День первый
Дул сильный сухой ветер. По-видимому, август здесь прописался надолго. Всюду стоял песчаный туман – это в бакинских закоулках оживала земля, а люди чудесным образом появлялись то здесь, то там. Нет, такое явление в самом деле было очень интересно наблюдать. Казалось бы, рядом с морем дышала едва ли не пустыня; маленькие незаметные крупинки камнем обрабатывали твёрдые поверхности, то же происходило и с каждым прохожим: скулы, подбородки и лбы становились и без того острыми и колоритными. А если ко всему прочему прибавить широкие плечи и сигарету между губ, было бы явным упущением не назвать всех мужчин живыми памятниками. Мы чуть не забыли женщин. Тучные и слегка задумчивые, - надо признать, их было не очень-то и много – несли овощи и фрукты домой. Нет, чем занимались представительницы слабого пола в столь поздний час, предположить можно, однако с остальными не всё так просто. Рядом с бибиэйбатской дорогой одни мужчины шумели за игрой в нарды, во время которой, думалось, вот-вот разразится настоящее землетрясение - столь неистово ударялись кости о доску. Недалеко от крупнейшего в стране банка в ряд выстроились автомобили с хмурыми водителями, кричавшими: «Таксы! Таксы!» Спустившись метров на сто-двести в сторону мечети, также можно было обнаружить людей в стильных костюмах и кожаных туфлях, обсуждавших мировую политику.
Среди всей этой бакинской оживлённости с трудом выделялся молодой человек с белым пакетом Azercell, все его движения были выверены до мелочей, он знал, что вот-вот на улице начнёт темнеть. Конечно, по тротуару перемещались разные люди, кто-то ненароком толкал его, но были и такие, кто уступал дорогу. Кроме всего прочего, тихим этот район уж никак нельзя было назвать, а так как зебры во многих местах отсутствовали напрочь, кто-то рисковал не вернуться домой живым, поэтому те автолюбители, что торопились угоститься крепким чаем, после секундного ожидания давили на сигнал. Хочу заверить читателя, что с нашим другом ничего страшного не произошло, в то самое время пока тот направлялся в сторону бульвара. Да, книга, лежавшая в его пакете, маятником измеряла силу ветра, но Расул уверенно шёл к поставленной цели.
Перейдя дорогу, он начал потихоньку спускаться на бульвар. Что и требовалось ожидать, всюду прогуливались сотрудники правопорядка. Тем временем ветер усиливался не на шутку. Чтобы преодолевать расстояния, требовалось в два раз больше усилий. В какой-то момент Расулу даже показалось, что он стоит на месте, хотя и что было мочи сопротивлялся стихии. Без остановок, когда ветер немного ослаб, молодой человек едва не упал. А кто мог предсказать, что всё так обернётся? Теперь Расул бежал без препон, как будто невидимые нити тянули его к побережью.
Эвересты волн вскипали лихо. Голодные птицы неусыпно искали еду. Расул сел на первую попавшуюся скамейку. Однако не успел он достать книгу с избранными рассказами Хемингуэя, как заметил вдалеке мужчину с удочкой. Знаете то чувство, когда тоскуешь по родному языку, когда что-то чужое и не очень близкое вашему сердцу тяготит? Знаете? Расул очень сильно скучал по дому, родители взяли его на летние каникулы, но ему казалось, что это лето никогда не закончится. Да, именно поэтому он попросил отца на днях купить какую-нибудь книгу на русском языке. Конечно, Расул неистово досадовал, что ничего с собой не взял, ещё больше он был удивлён, когда в метро ничего не нашлось, кроме советских изданий Хемингуэя и Дойля. И это в столице постсовесткой республики! И вот тот самый незнакомец с удочкой оставлял небольшую надежду, что удастся с кем-нибудь пообщаться. Лишь безысходность заставила Расула пойти к нему. Юноша не торопился. За короткий промежуток времени бульвар стал едва ли проходим. Люди наслаждались последними днями лета, многие приехали сюда издалека, чтобы увидеть достопримечательности нового Баку. Прохожие разговаривали на самых разных языках, только русского почему-то не было слышно, нет, может, он где-то и проскальзывал, но доминировали азербайджанский и английский. Досада вавилонского масштаба! Положив пакет под мышку, Расул окунулся во всё это столпотворение и уже через каких-то пару минут был в шаге от мужчины. Естественно, напрашиваться на разговор он не стал - стоял рядом.
