитровато прищурившись. — Это будет твой дембельский аккорд.
Я знал, что он едет за молодым пополнением, и не колебался ни секунды. До смерти надоело в части. Хотелось куда-нибудь вырваться. Хотя «аккорд» старшина уже предложил — отремонтировать забор на полигоне. А то грибники из местных постоянно шныряли к нам через дыры — хотели поглазеть на наши ракеты.
—Так точно, товарищ капитан. Поеду. Когда?
—Завтра утром. Напарника можешь подобрать себе сам.
У меня было два кандидата. Но один из них — Колпаков, капельмейстер. Его не отпустит командир части. Без капельмейстера и его оркестра не обходится ни одно торжественное мероприятие. Колпакова даже на гауптвахту не сажали, хотя было за что иногда.
—Подберезина можно?
Сухоставский напрягся:
—Ко-го?
Лёнька, инструктор батареи, был для него вроде красной тряпки для быка. Просто по факту своего происхождения. Его папа был партийным боссом. Одним из заместителей Ельцина, тогда Первого секретаря Свердловского обкома. А Сухоставский не любил эту публику. Он считал себя борцом за справедливость. Поэтому, вероятно, и был капитаном, а не майором, как его однокурсники по ракетному училищу.
—Он же жлоб, Подберезин твой…
—Зато на него можно положиться!
—Считаешь?
—Уверен!
—Смотри, отвечать будешь ты! Вечером зайдёте в штаб, получите проездные документы. Я приеду через день.
Капитан был моим первым командиром взвода в учебке. Вернее, вторым. Первым стал старший лейтенант Мартыненко, невзрачный тип с серенькими, усреднёнными взглядами.
— Вы осторожнее с ним, — говорил он нам о Сухоставском, отбиравшим в свой взвод наиболее перспективных новобранцев со всей батареи. — В моём взводе думать не надо — служи и служи, а у него даже специального образования мало. Из штанов выпрыгнуть заставит!
Примерно так и произошло, когда перед ним оказался я. Собеседование проводил его замкомвзвод, старший сержант Костров. Сухоставский стоял в сторонке и помалкивал, лишь иногда вставляя ту или иную реплику.
Костров пытался гонять меня по физике. Законы Ома, Фарадея, Биа-Саввара-Ла Плата, электронные уровни. Предмет я помнил не только со школы, где был по нему отличником. Физику преподавали и на первом курсе мединститута. Но по наивности, помятуя напутствие Мартыненко, блистать не спешил, хотя и дураком особенно не прикидывался. Просто отделывался шуточками, типа:
—Слышал что-то про это по телевизору.
Или:
—Не успел дочитать. Армия отвлекла.
Сухоставский во время всей беседы криво лыбился. Мне казалось, что я достиг своей цели. Кто ж возьмёт на серьёзное дело такого легкомысленного субъекта? Я ошибся.
—Костров, — окликнул Сухоставский своего замка.
—Я, товарищ капитан.
—Возьмём блатного?
Почему блатного, подумал я? Но пережёвывать эту мысль не стал. Видимо, капитан имел в виду просто некоторую независимость моих суждений, не свойственную в этих стенах.
Меня взяли. Во взвод управления стартом ракеты С-200. Ужимки мои не помогли.
Вот так и началось наше знакомство и даже в какой-то степени дружба с Сухоставским. Мне он многое и в дальнейшем прощал.
Подберезин
Лёнька тоже воспринял приглашение с восторгом:
—О, клёво! Задолбала уже эта учебка.
Подберезин был источником самых свежих новостей в батарее, и вообще, знал он много чего, о чём другие даже представления не имели. В таком уж кругу общался на «гражданке», да и папа делился с ним кое-чем по секрету. Так от него я узнал, что император наш, Николай II, был расстрелян. Да ещё со всей семьёй. В современной истории об этом не говорилось. Ни в школе, ни в институте. Был император до Революции, а потом куда-то исчез. Куда никто не объяснял. Оно и понятно: такие поступки не смогут украсить ни одну власть, а наша-то считалась ещё и самой справедливой и доброй. Приятель показал и место, где это произошло. Теперь там росла одна лебеда. Целое поле сорняка в центре города.
