Предыдущая глава: http://proza.ru/2018/12/26/1921
--------------------------------
Выполнение задания запомнилось Ване чередой маетно-длинных холодных дней. Море, свирепо-неутомимое, злое, не умолкало ни на мгновение, снегопады сменялись стылыми метелями, метели — штормами. И ветер, ветер, ветер… Он проникал повсюду, он мог за считанные минуты до ледышки проморозить, казалось бы, саму душу, нутро. Косматый, острый, пронизывающий, он не знал устали, швырял позёмкой, свистал-хлобыстал над чёрной морской водой. Ваня возненавидел его уже на второй день.
Постоянно мёрзли руки, коченели пальцы — не спасали даже добротные кожаные перчатки на овечьем меху. Находиться долго на берегу было невозможно, и они постоянно сменяли друг друга: за Ваниной вахтой наступала очередь Руслана, после Руслана к морю выходил Колесов, после Колесова — Хольм. Последний оказался самым стойким, мог торчать у воды часами: следил в бинокль за передвижениями немецких кораблей, иногда протирая запотевающие линзы. Норвежец словно не замечал ни трескучего мороза, ни ветра, ни бесконечной пурги. Все данные он аккуратно записывал в крохотный, размером с ладонь, блокнотик, который держал за пазухой дублёнки.
По первому времени отряд устроился в одной из небольших пещер почти у самого берега. Здесь можно было чуть отогреться и обсушиться у скудного костерка — большие разводить не разрешалось из-за дыма, который бесспорно привлёк бы ненужное внимание. В перерывах между вахтами Ваня дремал тут, привалившись к сырой каменной стене и поджав ноги. Говорили мало, редко, только по делу, и даже любитель потрещать Руслан сделался непривычно молчаливым, сосредоточенным. В его обязанности кроме несения вахт входила и связь — раз в сутки он, взяв рацию, взбирался на гору, цеплял на голову наушники, задирал повыше антенну и методично стучал ключом. Потом наступал тускло-водянистый вечер, пещера погружалась в вязкую густую темноту. Отряд в молчании вскрывал банки с тушёнкой, отогревал у костерка ото льда алюминиевые кружки.
— Эх, согреться бы чем… — как-то раз заметил Руслан. — Такой дубак, что сил нет…
Колесов перевёл на него серьёзный взгляд.
— Если что есть, сейчас же отдай. Спиртное пить запрещаю.
— Да нету, — развёл руками Руслан. — Откуда бы? — И полюбопытствовал: — А почему нельзя?
Колесов хмыкнул, сломал подсохшую хворостину, бросил в огонь.
— Замёрзнете тут насмерть, а мне потом за вас отвечай. Всё. Отставить разговоры, спать.
Он завернулся в шинель и улёгся на землю. Ваня тут же последовал его примеру — спать хотелось так, что до сухого ноющего звона болела голова. Хольм без слов встал и вернулся на вахту.
Ване снилось, будто Ленинград откололся на льдине, и её белым пятном понесло куда-то в Финский залив, а он стоял не берегу и долго смотрел, как теряются в морском тумане городские очертания. Трубы заводов и фабрик чадили, коптили чёрным дымом. Вдруг из облаков вынырнул немецкий пикировщик с крестами на крыльях, беззвучно, как в старом кино, пронёсся над Ленинградом и камнем рухнул в воду — его сбил чёрный фабричный дым. И Ваня откуда-то знал, что в самолёте сидел сам Гитлер, и теперь война окончена.
Снаружи стонал, кричал неуёмный ветер, хлестал по воде, точно Черномор вздымал страшно рокочущие волны. Они с грохотом падали на берег и отползали назад, набираться новых сил. Светила безликая, безразличная луна. Ваня вздрагивал, просыпался, подходил к выходу из пещеры, отыскивая взглядом одинокую фигурку Хольма на берегу. Он знал, что тот выдержит до утра. Норвежец предпочитал нести именно ночные вахты.
