Но вообще-то этот год нам с Юркой дорого достался. Не знаю, как Тане с Валей: они учились в седьмом классе и совсем в другой школе. В третьей школе. А нас с Юркой определили во вторую, начальную, школу. Это не та вторая школа, которая теперь на Толстом мысу. Это именно была начальная школа. Она располагалась возле тогдашнего военкомата и напротив тогдашнего музея. Часть классов помещалась в одноэтажном здании, а несколько - в том же доме, двухэтажном, что и военкомат, только на первом этаже. Юрка пошёл в четвёртый класс, а я - в третий.
В этой школе мы столкнулись с неприятным явлением, которого у нас, на Севере, не было. В этой школе все дразнили друг друга по национальностям. Например, Таню и Серёжку Тараганьян называли "карапетами" и "армяшками", жорку Кавторадзе - "грузин -ж... резин", греков - "пиндосами", Кольку Гринченко - "хохлом"... Хотя украинцев, вообще-то, было много, хоть тот же Игорь Михайленко или Вовка Кацко. Но Вовку почему-то дразнили не "хохлом", а, наоборот, "кацапом". А что до Кольки Гринченко, то я вообще не понимаю, как можно было его дразнить, если портрет его дедушки, героического красно-зелёного партизана, даже в музее нашем висел?.. А у нас с Юркой фамилия была еврейская. У нас и папа ведь еврей. Для нас поэтому существовала целая куча всяких обидных обзывалок. И нам часто приходилось драться... И - не знаю, как у Юрки в классе - а наша учительница,Ангелина Александровна, никогда меня не защищала. Она вообще, прямо скажу, была несправедливая и злая. Расседившись на класс, она кричала на нас всех: "Вредители!.."... Хорошо, что после Нового года она уехала, и вместо неё пришла добрая красавица Мария Константиновна - между прочим, мама нашего Игоряхи Михайленко...
Собственно, я соврала, что на Севере этого будто бы вовсе не было. На самом деле было. Я же помню очень обидную дразнилку про якутов, например. Или вот немцев дразнили "фрицами"... Но это всё не было так сильно распространено, как здесь. Я, во всяком случае, не знаю такого, чтобы весь класс набрасывался на одного человека из-за его национальности. А здесь так бывало. Вдруг, ни с того ни с сего, все как будто начинали беситься, и даже твои вчерашние... да что вчерашние! - сегодняшние, утрешние друзья вдруг оказывались тебе лютыми врагами... И того, чтобы взрослые - ВЗРОСЛЫЕ! - воплощение справедливости для нас, - присоединялись к этой травле,- такого у нас на Севере точно не бывало.Может быть, потому что там было много высланных, в том числе, и по национальности. Например, мой лучший друг, бурят Колька Седых, или финны Алыканины. Или Сашка-башкир... У нас даже руководительница хора была балкарка из Кабардино-Балкарии, а две учительницы - калмычки. И ещё одна учительница - финка... Да много... Так что там было даже какое-то сочувствие... А здесь!..
Правда, и время тогда было странное, очень острое. Совсем недавно разоблачали врачей-отравителей - это раз.Только-только начали возвращаться из Казахстана депортированные греки (а их дома были уже заселены)... Ну и так далее. И страсти кипели...
Я не стану рассказывать обо всём об этом подробно. Расскажу только об одном случае, когда нас мама обидела...Я, признаться, хотя и поняла потом, много позже, почему она так поступила, но забыть этого никогда не могла. И поэтому я думаю, что о том случае надо рассказать...
Да, но сначала я отвлекусь и расскажу вот о чём.
В нашем классе тогда училась одна замечательная девочка. Она была необыкновенная, потому что держалась как-то особняком; но её не задевали, и в драках она не участвовала. Она очень хорошо училась, была ужасно умная и при этом красивая - высокая, стройная, с карими глазами и белокурыми, цвета сливочного масла, вьющимися волосами. У меня у самой волосы вились; но, во-первых, вились они, как у барашка, а во-вторых, я носила косы. А она - стрижку, что само по себе было нечасто, и кудри её очень украшали. Её звали Люба Ейвина. Позже, аж через несколько лет, мы с ней подружились - и на всю жизнь. И вот тогда-то я узнала, как она появилась в нашем городе.
Их семья жила до этого в Орджоникидзе, и её отец, историк, работал там в институте. Звали его Абрам Давыдович. И вот он оказался в списке на арест. Но его фронтовые друзья (и он, и его жена-медсестра, оба были фронтовиками) - друзья как-то узнали об этом списке, предупредили его и помогли семье бежать. И Люба помнит, как они бежали - ночью, почти без всего... и так оказались у нас.
В нашем городе для историка не было другой работы, кроме как в школе. Так Абрам Давыдович стал учителем - и очень несчастным человеком. Он был плохим учителем. Потому что совершенно не умел то, что называется "держать класс". Ребята на его уроках на головах ходили...
Когда мы однажды рассказали об этом дома (со смехом, дураки такие), наша мама - она-то умела держать класс, любой, да и целую школу! - сказала нам: "Эх, вы!.. Да такого знающего историка, как Ейвин, нет не только в нашем городе, а и в Краснодаре! Вам бы каждое его слово ловить; а вы..." - "А он не в нашем классе преподаёт!" - оправдались мы... и замолчали, вспомнив, что мы сами вытворяли на уроках нашего чертёжника, инженера по профессии, который тоже не умел "держать класс"...
Так вот, я это рассказала, чтобы было понятней, какое то было время.
А теперь к нашей обиде.
(продолжение следует)