Однажды, когда Папы не было дома, в прихожей раздался телефонный звонок.
– Алло, – сказал Писсуарий.
– Алло, – весело сказал напористый женский голос в трубке. – На Папоида – Писсуария рассчитайсь.
– Папоид, – сказал Писсуарий. – Расчет окончен.
– Писсуарий, – укоризненно сказал голос в трубке, – кончай дурака валять.
Писсуарий пожал плечами.
– И нечего плечами пожимать, – назидательно сказал голос в трубке… – Позови лучше Папу.
– А его нет дома.
– А где он?
– На тяжелой работе, – сказал Писсуарий. И спросил: – Что-нибудь передать?
– Передай ему, – деловито сказал голос в трубке, – что я вчера отправила ему свою брошюру «Все, что вы хотели, но стеснялись спросить о цветном камне в убранстве Нового Эрмитажа». Пусть обязательно прочитает.
– Хорошо, – сказал Писсуарий. – Передам. До свидания.
– Кто звонил? – поинтересовался Папоид. И зевнул.
Писсуарий рассеянно на него посмотрел и сказал:
– А вот, интересно…
– Что? – не понял Папоид.
Писсуарий загадочно улыбнулся и сказал:
– Собирайся.
– Куда?
Оказалось – нужно срочно поехать в Эрмитаж, отыскать подходящую вазу из цветного камня, крикнуть в нее: «Зенит – чемпион!» – и послушать, будет ли эхо.
– Будет круто, – пообещал Писсуарий.
– А Жмонок? – спросил Папоид.
– И Жмонок.
Однако добраться до цветного камня в убранстве Нового Эрмитажа оказалось не так-то просто: не пускали с грузовичком, хоть ты плачь! Сказали:
– Здесь у нас, между прочим, бесценный паркет.
– Здесь у вас, между прочим, нигде не нарисовано, что с грузовиками нельзя, – не сдавался Писсуарий. – Это вам не мороженое и не собака. Его, между прочим, можно в шлепанец переобуть. Типа зимние шины…
– Ну, не знаем, – засомневались стражи бесценных культурных сокровищ… – Здесь музей, между прочим, а не шиномонтаж. Да и что вы, право, с этим грузовиком… – бьетесь тут за него, как Ахиллес за тело Патрокла…
– А чего это тело потрокло-то? – спросил Папоид… – Заболел, что ли?
– А ты бы не потрок? – возвысил голос Писсуарий. – Тут кто хочешь потрокнет, пока до искусства доберется!.. У них тут, может, нормально, что кругом люди пачками трокнут!..
И их предпочли пропустить.
Так что на парадную лестницу Нового Эрмитажа грузовичок Жмонка выехал в войлочном шлепанце – как на салазках. А Жмонок, Папоид и Писсуарий выехали как на лыжах.
– Ого! – оглянулся кругом Папоид.
– Ого, – подтвердил Писсуарий.
И Жмонок тоже сказал:
– Ого.
Но сказал тихонько – он не знал, можно ли здесь говорить «ого» и, если все-таки можно, то к чему это «ого» следует относить. Он оглянулся было в поисках телефона, чтобы позвонить Папе, но Писсуарий уже выбрал цель.
– Вот эта, – показал он. – Папоид, давай. Я тебя подсажу.
Они подошли к вазе, и Папоид с готовностью взгромоздился на плечи Писсуария.
– Отлично, – сказал Писсуарий.
И тут же потерял равновесие. И грохнулся на пол. А Папоид грохнулся прямо в вазу – только шлепанцы и мелькнули.
Не успел Писсуарий прийти в себя, как появилась привлеченная шумом смотрительница.
– Это что еще такое? – строго спросила она.
– Все упали, – сказал Жмонок.
– Безобразие! – воскликнула смотрительница… – Я сейчас директора позову!
И, действительно, позвала.
Никто не знает, как звали директора Эрмитажа. И напрасно: он был хорош собой, умен, интеллигентен и строг, но справедлив. А еще он принес стремянку, инкрустированную перламутром.
– Здравствуйте, дети, – сказал Директор Эрмитажа. – Что тут у вас?
– Папоид в вазу свалился, – сказал Писсуарий и вдруг понял, что от испуга забыл, в какую именно вазу.
– В эту? – спросил Директор Эрмитажа, элегантно поведя рукой.
– Вроде, – засомневался Писсуарий…
– Да, – сказал Жмонок.