На рассвете он доложил Колесову: пять минут назад два немецких катера без сопровождения прошли в сторону Кольского полуострова. Колесов молча посмотрел на него, пряча ладони в рукавах шинели. Посмотрел недобро, режуще-свинцовым взглядом, медленно выдохнул. Ваня встал и потихоньку, почти бесшумно покинул пещеру — настала его очередь несения вахты. Лютый ветер со всей силы хлестнул по лицу, чуть было не сбил с ног, обозлённый своим неизбывным одиночеством, бесконечным тоскливым блужданием, сиротливой неприкаянностью.
— Ветер, ветер, ты могуч, — беззвучно проговорил Ваня, пряча руки за карманы. — Ты гоняешь стаи туч…
Следующие строчки забылись. Что-то там про невесту или девицу молодую… Он втянул голову в плечи, щурясь, поглядел на казавшийся далёким берег. Неужели в этом и состоит их миссия? Просто следить? Безотрывно, безустанно следить и — всё?
Был приказ: во взаимодействие с врагом не вступать, вообще стараться не попадаться никому на глаза, в том числе и местному населению. Ваня со вздохом зашагал к берегу, спрятался за огромными валунами у кромки воды. Одетые в тоненькую ледяную корку, гладкие, обтёсанные морем и ветрами, они походили на огромную гальку, что шуршала под подошвами сапог. Лёд тянулся далеко вперёд, запирал под собой неспокойное северное море, слепил глаза яркой белизной. По горному хребту, исполосованному снегом, неохотно карабкался блёклый, жухлый рассвет. Ваня прислонился плечом к валуну, устроился поудобнее. Через полчаса начала неметь от холода нога. Он поменял положение, кое-как, неслушающимися пальцами стянул сапог, растёр ступню. Стало легче.
Ваня зорко вглядывался в бесцветный морской горизонт, но немецкие корабли и не думали показываться. От тишины звенело в ушах, застилало позёмкой глаза. И ему казалось, что они вчетвером остались одни во всём мире — нет больше никакой войны, нет немцев, нет Гитлера, даже Берлина нет… Только необозримое, ни конца ни края, море, льдисто-бессердечное небо и неуёмный ветер. А их убого-жалкая четвёрка просто потерялась на огромных безжизненных просторах уже необитаемой Земли, выполняя никому не нужное задание.
Стряхнуть непрошеное наваждение не получалось. Будто нашёл странный ступор, онемение, тупая эмоциональная глухота, запертая глубоко внутри. Деревенело, превращалось в холодный уголь сердце, замерзала кровь. Думать хотелось только о Марии. Он медленно, штрих за штрихом, как кропотливый художник, воссоздавал в воображении её образ. Золотые длинные косы, красивое девичье лицо с мягкими, но выразительными чертами, большие глаза и тонкие дрожащие пальчики, каждый из которых Ване хотелось поцеловать, прижаться губами на несколько секунд, ощутить их тепло… серебристый переливчатый голос. От её по-дурацки сидящей шинели всегда самую малость пахло духами — цветочно-сладко, пряно. Ваня знал этот аромат, точно такими же духами пользовалась и мать, и он хорошо помнил флакончик, который всегда стоял на узкой полочке трюмо в прихожей — маленький, меньше ладони, со стеклянными покатыми плечами и белым колпачком. А вот название напрочь забылось, хоть и вертелось на языке. Маленькая этикетка почему-то всегда была затёртой, и прочитать получалось только два слова: «духи» и «Москва». Сбоку красовалась звёздочка, тоже полуисчезнувшая.
Ваня устало помял пальцами виски. Почему никак не припоминается название? Он же его знал… Какая-то там Москва… Какая?.. Какой может быть Москва? Он мысленно перебирал эпитеты. Величественной? Красивой? Златоглавой? Первопрестольной? Тьфу, и откуда только слова такие в голове берутся…
Мария. Самая красивая девушка в мире. Маленький, хрупкий, отважно-храбрый солдат в меховой ушанке. И как она только оказалась на войне? Ей тут не место. Она вся окутана чарующей нежностью, теплом, счастьем — и кто догадался отправить её на фронт, какой дурак? Её изящные, тонкие почти до прозрачности пальцы были созданы для того, чтобы плести кружева… а не вдавливать винтовочный курок. Ваня вздрогнул, понял, что забылся на минуту. Образ Марии растаял, растворился в склизко-сером, обмёрзлом морском тумане, что клочьями наползал на пустынный берег.