- Совсем сегодня не клюёт, - послышалось юноше.
Сказавший это человек был в потёртых джинсах и тёплой куртке. Его двухдневная щетина не соответствовала местным канонам, но ничуть не искажала общего впечатления, зелёные глаза с грустью смотрели на голую леску. Рядом с кожаными туфлями незнакомца стояло ведёрко с водой, где плавали рыбки до десяти сантиметров длиной. Дополняли картину голодные чайки, летавшие неподалёку.
- Море вернулось, - добавил мужчина после небольшой паузы.
- Говором чаек, - сказал Расул.
- Любите Магомаева?
- Да, люблю Муслима Магомаева. Это же классика!
- Я Вас сразу заметил, кстати. Ничего такого, просто я мыслю как историк, по образованию я историк, увидел Вас и подумал: человек с белым флагом. Смешно, правда?
- Забавно, - ответил Расул. Какое же внутреннее удовлетворение получил юноша, сказав одно-единственное слово на русском языке.
На какое-то время разговор застопорился, но молодой человек сделал попытку его возродить:
- Я, кстати, давно заметил, что у Каспийского моря-озера большие волны, не на каждом побережье такие увидишь; вот интересно, с чем это может быть связано, как думаете?
- Каспий – озеро, которое хочет стать морем.
- Это как?
- Ищет выход, но не находит. Но за одно желание его стоит уважать.
- Здорово Вы подметили, никогда такого не слышал.
- Да уж, нам иногда просто не хватает оригинальности. – Голос рыбака был прокуренным, тем не менее все его реплики звучали мягко, точно обволакивали воздух.
- Что-то у Вас рыба совсем небольшая, - постарался как можно деликатнее подметить Расул, смотря на полупустое ведёрко.
- Большая рыба в ресторанах, - заметил незнакомец. И не успел он это сказать, как его правая рука залезла во внутренний карман и извлекла голубую пачку сигарилл «Капитан Блэк», кажется, в ней почти ничего не оставалось, но рыбак попросил юношу недолго подержать удочку, чтобы освободить вторую руку. Расул никогда ранее не видел таких табачных изделий, фильтр у них был тёмно-коричневый, на нём искусно выделялся кораблик, бумага, как у обычных сигарет, отнюдь не белого цвета, а кремовая, даже нежно-кремовая. Расулу, конечно, захотелось удовлетворить своё любопытство.
- Что это такое?
- Это американские сигариллы. Дурная привычка. Может, и есть в них какой-то смысл. Просто мне обычные сигареты не нравятся, там, наверно, и табака давно нет.
– Пока незнакомец говорил об этом, молодой человек почувствовал изумительные ароматы пряных трав, будто только что побывал в Стамбуле, где, кажется, только что сваренный кофе из джезвы и запах свежих овощей и фруктов навсегда пропитали воздух крупнейшего города – поистине божественная гармония.
- Я в детстве хотел стать моряком, а когда увидел впервые эту пачку, понял, что это то, что мне нужно. Всякий раз закуривая сигариллу, я представлял, что уже плыву по океанам в далёкие страны, в ту же Индию, например, в моём распоряжении целый корабль, всё слаженно, каждый знает, что нужно делать. Вот мы уже почти приплыли, и я замечаю, что от сигариллы остался только фильтр.
- Так я не понял, Вы моряк или историк?
- Нет, я историк. Позднее я узнал, что у меня слабый вестибулярный аппарат. Меня тошнит, как только мы начинаем отплывать от берега, как только под моими ногами исчезает земля.
- Я Вас хорошо понимаю. Скоро пойду в одиннадцатый класс, а я до сих пор не знаю, куда дальше идти. Отец говорит, что надо стать нефтяником, но мне это неинтересно, да я и сам не знаю, как поступить. Вроде хочется выбрать востребованную профессию, но в то же время надо, чтобы она мне нравилась. А кто сказал, что через те же семь лет, например, нефтяники ещё будут кому-то нужны? Никаких гарантий нет.
