Всё так же молча они дошли до городского парка и по центральной аллее направились к набережной. Герман косился на дурацкие скульптуры, в изобилии растыканные по бокам аллеи, но не комментировал. Убожество главной зоны отдыха Солнечногорска его уже даже не удивляло. Вокруг бегали смеющиеся дети с шариками в руках, на самокатиках и роликах, гуляли семейные пары с колясками, молодёжь оккупировала беседки и фонтанчики, а по ветвям деревьев сновали шустрые белки. Парк был отдушиной города, местом отдыха и встреч, и всё же он аляповат и громоздок, как стёганая бабка на чайнике. Творения местного скульптора вызывали в Германе недоумение и лёгкую оторопь, а безвкусные фонтаны заставляли таращиться на белок, пушистые зверьки хоть как-то примиряли Кризберга с удручающей реальностью. Лина так и шла рядом, смотря в землю и тихо сопя, видимо, до сих пор не отошла от неприятной встречи с бывшим воздыхателем. Молчание Германа устраивало, ему не хотелось лишний раз заводить разговор ни о чём, тем более о личных переживаниях. Хотя о том, что он дал в морду Стасу, Герман не жалел. Некоторых мудаков надо пороть, причём прилюдно.
Они дошли до набережной, вымощенной скользкой и не очень ровно уложенной плиткой, и тут наконец Лина подняла голову и улыбнулась:
— А теперь, — тоном экскурсовода возвестила она, — посмотрите направо.
И Герман посмотрел.
Около воды, почти у самой кромки, на большом камне сидела бронзовая русалка, покрытая зеленоватой патиной. Герман ожидал увидеть нечто наподобие датской Русалочки, нежной девушки с рыбьим хвостом и задумчивым взглядом, устремлённым в морскую гладь. Но вместо тонкой фигурки с изящными и романтичными чертами его взгляду предстала настоящая бабища-шпалоукладчица в платке и ватнике, расстёгнутом на впечатляющих размеров груди, а в руках у неё был баян. Хвост торчал с другой стороны камня, на нём была выбита надпись «Солнечногорская русалка». Чем дольше Герман смотрел на это чудовище, тем сильнее у него отваливалась челюсть.
— Mein Gott,* — наконец выдавил он, — это что за херня?
— Наша русалка, — задорно улыбнулась Лина, явно наслаждавшаяся замешательством Кризберга, — правда, прикольная?
— Я бы скульптору руки оторвал, — честно признался Герман, — потому что у всякого стёба есть границы. Но, надо признать, впечатление производит. Такое же, как весь ваш город.
— Какой ты нудный, — У Лины неизвестно почему поднялось настроение, — это же символ Солнечногорска.
— О том и речь, — пробормотал Герман, обходя русалку со всех сторон, — это что ж ваш Рукавишников курил... Теперь я знаю, что мне будет сниться в ночных кошмарах. Так, ладно. Что-то здесь слишком людно, а я не хочу лишних ушей. Тема скользкая. И у меня есть пара почти незаконных мыслей.
Лина повернула голову и указала куда-то вдаль.
— Там лодочная станция. Можно взять лодку и уплыть на середину озера. Там точно никого не будет.
Герман задумчиво посмотрел на причал и протянул:
— Вообще можно. Часа как раз хватит. — И он направился к станции.
Они подошли к кассе, и лодочник затребовал с них паспорта в залог.
— Двести рублей час. Прокат до десяти вечера. Давайте паспорта или водительские. Правила такие.
Лина вытащила из рюкзачка паспорт и вдруг, оступившись, уронила его. Герман нагнулся, поднял бордовую книжицу и вдруг вытаращился в неподдельном изумлении.
— Капитолина?..
Лина покраснела до кончиков волос, выхватила у него паспорт и сунула лодочнику. Лицо её пылало.
— Я же говорила, что терпеть не могу своё имя, — прошептала она и отвернулась. Герману стало неловко.