Женщина с оружием… что может быть страшнее?
Холод сковывал движения. Ваня снова переменил позу, как следует растёр ладони и щёки прозрачно-грязным куском льда. Мороз просачивался под дублёнку, обхватывал, парализовал позвоночник. На рукавах белого маскхалата повисла рваная ледяная кайма. Всё тело вдруг сделалось каменно-непослушным, оцепенелым, а когда Руслан пришёл сменить его, лунки ногтей приобрели нездоровый фиолетово-синий цвет.
В пещере Ваня немного отогрелся. Хольм спал на наваленном в кучу лапнике, свернувшись калачиком, Колесов что-то рассматривал на карте, попыхивая маленькой лакированной трубкой. Дышать едким дымом было неприятно, но у Вани не хватало сил отогнать его или пересесть в другое место. Он обессиленно съёжился на влажном каменном полу, обхватил колени руками и уткнулся в них лбом.
Неожиданно вспомнилось название духов: «Красная Москва». Ваня криво ухмыльнулся. Такое простое слово — и забыл… А у инструктора Татарникова, как оказалось, мужа Ангелины, тоже был одеколон, кажется, «Шипр» — неслыханная роскошь на фронте. Его всё время окружало тонкое облако едва уловимого аромата, который отчего-то очень ладно и словно бы ненавязчиво вязался-гармонировал с новой, отглаженной формой, с кожано-благородным командирским скрипом портупеи и узкого перекидного ремня, с глухим стуком набоек на подмётках хромовых сапог. Татарников выглядел всегда аккуратно, с иголочки, даже совсем чуть-чуть, в меру щегольски, как и подобает командиру Красной Армии.
Перед самым отправлением в часть Северного флота, в Полярный, одеколон этот у него спёрли. Татарников огорчился, но обвинять кого-то не спешил, да и говорить на эту тему не хотел. Буркнул-сказал лишь фразу из «Неоконченной повести» Апухтина, которую Ваня читал в детстве:
— Он ли украл или у него украли… Главное то, что он был замешан в гадком деле.
Подумалось вдруг, что «Шипр» умыкнул майор Старков. Мысль заставила рассмеяться. Смех царапнул горло, ударил по рёбрам, больно забулькал где-то в груди.
— Чего ты? — впился в мозг ужасающе громкий голос Колесова.
Старшина не говорил, а кричал — грохающим басом, совсем как немецкий пикировщик. По спине медленно потёк противный озноб. Ваня нехотя поднял голову.
— Ничего.
Он понимал, что заболел. И понимал, что Колесов совсем не кричит, напротив, говорит тихо. Морозная лихорадка не отступала уже третий день, трясла, обволакивала голову липким туманом. Лёгкие то горели, то леденели, сжимались в комок, не пропуская воздух, а из глаз непроизвольно текли слёзы, сухие и колючие.
— Ничего, — уже увереннее повторил Ваня. — Так, прихватило малость. Пройдёт само.
— Ну смотри, — проворчал старшина и снова уткнулся в карту.
До этого лежавший без движения Хольм повернулся, посмотрел на Ваню цепким льдисто-голубым взглядом, встал. Стряхнул с полушубка зелёно-жёлтые еловые иглы иглы, подошёл и присел рядом, снова вгляделся в его лицо. Потом что-то сказал на норвежском, и тут же дополнил, уже на русском:
— Надо лечить.
— Чем? — слабо спросил Ваня.
Хольм не ответил. Вернулся к своей лежанке, выудил из-под лапника брезентовый подсумок, порылся в нём.
— Вот чем. Жир из рыб. И ещё тут.
Он вытащил небольшой пузырёк и матерчатый мешочек, который оказался забит засушенными ягодами и, как заправский врач, со знанием дела, всыпал их в свой котелок. Пузырёк отставил в сторону. Умеючи зажёг керосинку, напузырил в котелок талой воды. Колесов с интересом наблюдал за его действиями.
— А чего это ты делаешь?
— Лекарство, — коротко ответил Хольм, не отрываясь от своего занятия. Потом поднял белокурую голову, махнул рукой в сторону Вани. — Видите, товарищ старшина, у него воспалённые веки? Может быть, болезнь лёгких.
