Как я изучала французский язык
Французский шансон я обожала с детства. Я могла часами слушать певцов, замирая от их бархатных голосов и чудесной музыки, но мне хотелось также наслаждаться и словами песен, точно знать о чем они там поют. Поэтому я решила записаться на курсы французского языка. У французов, так уж получилось, даже шлягер на производственную тематику звучит так гимн любви. Ну, это свойство языка такое - «мур-мур, лямурррр». Поэтому, когда я балдела под песню Сержа Генсбура и Джейн Биркин «Je t’aime» («Я тебя люблю»), мне хотелось точно знать, от чего это они так шумно дышат. Действительно ли певцы поют об «этом самом» или занимаются дыхательной гимнастикой йогов. И не надо крутить пальцем у виска. Большинство граждан, не владеющих французским языком, свято уверены что в песне Мари Ляфоре «Viens, viens» («Вернись, вернись»), повествуется о страданиях брошенной возлюбленной, а в действительности это монолог маленькой девочки, обращенный к блудному папаше, променявшему семейный очаг и малолетнюю дочурку на прелести молодой любовницы. Поэтому, не доверяя коварным французам, я пошла изучать язык, чтобы понимать смысл их песен без переводчиков. Итак - «Аллонз анфан де ля патриииие!» («Вперед, сыны отечества»), на государственные курсы иностранных языков!
Во времена моей юности изучение французского расценивалось примерно так же, как если бы в настоящее время кто-то по доброй воле пошел зубрить латынь или древнегреческий. Люди практичные шли изучать английский язык – конечно, не для того, чтобы разъезжать по заграницам. В СССР это было уделом избранных. Но переводчикам английской технической и научной литературы платили неплохо. Посещение же курсов французского в глазах окружающих выглядело легкой придурью. Когда тебе почти двадцать пять лет, а ты бегаешь после работы зубрить неправильные глаголы – это, честно говоря, вызывает оторопь и недоумение у друзей и знакомых. «Двадцать пять! Ты ведь уже старая дева! Сходила бы лучше на танцы в военное училище!» - советовали мне мои более практичные подруги, с сожалением взирая на убогую. Я в свою очередь с сожалением смотрела на них. Выросшая в семье военного, я прекрасно понимала, что молодые мускулистые лейтенанты хороши только на танцах, а в повседневной жизни мало подходят на роль героев романа. Тем более что у половины из них были верные шансы загреметь после окончания училища в Забайкальский военный округ или на благословенную Кушку. А там романтический флер военной жизни испаряется, как правило, сразу и навсегда.
На родных же курсах публика подбиралась хоть и с легкой французской придурью, но предсказуемая, с общими интересами и одним кругом чтения. Во времена моей молодости денег было мало у всех, а у молодых людей особенно. Поэтому приглашение в ресторан всегда проходило у тогдашних ухажеров под лозунгом «Кто девушку бифштексом кормит, тот ее и в постель танцует!» А наши сокурсники приглашали девушек в общепит просто так, из эстетических соображений. Правда они с трудом подпадали под термин «молодые». Для моего двадцатипятилетнего мироощущения это были «пожилые сорокалетние дяденьки».
В то время, пока я упивалась бархатными голосами шансонье, мурчащих нежно о любви большой и страстной, мои неугомонные подруги с завидным упорством пытались меня с кем-нибудь познакомить. Но претенденты в женихи вели себя подозрительно однообразно: после скромной увертюры в виде похода в кино и дохлого букетика из трех гвоздик они решительно шли на штурм, задавая жизненно важный для будущих супругов вопрос – чем я занимаюсь в жизни и что я умею делать. Я воодушевленно сообщала, что хожу на курсы французского, очень люблю театр и (скромно потупившись)... обожаю французских шансонье. После такой тирады глаза претендента как-то сразу теряли фокусировку, замутнялись, и после продолжительной паузы в столь конструктивной беседе неизбежно следовал самый главный вопрос, ради которого, как я понимаю и заводился весь тот сыр-бор – «ну, а хоть борщ-то ты готовить умеешь?». Борщ я готовить умела, но, преисполненная коварства, бодро заявляла, что готовить не люблю, борщей не варю и котлет не жарю. После этого разговор увядал окончательно и бесповоротно, как и принесенные гвоздики, и несостоявшийся жених навсегда растворялся в вечерних сумерках, чтобы больше никогда не появляться на моем жизненном пути.
Естественно, запасы женихов, проживающих в нашем городе, были быстро исчерпаны, тучные стада любителей борща перекочевали в семейные стойбища, а я с тех пор могла спокойно наслаждаться сладостными призывами, льющимися из моего кассетника: «Мы пойдем туда, куда захочешь, когда захочешь...» - и никаких борщей! «Не бросай меня» - и ни слова о котлетах! Разве что виртуальные любовники могли скромно попросить сделать им чашечку кофе, не загоняя женщину на кухонные галеры! «Сделай мне хороший кофе, а я тебе расскажу одну историю...». Для романтически настроенной почти уже тридцатилетней дурынды это звучало вполне приемлемо и ненавязчиво.