- Согласен с Вами. Вашему поколению очень тяжело сегодня. Раньше проще было. Я знал, пусть и примерно, что будет завтра. А вы, новое поколение, не знаете, с этой целью ищете разные источники, доверяете иногда без разбора некоторым личностям, конечно, не об отце речь. Вам очень тяжело. Вы можете выбрать что угодно, стать кем угодно, сделать что угодно, и вся эта широта выбора вас и порабощает. Ваша свобода вас и порабощает. Простой пример. Свобода слова. Я против свободы слова, - в этот момент внимание Расула сильно обострилось, поскольку всё, что он сейчас слышал, сильно противоречило его взглядам. – Да, все удивляются, когда я так говорю. Какой-нибудь чиновник сказал, что оружие – это хорошо и безопасно, и всё, все поверили. Он не несёт никакой ответственности за сказанное, а люди умирают. Свобода в современном понимании этого слова сродни безответственности. Ваше поколение не думает о создании семьи, не думает о детях, всё откладывается на потом. Формула современной свободы – эгоизм плюс безответственность. Я так думаю.
- В чём-то Вы правы. Извините, что сразу не спросил, а как мне к Вам обращаться?
- Можно просто: дядя Ибрагим, - впервые улыбнувшись, сказал рыбак.
- Да, дядя Ибрагим, я с Вами согласен, нам нелегко сегодня в плане выбора профессии. Как нам быть в таком случае?
- Это непростой вопрос. Я могу судить только с точки зрения истории. Изучая все значимые события, я заметил, что самые важные, в хорошем и плохом смысле, приходятся на такие месяцы, как август и сентябрь. Я, кажется, понял почему. Деятельность всех исторически значимых людей зависит от их образования, от школы, техникума, института, где они учились. Сложно сейчас представить, что было бы с миром, если, допустим, Сталин стал священником, а Гитлер художником. Я к тому, что образование – самый главный вопрос в жизни человека. Выбор человека – это событие. Его решение может перевернуть жизнь, не только его жизнь, но и всех людей в мире. Может, я ошибаюсь. Что делать Вам в Вашем случае? Я думаю, станьте тем, кем хотите стать, душа не ошибается, но не забывайте, что Вы несёте ответственность за Ваш выбор, Вы и только Вы. Мне очень интересно с Вами общаться. Я даю Вам тут разные советы, а так и не узнал Вашего имени.
- Ничего страшного, мне тоже интересно Вас слушать. Меня зовут Расул.
- Красивое имя, знаете, как переводится?
- Да, конечно, с арабского – «пророк».
- Верно, вообще было бы правильнее каждого человека на земле называть Расулом.
- Да? Почему? – недоумевал молодой человек.
- Вы не обижайтесь на меня, на мою точку зрения, Расул, по-моему, Мухаммед не мог быть последним пророком.
- Что Вы такое говорите, дядя Ибрагим?! За такие слова мне отец язык бы отрезал. Надеюсь, у Вас есть сильный довод на этот счёт.
- Я ожидал от Вас такой реакции, но Вы же сами спросили, я Вам и ответил, не обижайтесь. Согласитесь, что Бог бесконечно велик, а человек бесконечно ничтожен. Я думаю, одной жизни недостаточно, чтобы познать Его. Для этого, видно, и живём, - увидев всё недовольство на лице молодого человека, рыбак добавил: - Хорошо, не будем о грустном.
- Да, давайте, не будем.
Город окончательно погрузился во мрак. Изящно изогнутые фонари уже были включены и отчётливо вычерчивали силуэты людей. Пламенные башни зажигали в сердцах прохожих новые надежды. И в тот самый момент, когда дядя Ибрагим посмотрел на Расула, молодому человеку не удалось найти в зелёных глазах ничего, кроме глубокой меланхолии.
- Дядя Ибрагим, мне пора идти, а то отец будет ругаться, что я поздно пришёл. Мне было очень приятно с Вами пообщаться, Вы завтра здесь будете?
- Да, конечно, мне тоже было с Вами интересно общаться, хороший Вы собеседник. Приходите завтра.
- До свидания, дядя Ибрагим.
- До свидания, Расул.
После дружеского рукопожатия юноша поспешил домой, а рыбак всё с тем же непринуждённым видом ловил маленьких рыбок на побережье Каспия.
День второй
Голодные всхлипывания превратились в стоны. Да, это были те же чайки, но за сутки их маленькие желудки, сморщившиеся от опустения и ненависти ко всему окружающему, требовали какой-никакой еды – любой, лишь бы прекратить едва ли простительное недоразумение. Птицы парили ещё ниже. Прохожим иногда приходилось даже прятать свои головы; лысые, брюнеты и седые – угроза витала надо всеми и никого не хотела щадить.