— Да нормальное имя... Редкое...
Она только сопела, снова уставившись в землю, пока он устанавливал вёсла и проверял уключины. Голубая лодка с номером пять покачивалась на воде. Лина забралась с ногами на нос, спиной к спутнику, и сидела прямо, напряжённая, как струна. Было видно, что тема имени её здорово задела. Герман оттолкнул лодку от берега, некоторое время молча грёб, выплывая на середину озера, а потом сообщил Лине в затылок:
— Ты вот из-за имени комплексуешь, паспорт прячешь. А меня иначе чем фюрером и люфтваффе ещё со школы не называют. Хотя мой предок с Петром Первым флот строил.
Лина обернулась и приоткрыла рот:
— Правда?
— Правда, — вздохнул Кризберг, осторожно огибая фонтан в центре озера, — он приехал в Россию в 1695 году, строить Азовский флот. Пётр познакомился с ним в Германии, на верфи. Отто фон Кризенберг, владелец нескольких верфей и доков. Он приехал в Россию, поселился в Немецкой слободе, женился. Пётр даже не заставил его принять православие, а это по тем временам было неслыханным делом. Фон Кризенберг учил русских мастеров строить галеры. И с тех пор наша семья живёт в России, уже которое поколение.
— Так ты чуть ли не дворянин? — удивилась Лина.
— Да какое там, — рассмеялся он, — сначала приставка «фон» куда-то делась, а в девятнадцатом веке и фамилию урезали, какой-то дьяк в книге неграмотно записал и понеслось. Так что уже полтораста лет мы просто Кризберги. Но кому до всей этой истории есть дело. У нас же народ тупой. Кому я должен доказывать, что мои предки никакого отношения к фашистам не имели? Мой дед в войну Берлин брал, нацистов убивал. Хоть сам чистокровный немец. Генрих Оттович Кризберг, генерал армии, герой Советского Союза. На вот, — он достал телефон и открыл браузер, — глянь в википедии, если не веришь.
Лина осторожно взяла телефон и углубилась в чтение. Через несколько минут она изумлённо подняла глаза:
— «Во время Клинско-Солнечногорской наступательной операции 1941 года в составе 30-й армии освобождал Солнечногорск...» — она смотрела на Германа во все глаза. — Твой дед освобождал мой город?..
— Да. — Он помолчал. — Освобождал. — И тихо пробормотал себе под нос: — Wer braucht schon die Wahrheit?**
— Что? — не поняла Лина.
— Ничего. — Он положил вёсла на борт и взял у девушки мобильник. — Ладно, что толку ковыряться в прошлом. Ты мне лучше скажи, у тебя нервы крепкие?
— Не очень, — тихо ответила Лина и снова уставилась куда-то вниз, — как оказалось...
— Тогда не надо, — он спрятал телефон, — сам разберусь.
— Нет! — она вдруг порывисто наклонилась к нему, глубоко вздохнув. — Если ты про это ужасное преступление, то у меня тоже есть задание от редакции! Ты обещал помочь! Что там у тебя?
— Съёмки внутри квартиры. — Герман пристально смотрел на девушку. — С мобильника и камеры. Я заходил туда, Лина. Ты не стала и правильно сделала. А я, дурак, решил на своей шкуре испытать, почему оттуда санитары зелёные выходили. Если ты впечатлительная, то лучше не смотри.
— Я посмотрю. — Лине снова стало страшно, совсем как вчера, около покосившегося дома, откуда веяло смертью. Но ведь Герман как-то смог пробыть там чуть ли не двадцать минут, хотя потом его откачивал другой журналист. И Лина решилась.
— Дай.
— Садись сюда, — он подвинулся, — а то неровен час мобильник мне утопишь нечаянно. Если что, хватайся за меня. Тут не стыдно бояться.