Дом Ипатьева был снесён по приказу Ельцина вместе со всеми окружающими домами. Якобы для расчистки места для нового жилого квартала. Но ничего не построили. На самом деле причина был в президенте Картере. Он приехал тогда во Владивосток. Боялись, что по пути в Москву захочет посетить место, где убили русского царя. Но Картер и в Москву не поехал. У нас с Америкой всегда были очень странные отношения.
—Вот здесь, — ткнул он пальцем в пространство возле Железнодорожной улицы, — здесь пристрелили Николашку. — Из маузера пиф-паф!
В реальности, как выяснилось позже, у местных чекистов были револьверы, но маузер для Лёньки звучал круче.
Он продемонстрировал выстрелы жестом без всякого сочувствия, даже со смехом. Трагическое прошлое воспринималось им как просто прикол. Забава. Ленька и в армии оставался пижоном, поклонником стёба, любившем блеснуть чем-нибудь модным и экстремальным.
Ещё от Подберезина мы узнали о смерти Высоцкого. Шла Олимпиада. Смотреть её нам, солдатам, было некогда, а Лёнька почти каждые выходные ночевал дома. Телевизор и даже «Голос Америки», — всё у него было под руками. По вражескому голосу он и услышал о Высоцком. Наши молчали в тряпочку. Как будто ничего и не произошло. Не был в официальном фаворе Владимир Семёныч. Хотя Москва, осведомлённая обо всём, бурлила в эти дни, забыв о спорте. Об этом я узнал потом от москвичей.
Все в стране привыкли, что он есть. Высоцкий существовал просто, как воздух. Им дышали с магнитофонов города и веси. В каждой квартире и подворотне. Его песни были у большинства на слуху. Их цитировали, распевали под гитары.
Лёнька был удивлён, что Сухоставский согласился с его кандидатурой. До сих пор он ему в основном угрожал. Правда, без толку. Весовые категории у капитана были разными с Лёнькиным папой.
—Странно, — усмехнулся Подберезин. — Не подозревал я, что этот гражданин испытывает симпатию к моей персоне.
Я ободряюще встряхнул его за плечо:
—Времена меняются!
Подберезин был моложе меня года на четыре и по службе на год. «Черпак», на военном жаргоне. Я пребывал в ранге глубокого «дедушки»: всего месяц служить осталось. В армии такие категории бойцов близко сходятся редко. Таковы уж издержки любой иерархии. Но мы с Лёнькой сдружились быстро. Оба из студентов, взгляды на жизнь в основном одинаковые. Поэтому его с собой и прицепил я в Курган.
Поезд
Перрон скучал. Было прохладно. Поезда ждали минут через двадцать. Народ в большинстве своём осел на вокзале. На глаза попадались лишь военные, которых время от времени стриг дежуривший здесь патруль — старлей и два молодых бойца.
—Ваши документы!
Это не нам, дембелю, стоявшему рядом, у бетонного решетчатого парапета. Он разодет, как павлин. Золотистые аксельбанты, офицерская кокарда и сапоги. Рядовой, а погоны прапорщика, только без звёзд. Пытается оправдаться, но факт налицо — нарушение формы одежды. Не хватало только звезды Героя Советского Союза на бравой груди.
—Да мне до дома всего один день, ребята!
Даже слезу пустил.
По-человечески было жалко его. Тем более мне тоже на дембель через месяц. Но это по-человечески, по-граждански то бишь. А как военный патрульных я понимал. Сам был не раз замом начальника патруля. На этом же перроне. Хочется, конечно, щегольнуть перед друзьями и родственниками, но ты всё же в армии пока, а не в цирке.
Мы с Лёнькой не вмешиваемся. Чревато. И самих могут развести, если что, и отправить в комендатуру при вокзале. При должной фантазии это проще простого. Зато за парня вступается какая-то бабка:
—Что же это вы, солдатики, русские-то на русских?