Так начинался новый день, питавший старые надежды. Времени было более чем достаточно, чтобы что-либо предпринять, да даже подвести мало-мальски внушительный итог – и для этого оставалось море времени. Волны событий волновали его память. Они понемногу вымывали нечто большее и важное, но и здесь дядя Ибрагим находил для себя некоторые преимущества. Он полагал, что по большому счёту время, в частности та или иная эпоха, всё усредняет. Да, есть, были и будут значимые фигуры в истории человечества, тем не менее всему приходит конец, а люди, по своему невежеству и лени, всякий раз встают на те же грабли. Никто не хочет смотреть назад. А, собственно говоря, зачем? Это ничуть не интересно. Да, были фашисты. Да, были геноциды. Да, гибли люди. Если постоянно делать выводы, на жизнь не останется времени. В таком случае не стоит обманывать себя. Люди – они ущербны. Когда маленькая рыба съедается крупной, - это нормально, думаем мы, это неизбежный исторический процесс. В жизни должна быть конкуренция, без неё нет и не будет развития ни в какой области. Борьба идей – не это ли единственно возможное и оправдывающее все оплошности и прорехи человеческой сущности решение? Брожение воображения – вот как это называется. Вперёд, вперёд, только вперёд! Микроорганизмы, наноидеи, микромысли мгновенно перерастают в нечто большее и устрашающее. Новый организм подминает под себя всякую нежизнеспособную группку планктонов, для такого действия не потребуется даже особых усилий: немножко открыть свой массивный рот, и бесполезная мелочь уже путешествует по американским горкам массивного и едва ли конечного кишечника. Со временем чудовище с ужасно стремительной скоростью растёт в размерах, доходит всё до того, что в какой-то момент еда заканчивается. Разве можно жить без пищи, особенно такому гиганту, который не остановится ни перед чем, дабы сохранить себе жизнь? Что же дальше? Да, происходит то, что впоследствии назовут трагедией и бесчинством. Тоталитаризм, шовинизм, каннибализм. О, какое же попустительство! А что было раньше? Что они делали, пока чудовище росло и развивалось, пока конечности удлинялись и отнимали энергию у маленьких и беззащитных существ? Всё это было несущественно.
Да, всё-таки хорошо, что время выравнивает шансы, как минимум, справедливость здесь точно прослеживается. Уже осточертел проклятый дуализм мира. Он никому не нужен. Противостояние – спасение психопатов и суперменов, всем же остальным требуется мир, просто мир, без прикрас, антиутопий и комментариев.
Он пытался рассмотреть дно Каспия, однако мутная и переливающаяся под солнечным светом водичка препятствовала его тщетным усилиям. Кажется, то что он там искал, должно было принести облегчение. Разве могут там жить рыбки, думал он, в это грязной и тёмной среде? А мне приходится их есть. Кто же в этом виноват? Кто? Кто? История.
Дядя Ибрагим не заметил Расула, тот стоял поблизости довольно продолжительное время, но даже в мыслях не посягал на спокойствие взрослого человека. Когда мужчина повернул свой негибкий корпус в направлении румяного и молодого лица, он заметил на нём то, как оно озарилось мягкой и доброй улыбкой. Рядом чайки, кажется, уже не летали, по всей видимости, им удалось запастись достаточным количеством пищи. Море не бушевало. Крохотные волны изредка избивали прибрежные камни. Нефтяные лужи, что чёрной мантией обволакивали Каспий, медленно, но верно душили последних представителей подводного мира. Трупики рыбёшек время от времени подплывали к берегу, однако быстро исчезали в неизвестно направлении – ближе к вечеру. Возможно, их съедали хищники покрупнее, что, если честно, весьма неубедительно, скорее всего, мертвечину забирали местные жители, потому как среднемесячная стодолларовая зарплата едва ли кого удовлетворяла. Конечно, рядом с бульваром не бродили попрошайки, их, признаться, не везде встретишь в Азербайджане – народ гордый, как любой другой житель Кавказа, немногословный и порой необоснованно беспрекословный. Вообще среди азербайджанцев бытует мнение, что самые богатые люди – это беженцы. Уважающий себя человек ни при каких обстоятельствах не попросит о помощи, должно случиться нечто непоправимое и невероятное, чтобы один обитатель горных мест обратился к другому.