Она осторожно перелезла на сиденье гребца и вдруг неловко замерла. Сидеть так близко к нему ей было страшновато, а тут ещё лодка одна-одинёшенька посреди озера Сенеж, если что, даже не докричишься до людей. Лине вдруг показалось, что он специально заплыл так далеко, и ведь она сама подсказала ему идею! Она поёжилась, и Герман это заметил.
— Ты чего? Ты что, боишься меня?
— Н-нет, — пробормотала Лина, — совсем нет...
— Непохоже. Слушай, я не маньяк и не псих. По роже, конечно, не скажешь, но что есть, то есть. Если не хочешь смотреть запись, не смотри. Только не трясись так.
— Извини... — Да что ж такое, почему ей в голову лезет всякая чушь? Лина всё-таки уселась рядом и осторожно взяла мобильник. М-да, если такой утопить, то не расплатишься. Она вспомнила свой бюджетный НТС, который постоянно разряжался и периодически терял сеть. Лина прикоснулась пальчиком к экрану и впилась глазами в прыгающее изображение. Герман искоса следил за ней, готовясь в случае чего ловить. Нервы у Лины Трипольской и впрямь были ни к чёрту.
Она смотрела молча, закусив губу и странно вздрагивая. На моменте, когда фото старшего мальчика повернулось, она рывком сунула телефон Герману и отвернулась. Плечи её тряслись.
— Что это?.. — Она говорила, стуча зубами и глядя на воду, по щекам её ползли слёзы. Кошмарные кадры так и стояли перед глазами, и Лина не знала, сможет ли когда-нибудь это забыть. Страх влажными липкими щупальцами трогал её изнутри, заставляя внутренности скручиваться в скользкий комок. Она не знала, сколько просидела так, пока к её спине не прикоснулась ладонь.
— Ну-ну... — Герман ещё что-то успокаивающе бормотал, а она внезапно уткнулась ему в плечо и разрыдалась, выплёскивая холодную мглистую одурь. Он что-то ей говорил, поправлял волосы, но Лина ничего не слышала, только плакала, и чем дольше она плакала, тем отчётливее вспоминались кадры проклятой квартиры. Наконец она затихла, и только плечи иногда вздрагивали. Герман отстранился и внимательно посмотрел на неё.
— Вот такая ерунда. Теперь ты понимаешь, почему я хочу докопаться до сути? Это все границы переходит, Лина. Я всякой дури навидался, но с чертовщиной дел ещё не имел.
— Это такой ужас... — прошептала девушка, всё ещё не отойдя от шока. — Это просто ужас... Так не бывает...
— Бывает, — вздохнул её собеседник, — бывает... Ладно, скоро час закончится. Поплыли назад. Ты пока успокойся, в лицо плесни себе. А потом пойдём в органы опеки. Что-то у меня к ним дофига вопросов.
— Но ты же мне написал, что они тебя послали...
— А теперь не пошлют. У меня есть пара козырей в рукаве. Только я тебя прошу, ничему не удивляйся и держи покерфейс. Договорились?
— Хорошо... — Странное дело, ещё несколько минут назад ей было страшно и неуютно сидеть рядом с ним, а сейчас она испытывала непонятное доверие, как будто Герман Кризберг точно знал, чем закончится их странное предприятие. Она убрала волосы с лица и перелезла назад на нос лодки. Далеко впереди маячил силуэт солнечногорской русалки.
* * *
Отдел опеки и попечительства Солнечногорского района находился на главной улице города совсем недалеко от парка, и пройти надо было всего лишь минут десять-пятнадцать. Около каменного особнячка с белыми наличниками Герман остановился и пристально посмотрел на Лину.
— Покерфейс, помнишь?
Девушка кивнула, не понимая, что он задумал. Вид у Германа был сосредоточенный и неприветливый, он рылся в карманах в поисках чего-то нужного и, наконец, вытащил удостоверение.