Таким образом под сурдинку магнитофона я и дожила до перестройки, которая резко изменила как мою судьбу, так и жизни многих других людей. В эту незабвенную эпоху случилось так, что учителя, библиотекари и прочая интеллигентная шушера оказались никому не нужны. Шансов найти работу, за которую платили бы деньги и на которые можно было бы купить не только проездной билет на работу, но и что-нибудь покушать, стало миссией почти невыполнимой. Даже свежеприобретенный диплом секретутских курсов положения дел не менял. Все новые русские поголовно хотели иметь на посту секретарш знойных красоток с ногами от горлА. Мои ноги были нормальной длины и тянулись не от горла, а от того места, из которого им и полагается расти. Плюс у меня был отягчающий фактор – возраст. Мне уже было за тридцать, что позволяло вальяжным нуворишам задавать на собеседовании вопросы типа:
- А почему вы еще не замужем?
- А как вы относитесь к мужчинам?
Правда, несмотря на ущербные ноги, у меня было два спасительных костыля в виде перманентно изучаемого французского и почти забытого и нелюбимого английского языка, что и позволило мне выдержать конкуренцию с молодыми знойными секситутками. Я устроилась на работу сначала в фирмешку, торговавшую иностранной периодикой, а потом трудилась на барыг, спекулировавших импортными фруктами. Потеряв изрядную долю здоровья, но приобретя солидный жизненный и коммерческий опыт, я ухитрилась сэкономить небольшую сумму тугриков, чтобы позволить себе поехать в отпуск заграницу. Одна старинная подруга, с которой мы, кстати, познакомились на курсах, жившая к тому времени уже с десяток лет в Америке, предложила приехать к ней в гости.
К великому удивлению всех моих знакомых, я смогла не только оформить визу в Штаты, но и выбила транзитную визу во Францию, так как не воспользоваться случаем и не убить одним выстрелом сразу двух зайцев было бы глупо. Разве я могла раньше даже в самых смелых мечтах представить, что смогу исполнить заветнейшее свое желание – провести несколько дней в Париже и пошляться не только по Елисейским полям («Oh, Champs Elysees!»), но и увидеть Монмартр, Лувр, Орсэ, Триумфальную арку, Пантеон, Эйфелеву башню и все остальное. Купив билеты на самолет «Эр Франс», я заказала номер в парижской гостинице и в назначенный день отправилась в путешествие.
В самолете мое место оказалось рядом с господином, возвращавшимся во Францию из служебной командировки. Господин был весьма любезен, очень общителен и приятен во всех отношениях, к тому же его распирало от желания пообщаться со мной. Я тоже была не против потренироваться в разговорном французском. Бодро выпалив «Bonjour Monsieur», я так и осталась сидеть с отрытым ртом, так как к моему неописуемому удивлению, я вдруг осознала, что от волнения могу вспомнить только пару слов: «Oui Monsieur», «Non Monsieur», («Да, сударь», «Нет, сударь»). Одним словом – полный «пердю монокль»! Причем, непонятно с какого перепугу, в моей голове вертелась всего одна фраза из великого множества тех, что я выучила на родных курсах, - «Monsieur je ne mange pas six jours» («Сударь, я не ела шесть дней»). Да и то мне пришлось придерживать ее на самый крайний случай. Ведь при таком лингвистическом ступоре я могла запросто потеряться в Париже, не добраться до аэропорта и опоздать на самолет. Воображение уже рисовало мне, как я брожу по Елисейским полям с протянутой рукой, бормоча спасительную мантру Кисы Воробьянинова, пытаясь собрать несколько франков на корочку хлеба; как я сплю под Новым мостом, завернувшись в газеты, рядом с клошарами; как стою в очереди за бесплатным супом.
Но, к счастью, любезный господин не допустил такого поворота событий и сопровождал меня в Париже повсюду. Благодаря его прилипчивости я смогла не только посмотреть все достопримечательности города, но и вовремя улететь в Штаты, увозя в записной книжке адрес моего спасителя. Потом мы долго и плодотворно переписывались (как ни странно, но с письменным французским у меня проблем не возникало), а в один прекрасный день я смогла-таки ловко ввернуть свое скромное «oui» («да») в присутствии мэра и родственников очаровательного господина. После чего ему пришлось приклеиться ко мне навсегда. И все! И никаких песен! Со временем мои французские фразы стали длиннее и эмоционально насыщеннее, а фразы моего супруга сократились до прочувственного «Oui ma cheriе», «Non ma cheriе» и «Сherie il y a six jours que je n’ai pas mange’ de ton bortch». («Да, дорогая», «Нет, дорогая», «Дорогая, я не ел уже шесть дней твой борщ».
Что ж, жизнь берет свое. После сорока лет я поняла, наконец, что если женщины могут спокойно прожить, питаясь исключительно кофе и лирическими песнями, то мужчины – это совершенно другой человеческий вид. Без борща и котлет они чахнут. Для того чтобы добродушно мурлыкать любовные песенки вам на ушко, им надо сначала плотно поесть.
И после этого вы мне будете говорить, что это так сложилась моя судьба?! Нет, судьба здесь ни при чем, это всего лишь курсы, которые мы выбираем в юности.