В груди снова забулькало. Больно царапнуло-резануло осколком стекла, засаднило. Полыхнуло плавлеными горячими искрами. Ваня снова зашёлся в тяжёлом, изнурительно-натужном, громыхающем кашле. Он появился утром, поселился за рёбрами, раздирая изнутри лёгкие, словно стремясь превратить их в кровавое месиво. Каждый вдох походил на удар меча.
До этого Ваня практически не болел — болезни просто не липли к нему, не могли побороть крепкий закалённый иммунитет. Только однажды за всю жизнь он слёг с серьёзным заболеванием. Врачи говорили, какой-то лёгочный вирус, пичкали таблетками, микстурами, порошками, которые Ваня ненавидел всей душой и всякий раз стремился выкинуть втайне от медсестры, бдительно-строгой пожилой женщины с копной седых, скрученных в пучок волос. Но все его интриги та знала наперёд — все до единой таблетки пришлось проглотить. Вылечился он тогда быстро, за считанные недели, и потому был уверен, что и эта болезнь пройдёт — просто так, сама собой, как проходили все хвори до неё.
В пещерке уже пахло ягодным взваром. Через минуту Хольм сунул Ване в руки горячий, исходящий паром котелок с закопчённым алюминиевым боком. Показал движением, что пить нужно залпом. Вкус у компота был странный — пустовато-зимний, клёклый, пресный, как трава, но после первого же глотка унялся кашель и томительное, ноющее жжение в груди. Хольм налил из пузырька в ложку тягуче-масляную жёлтую жидкость и тоже наказал проглотить.
— Жир из рыб, — снова пояснил он.
Колесов одобрительно кивал.
— Это ты, Хольм, молодец, что всякое такое хозяйство с собой взял. Это да, похвально… хвалю.
Норвежец на его похвалу не отреагировал, вновь улёгся на лапник и отвернулся. Ваня бессмысленно смотрел в стену. По телу разливалось приятное успокаивающее тепло, лихорадочный озноб понемногу отступал. Голова наконец-то стала ясной. Кто бы мог подумать, что простой ягодный отвар так поможет! Откуда вообще взялась эта болезнь? Ваня всегда гордился своим отменным, крепким здоровьем, болезненное состояние было для него непривычно, и он чувствовал себя беспомощным, дряхлым, никчемно-никудышным. Хотелось стряхнуть с себя слабость, но она делалась все сильнее.
Наверное, он простудился сразу, когда их только забросили в Норвегию — приземление получилось не самым удачным, в воду. Ваня мысленно поблагодарил сам себя за то, что успел сориентироваться, срезал ножом парашютные стропы и сумел выплыть на поверхность. Ледяной воздух вошёл в грудь обоюдоострым остриём кинжала, тело щипала, ломала, резала, крутила морская вода, в которой дрожали призрачно-тонкие, жёлтые лунные лучи.
Ваня не помнил, как выбрался на берег. Судорожно скованные адски холодной водой мышцы сводило, каждый взмах рукой давался с неимоверным усилием. На плече каменным грузом висела трёхлинейка — она тянула ко дну, как мешок утопленника, и он чувствовал себя ничтожной щепкой, захваченной беспощадным, стремительным водоворотом. А когда ступил наконец на каменистый берег, рухнул без сил — как измождённая загнанная лошадь. От макушки до пят его охватила крупная, никак не унимающаяся дрожь. Мокрая шинелька стала резиново-непослушной, неудобной, бесформенной, тяжело набрякла солёной водой. Ваня вылил её из сапог, как сумел, отжал одежду прямо на себе, сжимаясь и трясясь от ветра. Определил по карте своё местоположение, огляделся, старательно всматриваясь в чернильную тьму, потушил фонарик. Слева и справа высились молчаливые неподвижные скалы, их неровные очертания высвечивал сияюще-яркий лунный свет. Льдистый ломкий воздух казался ненастоящим, выпуклым, крепко набухшим от морской воды, как шинель.
Пришлось перебираться через крутую каменную гряду, потом плутать по абсолютно незнакомой местности в поисках установленного места встречи группы. Ваня пришёл к нему последним. Вспученное море осталось где-то позади, но его плеск и глухой рокот был хорошо слышен.
