Собачка

               
  Каким ветром занесло в Сибирь Тадеуша Юльевича Полянского, чистокровного поляка без примеси еврейской крови, до сих пор остается загадкой. Он работал трактористом в одной из воинских частей. Уезжал на работу в шесть, возвращался в девять. У него была жена, работавшая диспетчером ПАТП, и двое детей: старшая дочь и сын. Дочь от другого брака жила отдельно.
  Сын Веня был каплей ртути, одетой в детские штанишки с лямкой и рубашку с пуговкой. Мать его была тучной женщиной, что передалось по наследству Вене.  Он был несколько полноват, но чрезвычайно юрок. 
  Будучи отроком, Веня интересовался всем, чем интересуются мальчишки в его возрасте. К мопедам у него тяги не было. Спорт, карты, игры, оружие и веселое застолье. Выпивать  он стал лет после тринадцати. Делал это нечасто, меру знал. Впрочем, в свои четырнадцать Веня мог выпить две бутылки портвейна по ноль семь, и на нем никак не сказалось бы действие спиртного. Он был среднего роста, но широк в поперечнике.
  Ко всему прочему Веня был сказочником. Природа наградила его: он мог любую свою речь сделать такой, что люди вокруг заслушивались. И обладал талантом лицедея. В красках передавал случившееся событие.
  Став юношей, уже перед армией, Веня, пользуясь даром красноречия, вместо редких холостых выпивок стал выпивать с женщинами, и чаще, чем раньше.
  Однажды мы со старшим братом вышли покурить в подъезд. Было около восьми вечера. По лестнице поднимался подвыпивший Веня. Он остановился, поздоровался и закурил вместе с нами. Начал рассказывать историю.
  Сама история неважна. Она была нашпигована выражениями «резкий, как семь индейцев», «как сбитый лайнер» и прочими шутками-прибаутками. Слушать его было одно удовольствие. Без разницы, о чем он рассказывал, главное, как. В итоге мы вернулись домой в одиннадцать часов. За это время скурили полпачки сигарет: слушали Веню. Это было настоящее шоу!
  Он обладал колоритной внешностью. Глаза были близко посажены к носу. Рот был маленьким, губы – пухлыми. Второй подбородок был как у Винокура. Кончик носа у него был большим, картошкой, устремленным вперед. Зеленые глаза светились в темноте. При разговоре он покручивал кистью, к слову, при этом указательный и средний пальцы правой руки были лениво согнуты. Через несколько минут казалось, что Веня может все возникающие в жизни проблемы решить при помощи движения указательным и средним пальцами. Его слова опирались о движения пальцами – надежные мосты в будущее.
  Однажды Веня близко к тексту пересказал «Затерянный мир» Конана Дойла. А потом дал почитать книгу. Этого можно было не делать: он рассказал все. Он крался, как охотник, по джунглям. Лез на отвесные скалы. Забирался на деревья. И, разумеется, волшебные пальцы. Конан Дойл был бы польщен, что его произведение было поставлено в форме монолога. Блистательно исполненного.
  После армии Веня уехал работать куда-то на Алтай. Со службы он вернулся поджарым спортсменом, который через год стал доармейским Веней, только прибавившим в весе. А тут умерла Венина мать. Веня схоронил ее и остался жить доме детства: отец давно жил в другом месте, сестра тоже.
  Однажды летом он отправился на базу отдыха какого-то НИИ в качестве подсобного рабочего. На все сезоны. Там познакомился с женщиной, на которой в скором времени женился. По весне у них родилась дочь.
  После работы на Алтае Веня стал прилично зашибать. Он не напивался. Был всегда в памяти. Хотя пил много. Жена прожила с ним лет шесть, а потом выпросила как-то раз, и Веня съездил ей куда-то в тело. Та собралась, взяла дочку, и только ее и видели. Вернулась к матери в Пашино.
  Иногда Веня забирал у жены дочку на выходные. В те дни в его доме не было случайных женщин и спиртного. Дочь он любил. Хотя втихаря сам на сам выпивал поллитровку. Пока укладывал спать.
  Летом Веня ходил дома в одних трикошках, разноцветных, сделанных из синтетического материала. Они впритык облегали его большой живот.
  Однажды утром Веня с дочкой стояли на балконе. Солнце подходило к зениту. Он курил, неодобрительно щурясь на красоты лета, поскольку позволил вчера сто граммов к ужину. Сейчас ему было нехорошо.
  Дочка наоборот была полна детского энтузиазма. Солнце, папа, игрушки, сладости, а вон и собачка бежит! Какая замечательная собачка! Белая, с рыжим пятном. Смешная такая. Сразу видно, хорошая собачка. Бежит, лапки так смешно закидывает. Отличная собачка! Посмотри, какой взгляд умный. Вот так собачка! И ушки, посмотри, какие ушки смешные! Топорщатся, а видно, что мягкие.
  Она просунула руку сквозь перила и показала на собачку, лениво пасшуюся со своей хозяйкой-старушкой внизу:
  - Папа! Папа! Смотри, какая собачка хорошая!
  Отец ее неодобрительно взглянул на собаку. Одной секунды было достаточно для изучения объекта. И когда Веня обратился к дочери, в голосе его было легкое презрение ко всем в мире собакам, но высказал его тактично.
  Да, доченька, - говорил его голос, - в мире полно собак, и все они лают, бегают и прыгают примерно одинаково. И отличать именно эту собаку? Чем же она заслужила? Тем, что поблизости нет других собак? Совершенно вульгарный двортерьер, каких миллионы.   
  - Доча, что ж в ней хорошего?
  И, посмотрев вниз, дочь не увидела в застывшей, как изваяние, собачке ничего, что, казалось ей, в той собачке было. Обыкновенная дворняга. Косолапит. Хрипит. И рычит мерзко.
  Веня курил, глядя вдаль.  Собачьи иллюзии были разбиты вдребезги.