Вряд ли дядя Ибрагим собирал дохлых рыб, многое в жизни он безвозвратно утратил, где-то даже поступал неосмотрительно, так или иначе, историк не стал бы вылавливать бездыханные тельца из воды, в нём ещё оставались силы для борьбы, он выжидал добычу над зеркалами озера, пусть улов и был по качеству и количеству невелик – всё равно такие манипуляции поддерживали в нём жизнь и отвлекали от бытовых неурядиц.
- Хороший сегодня день, - сказал дядя Ибрагим, переглянувшись с Расулом.
- Здравствуйте. Да, согласен. Солнце не печёт. Ветер только слабый.
- Мне всё нравится. Рыбка есть – уже хорошо. – Впервые за день дядя Ибрагим улыбнулся. Расул ничего не заметил, он смотрел на леску, которая, по-видимому, была закопана под землистой водой, она исчезала сразу же, как только покидала воздух; где находилась леска и под каким углом, - обо всём этом можно было только догадываться. Белое ведёрко, куда некогда выливали красочный материал, привлекло внимание молодого человека. Тотчас же дядя Ибрагим полез за пачкой американских сигарилл и заметил увлечённое изучение старой пластмассовой посудины.
- Ведро заинтересовало? – Спросил старик, выпуская изо рта ароматный и густой дым, который на несколько мгновений повис над его головой.
- Оно старое. И древнее.
- Древнее? Это моё любимое ведро. В нём когда-то была нежно-серая краска. Ей я впервые красил стены – мой первый ремонт. Это любимый цвет Айгюн.
- А кто такая Айгюн?
- Моя бывшая жена. У меня есть сын – Исмаил. На тебя чем-то похож. Такой же любознательный и общительный. Сейчас учится в Германии – будущий врач. Я им сильно горжусь. Раз в месяц ему звоню, поддерживаю с ним связь.
- А что случилось с Вашей женой?
- Ничего. Это долгая история.
- Извините, конечно, но было бы интересно послушать. Вы интересно рассказываете.
- Обычная история. Всё началось с того, что у меня был друг - историк, армянин по национальности. Артур Баграмян. В общем, когда начались погромы, я ему помог. Никого из страны с армянской фамилией не выпускали. Мне пришлось осторожно оторвать его фотографию в паспорте и приклеить в мой. Он спасся. С женой и дочкой живёт сейчас во Франции. До сих благодарит меня за тот случай. Потом, после его отъезда, начались проверки, я сказал, что потерял паспорт. Пришлось покинуть работу в школе. Айгюн в то время сильно злилась на меня, я работал парковщиком, как и сейчас, и зарабатывал сорок манатов в месяц. И как раз в то время за ней начал ухаживать один мужчина, причём при деньгах. Тогда решалась судьба нашего сына. Он только школу оканчивал, собирался поступать в институт. Нужно было дать деньги преподавателям – пятнадцать тысяч долларов. Мы развелись. Айгюн переехала в Германию, живёт неплохо. Я рад за неё. Главное, что у сына будет высшее образование, не просто высшее, а высшее, полученное в Германии.
Воцарилась глубокая тишина, только журчала водичка впереди. Расулу стало не по себе от осознания, что задал дяде Ибрагиму неправильный вопрос и услышал из его уст непростую историю. Всё, что он сумел выдавить из себя, уместилось в одно-единственное слово: «Извините». С четверть часа молодой человек обдумывал услышанное, дядя Ибрагим всё с той же лёгкостью, точно у него было призвание вылавливать рыбок, ожидал скромного вознаграждения за стоическое усердие.
- Ничего страшного, не переживай, Расул. Ты спросил – я ответил. Спасибо тебе, что выслушал меня, правда, спасибо. Мне стало легче, намного легче. Ничего страшного. Приходи завтра. Мне нужно идти. – Мужчина по-дружески похлопал молодого человека по плечу, взял своё полупустое ведёрко, собрал самодельную удочку и начал, точно ветхая и заветная лодочка, плавно покидать побережье.
- До свидания, дядя Ибрагим, - крикнул вслед Расул. Тот обернулся и с огромной теплотой и нежностью помахал ему на прощание.