За всё время пребывания в Норвегии они ни разу не встретили немцев. Лишь иногда Ваня издали видел местных рыбаков, занимавшихся ловлей, один раз по изгибисто петляющей между скалистых холмов дороге проехал одинокий автомобиль. Его это и радовало, и не радовало. Как же так? Первое задание и — «во взаимодействие не вступать, своего присутствия не обнаруживать». Что это за тихая война такая?
Именно такой вопрос он и задал Колесову.
— Разведка, Трифонов, кончается там, где начинается стрельба, — жёстко ответил тот.
Но столкнуться с немцами им всё-таки пришлось. В тот день пошёл холодный дождь. Он обрушивал на каменистый берег бурные потоки воды — бесстрастный, безразличный ко всему и вся, всё небо заволокла собой низко нависшая серая туча. Вода клокотала, бушевала, кипела, мёрзлое ненастье снова и снова опрокидывалось грохочущим валом. Сообщить о непогоде не было никакой возможности, но Руслан выкручивал ручки приёмника в попытках поймать нужную волну. Матерился — то шёпотом, то почти кричал.
Видимо, по сигналу рации немцы и вычислили местоположение отряда. Перед отправкой на задание их предупреждали: в вермахте знают о работающей в Норвегии советской разведке, и это им очень не нравится. Северный морской путь представлял для Германии не меньший интерес, чем для СССР, и Татарников, как и многие другие командиры, убеждённо полагал, что противостояние за него продлится до конца войны, а исход её может определить как раз то, кто сумеет удержать на нём превосходство. За поимку советских диверсантов Гитлер даже учредил специальную награду.
Ване казалось, что его тело существует отдельно от мозга. Перед глазами рисовались невиданные картины: просторные луга, покрытые пёстрым разноцветьем несуществующих цветов, диковинные животные, громадные бабочки. Он понимал, что всё это снится ему, вздрагивал, открывал глаза, и первые несколько секунд не мог сообразить, где находится. Болезнь безжалостно выкручивала суставы, дробила кости, никак не желая покидать измученный организм. Хольм каждый день кормил его «жиром из рыб», поил отваром, но помогали они не очень-то хорошо, хотя и успокаивали на время кашель и головную боль.
— Ничего, — говорил он. — Вернёмся домой, там тебя отремонтируют.
— Вот же пристала зараза, — хрипел в ответ Ваня. — Никогда не болел…
Голос Хольма отдавался в голове смазанным размноженным эхом. Округлый твёрдый акцент бился раскалённой галькой в затылок, царапался, оставляя болезненные отпечатки. Долила, приминала плечи чугунная тяжесть. Колесов, видя Ванино состояние, освободил его от несения вахт, и теперь он просто лежал на лапнике у стены, зябко кутаясь в овечью дублёнку, глядя перед собой воспалёнными глазами. Даже думать было трудно — мысли казались такими же свинцово-тяжёлыми, как тело.
— Слушай, Хольм, — как-то раз спросил Ваня. — А где ты живёшь? Ну… жил до войны.
Хольм молчал. На красивом лице двигались-дрожали неровные отблески костерка, высвечивали кажущийся угловатым подбородок, тонкие ноздри и скулы. Длинные пальцы его подрагивали, переплетённые между собой.
— Здесь, — наконец ответил он. — Здесь, в Норвегии. Недалеко от порта Петсамо. Мой отец был рыбаком, как и дед, как и прадед. И я был рыбаком. — И, предвосхищая следующий вопрос, невесело усмехнулся: — В вашу армию я пошёл добровольцем. Сперва по допросам таскали, держали в тюрьме. Потом убедились, что я не немецкий шпион.
Больше он ничего не сказал, а Ваня не решился спрашивать. Но почему-то подумалось: не такой он и скрытный, каким его принято считать, просто прячет что-то глубоко внутри. То, о чём не хочет или не может говорить.
Костерок угасал. Колесов вытряхнул из трубки перегоревший табак, спрятал её в карман и, накинув брезентовый плащ, встал. Вход в пещеру они забаррикадировали лапником. Ваня слышал, как Колесов откидывает его в сторону, слышал глухой стук сапог о неровный каменный пол. Его уже затягивало в сон, мысли и образы потянулись знакомой неразборчивой чередой, и он сомкнул веки.