Ленька, пряча сдержанный смех, отворачивается, я просто улыбаюсь. Нарушителя уводят. Домой он вернётся, но уже в более скромном виде.
В поезде дело пошло ещё веселей. Там в нашу компанию влился другой дембель, правда, без аксельбантов. Десантник. Сам из Кургана. Тельняшка — в разрезе парадного мундира. На груди — значок «Гвардия» и медаль «За отвагу». Это не уже дешёвые понты. Такую награду просто так не получишь.
Не сильно он был разговорчив. Сначала просто травили армейские байки и анекдоты. Раскололся только на второй 0,5. Оказалось, что возвращается из Афгана.
Что мы знали в ту пору про Афган? Да ничего. Вообще ничего. Об этом нигде не писали и не говорили. Только могилы появлялись на кладбищах с надписью «Погиб при выполнении интернационального долга».
— Как вы там?
Нам, естественно, было интересно.
Он служил под Кандагаром. Мне это название не говорило ни о чём. Я думал, что война идёт только в Кабуле.
— По-разному, — ответил Миша.
Так звали десантника.
—А за что медаль?
И он рассказал довольно мрачную историю. Их БМД, возвращаясь с задания, ночью случайно занесло в Кандагар.
—Большой город, а электрическое освещение там только в одном месте — в районе тюрьмы. В других районах — тьма тьмущая. Хоть глаз выколи. Как нас духи выследили, я до сих пор не понимаю. Может быть, по фарам. Мы же со светом ехали. Короче, в одном из переулков долбанул гранатомёт. Водитель, Сашка, погиб сразу, — они в него и метили. Меня контузило, потерял сознание. Машина загорелась. Ребята вытащили меня через дверцы — наружу. Со всех сторон тут же долбанули калаши. Это я потом уже понял. По ранам в товарищах. Они все были в дырах. Меня спасло только то, что духи подумали — я покойник. Или просто не нашли в темноте. А вот остальным досталось…
Задумался, тяжело задышал и заплакал. Сначала тихо, а потом — просто навзрыд.
—Понимаете, им духи головы всем отрезали! Друзьям моим! Не люди это!
Немного успокоился и добавил:
—Но мы им потом отомстили по полной программе. Всех нашли, кто участвовал в нападении.
—За это медаль?
Он кивнул.
Я понял, что тему надо менять. Десантник терял над собой контроль и давал волю чувствам. Тяжело было слушать.
Судьба у всех разная. Родня при призыве предлагала устроить меня в танковую учебку на окраине нашего города. Я был не против, но почему-то не сложилось. Результат? Весь танковый полк был переброшен в Афганистан и там погиб в полном составе.
Курган
Город открылся утром. Тёплое солнышко неспешно перебрасывало ноябрь в Бабье лето. Мы с Лёнькой расстегнули нашейные крючки у шинелей. Потом — и сами шинели, засунув концы своих ремней в карманы. С точки зрения устава, это была вопиющая наглость. Осмотрелись на всякий случай: нет ли поблизости патруля. У нас, в Свердловске, военизированном насквозь, за такую дикую фривольность на «губу» можно было загреметь одним махом. Десантник Мишка, заметив нашу нервозность, рассмеялся:
— Не парьтесь. Тут у нас одни летуны. Училище. Они сами разгильдяи и обычно не придираются по таким мелочам.
Объяснил, как добраться до призывного пункта, и мы расстались. Ещё дал свой адрес и телефон.
—Если что, обращайтесь. Поможем по мере сил!
Дежурный офицер на призывном, старлей, встретил нас не шибко приветливо. Таких, как мы, «покупателей», за призыв через их контору проходили целые косяки. «Покупатели» местных призывников надоедали больше, чем тараканы в иной кухне. Велик Советский Союз!
Когда, отвлёкшись от каких-то бумаг, старлей взглянул на нас, скучающая физиономия у парня ещё более скуксилась. Создавалось впечатление, что он только что проглотил тухлое яйцо и его начинает подташнивать.
— А где ваш командир? — спросил он, нагоняя на себя строгость. — Кто будет бумаги подписывать?