День третий
Солнце остывало. Лето начинало перетекать в осень. В воздухе висела непонятная и едва уловимая неопределённость. Она витала над побережьем, создавая с теплотой и лёгкой свежестью малоприятный тандем, однако, кажется, люди не ощущали никаких изменений: им было не до этого. Август заканчивался, а значит, вот-вот начнётся новая старая жизнь. Какое-то время в их сердцах будет царить добро и счастье, тем не менее после, недели через три, когда кожа побледнеет, а тело остынет, когда начнутся трудовые будни и сформируется очередной дефицит энергии и сил, - после потребуется новый перерыв, перерыв от надрыва, каждому станет недоставать рывка, чтобы не впасть в унынье.
Во всеобщем гуле бульвара мысли историка были самыми робкими. Страшно от одного осознания, что человеческие страдания, бестелесные и беззвучные, недоступны многим людям. Он стоял один и смотрел куда-то далеко-далеко, дядя Ибрагим был убеждён, что любовь всей его жизни слышит его. Айгюн, моя Айгюн! Как же я перед тобой виноват, думал историк. Не могу себя простить за это. Помнишь, как мы часто здесь гуляли после занятий? У нас никак не получалось… Сколько лет мы ждали награды от Бога? Больше трёх! Как сейчас помню твои волосы, они, будто тончайший шёлк, возникали перед моим взглядом; я держал тебя за руку, твоя маленькая головушка прижималась к моему плечу. Я думаю, Каспий нам помог, очень сильно помог. Вода – она такая, ты же знаешь. В ней много правды, даже не так – только в ней правда. Жизнь начинается в мамином озерце, там мы растём, точно рыбки, а потом, в конце, мы возвращаемся домой, в землю, увлажнённую скудным дождём.
Я вас оставил, бросил в пустыне, как Агарь с Исмаилом на руках. Меня многое гложет. Неужели нельзя было поступить по-другому? Мы с тобой столько времени ждали нашего первенца. Что в итоге? Исторический процесс мельницей перемолол нас в муку – а когда-то мы были зёрнами! Кому нужна белая пыль? Только тем, для кого она хлеб насущный.
А твой новый муж, скажи честно, ты его любишь? У тебя есть к нему какие-либо чувства? Я бы хотел, чтобы он стал для тебя источником чего-то важного. Ты не думай, что мне об этом легко говорить. Нет. Просто в пустынном, безлюдном, бездушном мире нелегко найти источник воды. В идеале мне бы хотелось, чтобы он стал твоим Замзамом, твоим вдохновением, твоим спасением.
Стоял погожий день. К вечеру лица прохожих совсем поникли, точно проникли в суть происходящих вокруг и в них самих трансформаций. Да, они постепенно приходили в себя. Спадала завеса сладкой мечтательности, когда кажется, что спокойным и беззаботным дням не будет конца. Во взгляде людей гасла искра упоения горячим песком и воздухом, пропитанным нефтью и инжиром. Реплика «How are you?» планомерно вымывалась из лексикона, всё чаще в истощённых и утомлённых солнцем голосах превалировала «Goodbye». По причине небольшого похолодания приходилось надевать пиджак или жакет, что, однако, в каком-то роде затрудняло общение не только между собеседниками, но и в целом с природой. Иными словами, диалог между живым и неживым миром нарушался, что усиливало всеобщее напряжение. Среди всей сутолоки дядя Ибрагим чувствовал себя чуточку комфортнее; когда купол неба зачернел, он увидел вдалеке очертания Расула, что шёл сегодня без пакета.
- Добрый вечер.
- Здравствуй, здравствуй, Расул. Ну как ты?
- Если честно, очень грустно. Завтра уже улетаем. Начнётся школа и всё такое.
- А что, не хочется в школу? – небезучастно спросил дядя Ибрагим.
- Хочется, конечно. Просто в классе учится одна девчонка. А мне надо было приложить немало усилий, чтобы ей признаться. Она мне сказала, что у неё есть парень. Теперь не могу нормально учиться, теряю концентрацию, все мысли только о ней. Думаю, может, перевестись в другой класс. Последний год – решающий, нужно сосредоточиться на учёбе. Только боюсь, отец не поймёт.