— Пошли. Ты включи диктофон, но не показывай. У нас неофициальный визит, но запись быть должна. Что бы я не порол, не сметь пучить глаза. Ферштейн?
Лина настороженно кивнула и достала телефончик. Заряда должно было хватить до вечера, как она надеялась. Хотя с этими андроидами не угадаешь. То восемьдесят процентов, то сразу тридцать пять.
Они зашли в отдел и направились в кабинет заведующей. Там их встретила необъятных размеров секретарша, которая, увидев Германа, широко раздула мясистые ноздри.
— Опять вы! Вам же было сказано, что мы не даём комментариев!
— Где Наталия Викторовна? — поинтересовался Герман, не обращая внимания на гневную тираду. — Я сегодня к вам от другой структуры, посолиднее, так что хотел бы видеть госпожу Марковскую.
Он протянул удостоверение, и секретарша впилась в него поросячьими глазками. Потом она недоумённо подняла голову.
— Петровка, 38?
— Именно, — кивнул Кризберг, — я, видите ли, работаю по совместительству. Кстати, я отправил запрос в прокуратуру на проверку соответствия госпожи Марковской занимаемой ею должности. Оповестите её о моём визите, будьте так добры.
Лина только молча таращилась, надеясь, что это не очень бросается в глаза. Петровка, 38?! Как это понимать? Герман же со скучающим видом изучал интерьеры кабинета, особое внимание уделяя бесчисленным грамотам и благодарностям. Секретарша шумно выдохнула и выплюнула, сочась ядом:
— Ваши угрозы и ваши удостоверения здесь ничего не значат. Мы не даём комментариев по той трагедии, мы должны сначала разобраться сами.
— Чего там разбираться, — удивился Герман, — всё ясно как белый день. Вы прощёлкали смерть троих детей и даже не поинтересовались, что привело к такому печальному итогу. Ваша служба не посещала квартиру на улице Крупской, и вы даже не были в курсе, что трое несовершеннолетних погибли. Конечно, вы не даёте комментариев. Я бы на вашем месте тоже не давал.
— Что вы себе позволяете? — Секретарша пошла красными пятнами. — Убирайтесь отсюда, пока я не позвала охрану! И Наталия Викторовна в любом случае не будет с вами разговаривать. Вам всё понятно?
— Старшему мальчику было одиннадцать лет. — Герман упорно гнул свою линию, неведомым образом заставляя себя слушать. — Девочке семь. Они ходили в школу? Посещали педиатра? Или они вообще не выходили из дома? Не получали образования, лечения, возможно, элементарных вещей. Неполная семья, мать-одиночка с тремя детьми, которые жили затворниками. Вас ничего не напрягало все эти годы?
— На них не поступало никаких жалоб! — рявкнула толстуха, утирая вспотевший лоб. — В органы опеки ни разу не приходили сигналы о том, что в этой семье что-то неладно! Мы работаем с обращениями граждан, а здесь не было никаких обращений! Сколько вам можно повторять! С Петровки вы или не с Петровки, я вам уже всё сказала. Наталия Викторовна с вами общаться не будет.
— Да мне уже и не надо, — Герман хмыкнул, — пусть с вами дальше прокуратура беседует. Скажите только вот что: неужели вы действительно не знали, в каких условиях проживает эта семья? Там же не дом, а барак.
— Вы из Москвы, да? — с ядовитой ласковостью поинтересовалась секретарша. — Вот и поезжайте в вашу белокаменную, про условия он тут мне говорит. У нас пол-города в таких условиях живёт, вы-то, небось, дальше Красной улицы не заходили. А у нас пол-города в бараках и частных домах столетней давности. И ни денег, ни финансирования, никаких ремонтов и переселений. Мы, знаете ли, не столица, чтобы небоскрёбы отгрохивать и эту вашу реновацию устраивать, жилы только из всей страны тянете, москвичи чёртовы. Убирайтесь! Я здесь за копейки со всякой швалью общаюсь... — губы её тряслись, а толстые щёки напоминали брыли бульдога.
