Но всё проходит. Прошло и наше горе. Наступило лето. В гости к нам приехало множество народа - родственники, друзья, дети друзей и родственников. Старшие, студенты, спали в палатке во дворе и в шалаше, который сами построили. Они ходили в горы с ночёвкой и брали с собой иногда и нас. И мы проводили ночи у костра, пели вместе с ними разные студенческие и походные песни. И мы ходили с ними на море, и они катали нас на лодке, разрешали нам самим грести, прыгать с лодки в воду в открытом море.Мы ловили рыбу, крабов, собирали мидий. Наше с Юркой решение стать моряками окрепло. Мы организовали в нашем дворе "моряцкую школу". Вкопали шест на свободном от дров и цветов пятачке, каждое утро выстраивали там своих "нахимовцев" и поднимали флаг, а вечером опять строились и спускали его. Учились маршировать, сигналить флажками... И так далее.
Ну, потом лето кончилось, мы вернулись на Север, в родную тиксинскую школу, к нашим старым, испытанным друзьям и врагам. И проучились там до пятьдесят седьмого года, когда из-за наших постоянных фурункулов и ангин и Таниной анемии родители приняли решение уехать с Севера совсем. и вот мы стали жить на юге уже постоянно.
Мы уже не были "мелочью пузатой", как называли нас гостившие у нас студенты и старшеклассники. Мы были подростки. Я перешла в шестой класс, Юрка в седьмой, а Таня вообще кончала школу и должна была пойти в последний, десятый, класс. Ей оставался год до экзаменов на аттестат зрелости... поэтому мы все записались в третью школу.
Эта школа для нашей семьи имела свою историю. В ней когда-то, ещё до Тикси, работала директором наша мама. Тогда не было красивого двухэтажного здания, где нам пришлось учиться, а только два маленьких одноэтажных. В одном из них не было пола; там на земле тогда лежала большая невзорвавшаяся авиабомба, поверх которой настелили доски - и так и вели уроки. Правда, бомба была уже без детонатора, но остальная начинка в ней сохранилась. А рядом со школой ещё оставались развалины крепости времён русско-турецкой войны; там находили ядра, старинные штыки и прочее... И в этой школе до Тикси начинала учёбу наша Таня (Олег учился в первой, он был уже тогда большой). Таня закончила первые три класса именно там, в третьей школе.А дочка её учительницы, Таня Елисеева, должна была теперь ходить в один класс со мной, в шестой "А". И ещё в этом же классе оказались мои бывшие одноклассники по второй школе - Игорь Михайленко, Вовка Кацко, Галя Громова; и мои бывшие - когда-то, ещё до Тикси - соседи по прежнему нашему дому, в Южном переулке, Генка Дрепа и Валя Окулова. Мы ещё с ними в портовской детский садик вместе ходили. Это до того, как наша семья на Морскую улицу переселилась - то есть в глубоко историческом времени... А Южный переулок находился близко-близко от будущей нашей школы... Судьба!.. Так что не чужой была для нас третья школа с самого начала. А уж для Тани тем более: она попала в тот класс, в котором училась в пятьдесят третьем году; и ребята в классе встретили её так, точно она и не уезжала...
Время к этому году очень изменилось. Само время, а не только мы. Ведь это был год Шестого Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, который проходил в Москве! Да и не только в Москве. Отзвуки, отсветы, блики этого фестиваля расходились по всей стране, всё преображая - как волны, как лучи, как... я не знаю, что! Удивительно даже, что сейчас люди так редко говорят о том событии. Оно ведь было подобно революции - бескровной, радостной, счастливой революции! Даже мы, дети глубоких провинций, почувствовали себя частью огромного мира.
Мы пели тогда:
"Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живём..."
Мы пели:
"Несите, голуби, несите
Народам мира наш привет..."
Мы пели:
"Если бы парни всей Земли
Миру присягу свою принесли..."
Многие ребята играли в новую игру, которая проводилась по почте. Можно было написать письмо в любой город мира с таким адресом: город такой-то, школа № такой-то, класс такой-то, ученику или ученице с такой-то парты... И кому-то приходили ответы; и завязывалась переписка... В каждой школе, я помню, появились клубы или хотя бы "уголки" интернациональной дружбы... Представляете?..
Но - интернационализм как-то сам по себе; а жизнь всё-таки сама по себе... Осенью случилось страшное...
Юркин класс работал на винограднике в посёлке Прасковеевка - нашем пригороде, можно сказать. И там они должны были жить недели две то ли в школе, то ли в клубе. Без родителей,только с классным руководителем. Ребята-то ведь уже взрослые. Седьмой класс, всё-таки. Для многих выпускной.
А Прасковеевка - это было греческое село. Там греки, возвращавшиеся из мест депортации, получали жилплощадь, и они там оседали. Русских немного было, греки в основном...
Ну, а виноградники в те времена тянулись вдоль всего побережья; и школьники - мы, то есть, - на тех виноградниках работали. Весной на прополке, обрезке, подвязке; осенью - на сборе урожая...
И вот что было. Сынишка тамошнего лесника, гречонок, как-то появился на улице с отцовским ружьём. Ну, просто так - пофорсить. У него случилась словесная перепалка с Серёжкой Шевцовым, Юркиным одноклассником. В полной уверенности, что ружьё не заряжено, парнишка прицелился в Серёжку и нажал на спуск. И влепил ему в голову весь заряд дроби...
Я слыхала, этого стрелка парализовало после того, как он увидел, что убил... убил!..Но я не знаю подробностей того, что с ним стало. Не узнавала. Не до того было.
В школе мы готовились к похоронам Серёжки Шевцова. А греки в городе готовились к погрому...
За гробом бедного мальчишки, засыпанном цветами, шла вся школа. По пути к процессии присоединялись всё новые и новые люди. Это была настоящая демонстрация.
Человеческая волна медленно катилась по улице Ленина - и дальше, к улице Горной, где тогда было кладбище. Молчание казалось грозным и страшным.
Но вот появились греки - рыбаки с сейнеров нашего рыбколхоза. Все с траурными повязками. И с ними другие рыбаки, их товарищи - русские, украинцы, армяне. И тоже все присоединились к процессии. И их женщины тоже - в чёрных платьях и чёрных платках... Грозное молчание прервали первые рыдания, а скоро плакали уже все...
И не было погрома. Не произошло...
(продолжение следует)