— Завтра приедет, товарищ старший лейтенант, — сказал Лёнька. — Занят пока. Дела государственные.
—А ну-ка, ну-ка, — вдруг оживился дежурный. — Подойди поближе.
Взял со стола гранёный стакан, выпустил в него всё содержание своих лёгких, как бы стерилизуя посуду, протянул её Подберезину и приказал:
— Дохни!
Cознавая на какую скользкую дорожку нас пытаются подтолкнуть, Лёнька тоже набрал полную грудь воздуха. Напрягся и выстрелил им, как требовалось. Но через нос и мимо стакана. Тем не менее запах от нашего вчерашнего застолья в поезде старлей почувствовал.
Он снова освежил стакан своим, как представлялось ему, чистым дыханием и протянул его уже мне. Я повторил Лёнькин подвиг.
Дежурный торжествовал:
— Ну что, голубчики?
— Что? — забеспокоились мы без смущения.
Он посмотрел на наши невинные физиономии и презрительно усмехнулся:
— Достукались! Всю ночь, небось, пьянствовали.
— Напраслину возводите, товарищ старший лейтенант, — встрял уже я. — Мы на службе не пьём!
— Ничего, на «губе» у нас мест много. А работы ещё больше. Улицы подметать некому!
— А ведь прежде чем мы дохнули в стакан, туда вы, как следует, пыхнули, товарищ старший лейтенант, — вежливо осадил его Леонид.
— Что ты хочешь этим сказать? — вскипел дежурный.
— Нужно позвать независимого эксперта. Давайте гаишников пригласим? Я у ворот призывного их видел. Как раз водил проверяют под трубочку. И дохнём все трое.
Старлей ухмыльнулся:
— Грамотный?
— Справедливый.
— Идите!
И уж совсем глупо брякнул нам вслед, как подпоручик Дуб у Гашека:
— Вы мне ещё попадётесь!
Глаза у дежурного была красными, веки опухшими. Заметно было, что и сам он намедни пил не только воду из-под крана.
Уже на пороге его канцелярии я обернулся:
— А где ночевать мы будем, товарищ старший лейтенант?
— Где все нормальные бойцы, — ответил тот холодно.
— А где они ночуют, нормальные?
— В казарме.
— А казарма где?
—Много вопросов задаёте, товарищ сержант!
Я пожал плечами:
— Хорошо, мы напишем рапорт вашему начальству. Встретили, мол, как врагов народа защитников родины.
Он насупился. За такое отношение к официальным представителям армейских частей по головке бы его не погладили.
— Справа от выхода. Красное кирпичное здание. Наглый ты шибко, сержант.
— Просто опытный.
— Дембель, что ли?
— Через две недели домой.
Старлей промолчал. Крыть было нечем.
Ресторан
В казарме стало совсем уж весело. На двухъярусных кроватях даже матрацев не было — только неструганные, грязные доски. Бедные призывники… За свиней их здесь держат и даже считают, что это нормально!
—Давай Мишке звякнем? — предложил Леонид. — Может, подскажет что-нибудь более цивильное.
Я был только за. На досках спать не хотелось.
Телефон Миши не отвечал. Пировал, поди, парень. Оно и понятно: вернулся с войны. Но что же делать нам? Вопрос решился у пивной, где мы тушили последствия вчерашнего «пожара» в поезде. Рядом с нами сидели на корточках и цедили пиво из кружек два молодых типа. Заметно было, что ребята знакомы с местами не столь отдалёнными не понаслышке. Жесты, жаргон, — всё было оттуда.
—Ну чо, пацаны,— обратился один из них к нам, — как вы, в натуре, родину защищаете? По ништяку?
Вообще, я с такой публикой никогда не водился, но тут деваться было некуда. Кроме нас четверых, вокруг ни души. Пришлось поддерживать разговор:
—Мы то — по ништяку, а вот у вас призывной пункт — полный отстой. Не уважают в Кургане местных пацанов. За скот держат.