Герман, не дослушав, вышел и прикрыл дверь. Лина испуганно смотрела на него, боясь задавать вопросы. Хотя всё было понятно и так. Безразличие органов власти к нуждам простых людей в этом здании буквально сочилось из каждой щели. И жуткая смерть троих маленьких детей не занимала чиновников ни в коей мере, раз им не приходил «запрос». Лина тихонько вздохнула и выключила диктофон.
— Что ж, этого следовало ожидать. — Герман вышел на крыльцо и с наслаждением закурил. — До семьи никому не было дела, нет человека, нет проблемы. Теперь пусть их прокуратура утюжит, я не блефовал, когда говорил про запрос.
— Ты правда работаешь на Петровке? — Лина никак не могла понять, кем же на самом деле был этот блондин с бесцветными глазами и повадками дознавателя гестапо.
— Да нет, конечно. Ты Ромку Старцева помнишь? Ну тот, темноволосый, с бородкой, он меня ещё откачивал после той жути. Вот он с Петровки. Мы в какой-то степени коллеги, я тоже занимаюсь журналистскими расследованиями. И в своё время помог ему в одном деле, о детской порнографии и торговле детьми. Сыграл роль «живца», тогда этого пидараса и повязали. А Ромка мне в благодарность корочку организовал, всё чин-чинарём, оформлен как положено. Часто выручает, когда надо поднажать на всяких непонятливых.
— Детская порнография?! — Лину передёрнуло. — Господи, какой кошмар. И что ты там делал?
— «Живца» изображал, говорю тебе. Любителя чего погорячее, а Ромке как раз нужен был иностранец «с деньгами и предпочтениями». Ну, а про немецкую порнуху все и так знают, так что тот работорговец ничего не заподозрил.
— Сколько же ты видишь зла... — прошептала Лина, по обыкновению уставившись вниз. Герман оборвал свой рассказ на полуслове и пристально посмотрел на девушку, точно разглядел в ней что-то новое, чего раньше не было. Она на него не смотрела, понуро опустив плечи, и даже пушистые рыжие волосы как-то потускнели. Герман помолчал и бросил в сторону:
— Solche Arbeit.*** Не бери в голову. Лучше пойдём перекусим. С утра во рту ни крошки.
Лина удивлённо покосилась на него и предложила:
— Здесь рядом «Макдональдс».
Он закатил глаза. Лина подумала ещё пару минут и сообщила:
— Есть ещё ресторан «Кайф». Но там дорого. Его хачики держат.
Герману становилось всё страшнее находиться в этом городе. Он вымученно улыбнулся:
— Нет уж, «Кайфа» мне не надо. Одно название чего стоит.
— Тогда можно перехватить шаурму на остановке. — Лина искренне не понимала, что ему опять не так.
— Тогда уж лучше в Макдак, — вынес вердикт Герман, — он хотя бы одинаковый что в Москве, что в Солнечногорске, что в Ханты-Мансийске. Потому что шаурму в этом городе я не съем даже под пистолетом.
Лина что-то напряжённо обдумывала, наморщив носик, и вдруг решилась.
— Если тебя так пугают наши кафе, то пошли, накормлю тебя. Я с утра пирожков напекла, в духовке стоят. Червячка заморить хватит.
Он вытаращился в неподдельном изумлении.
— Ты что, с утра перед работой пекла пироги? Ты во сколько встала-то?
— Я жаворонок, встаю рано. В пять утра. Ну и наготовила, всё лучше, чем вечером, уставшей, с тестом возиться и с начинкой. Ну так что?
Он подумал-подумал и кивнул.
— А ты умеешь сделать предложение, от которого нельзя отказаться.
* — Бог ты мой (нем.)
**— Кому нужна такая правда? (нем.)
*** — Такая работа. (нем.)
Продолжение: http://proza.ru/2019/01/05/1233