Но в этой вазе Папоида не оказалось. Вместо него Директор Эрмитажа достал белокурую девочку в розовом платьице.
– Ох-ох-ох, – вздохнула смотрительница… – Все время одно и то же.
Директор Эрмитажа спустился со стремянки, аккуратно поставил девочку на бесценный паркет и двинулся дальше.
Вскоре он остановился и снова повел рукой:
– Эта ваза из уразовской яшмы, также известной как мясной агат…
– Отстой, – сказал Писсуарий.
Директор Эрмитажа умолк. С достоинством огляделся по сторонам. И изобразил такую классически точную, краткую и выразительную затрещину, что уже в следующее мгновение Писсуарий смотрел на него с неподдельным уважением.
– Дети, – мягко сказал Директор Эрмитажа, – попробуйте вспомнить, из какого камня была ваза. Может быть, это был темно-изумрудный «плисовый» малахит? Или малахит с узором «набегающей волны»? Уразовская яшма? Или орская пестрая? Или калканская? Или уральский порфир?
Тут он снова остановился.
– Да-да, – сказал Писсуарий. – Прекрасная работа. Екатеринбургская гранильная фабрика, сразу видно. Мастер Налимов. 1843 год.
И с надеждой добавил:
– Необычайная тектоническая выразительность цвета…
– 1845-й, – мягко поправил его Директор Эрмитажа… – Эта?
– Да, – сказал Жмонок.
Однако и в этой вазе Папоида не оказалось. Зато опять оказался кое-кто другой. Он был маленький, пухленький, краснощекий. На нем был вязаный голубой костюмчик и белый слюнявчик, на котором красовалась аккуратная вышивка: «Подбочонок». Ходить он не умел, только ползал.
– Ути-пути-пути!.. – сказала смотрительница, и Подбочонок немедленно потянулся к ней на руки.
Директор Эрмитажа, между тем, обследовал следующую вазу. И опять на бесценном паркете оказался вовсе не Папоид, а какой-то курчавый мальчуган в клетчатой рубашке. Точно такой же мальчуган в точно такой же рубашке оказался и в следующей вазе…
Тут появился Папа. (Он приехал домой с работы и, не поняв – где это все, – естественно, предположил, что в Эрмитаже.)
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте, – с достоинством сказал Директор Эрмитажа. – Это ваш ребенок в вазу упал?
– Наверное, – сказал Папа…
И позвал:
– Папоид! Все спокойно. Где ты?
– Я здесь, – гулко донеслось из малахитовой вазы неподалеку.
– Сейчас мы тебя достанем. Вы позволите? – спросил Папа и взял инкрустированную перламутром стремянку.
Через две минуты Папоид был на свободе.
– Хорошо, – подвел итоги Директор Эрмитажа. – Тех, что нашлись в вазах из фиолетовой хаир-куминской брекчии, серо-зеленой калканской яшмы и зелено-розовой риддерской брекчии, опять возьму я. Но этот маленький из вазы бадахшанского лазурита – вам. Мне слюнявчики менять некогда. У меня много научной работы. И еще, – добавил он, протягивая Папе какую-то брошюрку… – Вот, возьмите. Прекрасная работа: «Все, что вы хотели, но стеснялись спросить о цветном камне в убранстве Нового Эрмитажа». Непременно прочтите.
– Хорошо, – сказал Папа. – Непременно прочту. Спасибо. Извините.
И вместе со Жмонком, Писсуарием, Папоидом и Подбочонком отправился домой.
Дома Папа стал готовить ужин, Подбочонок уполз за ним следом, а Папоид и Писсуарий уселись у телевизора. Жмонок телевизор смотреть не умел. Вместо телевизора он смотрел осциллограф. Папа ставил ему ему «Берда и Диза» 50-го года, и Жмонок восхищенно следил, как по экранчику бежали пружинки пианино, как выскакивала трапецией бочка, как Чарли взмывал сотнями устремленных ввысь иголок…
У Диззи иголки были острее. А когда Чарли играл мягче, получались очень симпатичные елочки. Жмонку казалось, что две линии на экранчике осциллографа – это и есть Диззи и Паркер, и он, не отрываясь, смотрел, как они танцуют, взлетают, ныряют вниз, пока не сменятся мелкой рябью приглушенных аплодисментов и, наконец, тонкой ровной линией тишины.
...А потом... "шерше ля фам":
http://proza.ru/2019/02/14/1248