Крикнуть Колесов не успел — немецкий штык-нож вошёл в грудь по самую рукоять. Он смог только прохрипеть что-то перед тем, как рухнуть на спину. Ваня подскочил, схватил лежащую рядом трёхлинейку, сжал-вцепился в приклад, почти наощупь отыскивая курок. Звенящий, грохочущий туман в голове не давал сосредоточиться… или ливень? Мелькнули немецкие маскхалаты, взметнулась огнём автоматная очередь, а через мгновение что-то неимоверно тяжёлое, мучительно-неприподъёмное примяло его к колючему лапнику. Он прямо перед собой увидел лицо немца — с выпученными глазами и широко раскрытым ртом. Кривые жёлтые зубы хищно скалились.
Ваня извернулся, левой рукой выдрал из ножен финку, не целясь, ударил, ощущая под остриём рвущуюся плоть. По руке потекло что-то тёплое, липкое. Ваня что было сил отпихнул от себя немца, и тот тяжело перевалился на спину, забулькал-заклокотал, дёргаясь всем телом. Обтянутая белой тканью каска перевернулась. Нутро стягивал первобытный ужас, переходящий в агрессию. Ваня размахнулся и всадил финку в немецкое горло, потом ещё и ещё. Дотянулся до трёхлинейки, что отлетела в сторону, развернулся ко входу. Ни Руслана, ни Хольма в пещере не было, только ливень так и продолжал громыхать потоками воды и громом, змеился-переплетался ручьями, утягивая наружу кровь Колесова.
Ваня кинулся из пещеры, вырвался прямо в бушующе-безумный поток хлёсткой грозы. И — ничего. Только вода, вода, вода, повсюду вода, грохочущая сумасшедше-яростным небесным штормом. Ваня хватал ртом воздух, цеплялся за каменистый скальный склон, всеми силами пытаясь устоять на ногах, до кровавых ссадин сдирая пальцы и ладони. И никак не мог сообразить, что произошло, что случилось, откуда взялись немцы и что теперь делать.
Из плотного дождевого потока вынырнул Хольм, втолкнул его обратно в пещеру, потом втащил туда Руслана. Только тут Ваня понял, что всё ещё сжимает в руке финку. Кровь немца впитывалась в рукав маскхалата. Он отбросил нож, глядя на него неверящим взглядом, посмотрел на свою руку. Убил. Он убил человека. Вот этой самой рукой — убил.
Но времени на размышления не было — Руслана ранило осколком гранаты в грудь. Хольм рывками стащил с Колесова маскхалат, прижал к ране. Весь мир, казалось, был залит кровью. Мёртвый немец смотрел на них тускнеющими, стекленеющими понемногу глазами, а его кровь застывала на выщербленном полу маленькими лужицами. Лежал неподвижно уже обескровленный старшина. Сипел, хрипел натужно, страшно с каждым вдохом Руслан. Ваня смотрел, как белая ткань окрашивается в красный, понимая, что это с каждым толчком сердца из его друга вытекает жизнь.
Хольм расстелил плащ, накидал на него лапника, и они вместе уложили туда Руслана. Оставаться на месте было нельзя, их могли обнаружить снова. Впоследствии Ваня не мог припомнить, не мог восстановить в памяти последовательность событий. Они тащили Руслана куда-то сквозь неистово бушующий шторм. Под ногами скользила земля. Разглядеть ничего не получалось, и они шли наугад, ориентируясь только интуицией.
К утру шторм утих, и обнаружилось, что они ушли довольно далеко от берега моря. Хольм вытряхнул из рюкзака рацию, вытянул антенну. Сосредоточенно стучал ключом, морщась от боли и пытаясь пристроить на коленях пробитую пулей в локте руку, а Ваня всматривался в лицо Руслана. Оно было спокойным, будто бы даже умиротворённым, на бледном лбу и над верхней губой проступали крошечные капельки пота.
Он боялся, что до дома Руслан не дотянет — никаких медикаментов у них не было. Боялся, что его хриплое, со свистом дыхание оборвётся.
--------------------------------
Следующая глава: http://proza.ru/2019/03/03/56