Услышав про доски вместо матрацев, урки возмутились:
—Во козлы! У нас, на зоне, даже в карцере было лучше.
Знакомство продолжилось у них в общежитии. Парни они были деревенские. После освобождения устроились на стройку, получили жильё. В их комнате как раз были две свободные койки.
—А где хозяева?
—В отпуск свалили. На юга.
Затем был ресторан. Пошли с одним из новых знакомых, Витей. За его счёт. Лёнька не пошёл, потому что гражданская одежда нашлась только на меня. Обуви лишь не было подходящего размера. В результате выглядел я так: свитер, джинсы и под ними — кирзовые сапоги. После пива и водки в общаге мне казалось, что смотрюсь я со стороны вполне прилично. На всякий случай предупредил Подберезина:
—Если что, встретимся утром на призывном.
Случай представился быстро. Довольно симпатичный случай по имени Наталья. Молоденькая совсем, лет восемнадцать.
—Клёвая, — уважительно кивнул мой спутник.
То, что я, военный, вот так причудливо одет, её покорило. Красивые слова, которых у меня было достаточно, в её глазах только дополнили мой романтический образ. Потом я провожал её до дома. Меня не смущал незнакомый город. Я сам городской и ориентируюсь в любой обстановке, даже на автопилоте.
Наташа по дороге изливала душу. История была обычной для этого возраста: несчастная любовь, отчаянье. Парень у неё был в армии и написал, что к ней не вернётся. Возможно, я чем-то его напоминал ей.
—Я никогда не выйду замуж! — бросила она с ненавистью.
И пригласила к себе. Родители были на даче. От женского Нет до Да прошло всего мгновенье.
Елизаров
Если бы я не был медиком, а отец кандидатом наук в области травматологии, внимания бы я особого на это не обратил. Ну, разве что как на забавные эпизоды из быта некоторых жителей Южного Урала. А так это бросалось в глаза в Кургане — инвалиды. Мужчины, женщины с ногами, обтянутыми чем-то вроде фуфаек. Тогда я ещё ничего не знал про Елизарова. Таким образом у него в клинике прикрывались временные протезы для вытяжки прооперированных конечностей. Позднее эта методика распространилась по всей стране. Она помогла очень многим. В том числе моему другу, сломавшему ногу в автоаварии.
Отец делал нечто подобное. Я присутствовал на нескольких операциях и снимал их на камеру. Он подрезал сломанные трубчатые кости фрезой, установленной на обыкновенной строительной дрели, заземлённой на общем контуре операционной. Больной в смысле удара током был в безопасности. А чтобы не укорачивалась нога за счёт среза, соединял обе части сломанной кости хромированным штырём и сверху накладывал надкостницу, срезанную со здорового участка. Это давало возможность кости срастись и восстановиться естественным образом. Недостатком метода было только то, что при нагрузке, например, при хождении, отрезки кости сближались и нога укорачивалась. Елизаров, чтобы этого не произошло, фиксировал отрезки на специальном стальном каркасе, который я и видел у многих на улицах Кургана. Так можно было вытягивать даже конечности, укороченные с рождения.
Эти мысли отвлекали меня от бурно проведённой ночи с Натальей и настраивали на дела. Сегодня предстояло встретиться с Сухоставским, набрать команду и выехать с ней в Свердловск.
По дороге не удержался: заглянул в магазинчик и взял пару бутылок местного пива. Засунул его в глубокие карманы шинели и вот так зашёл на призывной пункт. Когда навстречу мне попадались офицеры и нужно было отдавать честь, я делал это прижимая локти к карманам, чтобы не вывалились наружу горлышки бутылок.
Сухоставский был уже на месте. Лёнька с ним.
—Ты где пропадал? — спросил он.
Не то, что грозно, но с обычной поддёвкой.
—В рабочем общежитии. Не здесь же спать, в этом хлеву.
Сухоставский уже оценил обстановку, поэтому не возражал. Только с ухмылкой спросил:
—Как местные бабы? Замуж не просятся?
—На службе не балуюсь, товарищ капитан.
—Трепло! — засмеялся Сухоставский. — Идите, принимайте команду. Через три часа наш поезд.
Отправка
Проводы были торжественными. На призывной к назначенному часу прибыл даже генерал. Его речь была исключительно пафосной:
—Родина думает о своих героических сынах и ждёт от них любви и защиты!
Героические сыны, построенные вокруг него в каре, сонно хлопали глазами. Видел ли генерал, на чём они спали? Возможно, и видел. Но слова и реальность дружат не часто, особенно когда ни за то, ни за другое не приходится отвечать.
Моё пиво с Лёнькой пили украдкой уже на вокзале, по очереди заныривая в туалет. Чтобы командир не почувствовал запах, съели по беляшу. Их продавали прямо на перроне.
Команда, которую мы должны были доставить в нашу часть, состояла из тридцати человек, в основном из деревенской публики.
—Отберите у них водку, — приказал Сухоставский, когда поезд тронулся.
Сам он сидел в своём купе и перебирал личные дела призывников.
Водка была у всех. Оно и понятно — традиция. Кто же в армию едет трезвым. С другой стороны, никто не хотел пьяных эксцессов, вполне возможных, если кто-то переборщит. Сознавая деликатность вопроса, я стал готовить народ к экспроприации.
Опыт отрядов, проводивших продразвёрстку в эпоху коллективизации, был отвергнут сразу. Часть имущества я всё-таки оставлял владельцам. Только внушал:
—Аккуратней, ребята. Иначе у вас будут проблемы в части. Они вам нужны?
Мальчишки оказались понятливыми, но шесть бутылок 0,7 «Сибирской водки» у них я всё-таки изъял. Объяснил:
—Для проформы. Иначе командир не поверит.
Сухоставский остался доволен. Он уложил бутылки в свой просторный пластиковый кейс и разулыбался:
—Халява. Люблю!
Я думал, он угостит, выпьем грамм по несколько. Моя армия заканчивалась — чего тут стесняться. Но капитан был верен себе. Он начальник, я подчинённый. А с подчинёнными пить — это уже не армия, а запанибратство. В откровенность он всё же пустился:
—Знаешь, почему я тебя взял? В этот рейс, вообще в свой взвод. Ты оригинальный парень, умный. С тобой можно поговорить. Вспомнил он и десятикилометровый марш-бросок с полной выкладкой, когда я тащил на себе два карабина — свой и нестойкого товарища, скисшего уже на втором километре. Всплыл и концерт в тысячеместном концертном зале, где я вёл конферанс и на ходу придумал реплику, которую забыл в волнении напарник.
—Можешь ты, если хочешь. Но армия — не твоё.
—Она уже закончится через две недели, товарищ капитан.
Сказал и подумал снова: неплохо бы сейчас грамм по сто, ведь и халява командира — моя заслуга. Сухоставский всё это понимал, но не повёл и ухом. Он просто развлекался. Хотелось с кем-нибудь поболтать.
—Пойду, посмотрю, что бойцы делают, — сказал я, когда уж совсем наскучило.
—Валяй, — кивнул капитан.
Бойцы развлекались согласно моим наставлениям: тихо, но радостно.
—Товарищ сержант, выпейте с нами!
Я отказался:
—Не могу. Служба.
Собственно, по той же причине, что мой командир не пил со мной.
Уже к полночи было. Перед каким-то полустанком один из призывников попросил:
—Товарищ сержант, а можно открыть дверь вагона?
—Зачем?
—Там меня провожать будут.
—Кто?
Он промолчал.
Я попросил проводницу, она открыла дверь. На железнодорожном переезде горела всего пара огней. Чего этот парень там рассмотрел, я не понял. Но он поднял приветственно руку и радостно закричал:
—О-ольга! Жди меня!
Грустно смотрелось всё это. Но что тут поделаешь? Со всеми нами, армейцами, было нечто подобное. Хочется, конечно, чтобы тебя ждали. Но жизнь есть жизнь. Может получится по-всякому.
Утром мы были в Свердловске. Призывники стали солдатами, а я ещё на один день приблизился к дому.