- Не переживай, Расул. Я тебя прекрасно понимаю. Женщины – удивительные создания, могут сделать нас великими или окончательно погубить. Если ты хочешь моего совета, я тебе скажу вот что: пересмотри свой взгляд на неё, сам подумай, источник твоего счастья рядом, в одном кабинете, радуйся этому, восхищайся ею. Да, твои чувства невзаимны, от этого иногда страшно и грустно, но она здесь, в том же городе, что и ты. Как говорил Иосиф Бродский: « Я рад, что на свете есть расстояния более немыслимые, чем между тобой и мною». Всё наладится, вот увидишь.
- Спасибо, дядя Ибрагим, за совет.
- Не за что. Расскажи, какая она.
- Она нежная, ласковая, добрая, умная, внимательная, красивая, улыбчивая – в общем, могу долго перечислять. Главное, что она женственная. У нас в городе стало много военных, последнее время я стал замечать, что туда идут девушки. Я этого не понимаю. Как можно променять платье и длинные волосы на брюки и фуражку? Я больше всего боюсь, что Аня станет мужеподобной и небрежной, утратит свою природную красоту и лёгкость. Вы можете мне не поверить, но она не ходит, она летает!
- Да, прекрасно, когда у человека есть тот, кто придаёт его жизни огромную значимость. Наверное, самое главное всё-таки – расстояние. Чем дальше, тем сложнее жить и дышать, но не любить. Дело в том, что с возрастом человеку тягостнее переносить одиночество. С рыбками не поговоришь, да и кушать хочется. Вот и выходит, что полдня машешь руками, показываешь водителям, где можно оставить автомобиль, а потом, после обеда, идёшь сюда, чтобы поймать парочку рыбёшек, чтобы было чем полакомиться. Тут, на бульваре, люди последнее время стали совсем необщительными, да и вид у меня не солидный, сам понимаешь, больше на бомжа похож, чем на человека.
- Я с Вами не согласен, нормально Вы выглядите, - возразил Расул.
- Это ты так думаешь, местные жители иного мнения обо мне. На мне советская одежда, такой страны лет двадцать пять как не существует, значит одежды такой нет. А кто я без одежды сегодня? Правильно – никто.
- Неправда. Какая разница, какую одежду Вы носите. Мне приятно с Вами разговаривать, всё остальное ерунда. Вы чего-то боитесь?
- Я? Нет. Дело не в страхе вовсе.
- А в чём же?
- Не знаю, скорее обидно за нас. Я хорошо знаю, что происходит в стране, мало того, азербайджанцы тоже это знают, но ничего не происходит. У нас худшая форма монархии. И якобы всех всё устраивает. Ложь, наглая ложь. Чтобы понять это, нужно всего лишь посетить Локбатан, от центра Баку километров пятнадцать. И что же там? Ничего. Руины и некрасивые дома. Власть обманывает нас, все деньги в одних руках, за пределы столицы они не выходят. А портреты и памятники Алиеву? Они повсюду. Нашими нефтяными богатствами пользуются как хотят, люди беднеют ежечасно. В конце 2014 власть ограбила свой народ, манат обвалился на треть – и это не предел. Кто за это будет отвечать? А Лев Гумилёв – наш спаситель, им также пренебрегают. В знак уважения можно было бы установить памятник, пусть даже на окраине Баку. Нет же. Спасибо, что о Ландау не совсем забыли. Да, в почёте сегодня не Львы, увы, в почёте сегодня крысы. В общем, мне очень жалко, что люди молчат обо всём этом, очень жаль. За двадцать пять с лишним лет люди почти ни разу не вышли на улицу. Везде дежурит полиция. Страна блюстителей порядка. В библиотеках нет книг на русском языке…
Дядю Ибрагима неожиданно обуяла едва заметная дрожь, поэтому он сунул руку во внутренний карман куртки и достал любимого «Капитана». Сегодня историк курил несколько иначе, без особого удовлетворения, он нервно посасывал фильтр, точно новорождённого мальчика долго не кормили, а теперь, когда молока более чем достаточно, пытался быстро восполнить недостающую энергию, привести себя в чувство.
Расул внимательно слушал и наблюдал за дядей Ибрагимом. Его ум снова захватило чувство стыда, будто сказал что-то не то, будто заставил историка говорить о крамольных вещах, и именно в этот момент, губкой впитывая каждое слово и жест собеседника, молодой человек заново открывал себя и мир, живший своими законами, теми, о которых ранее даже не догадывался. Сложно сказать, с чем это связано, однако на данный момент первостепенно то, что внутреннее преобразование и превращение происходит и будет происходить.
- Извините, - начал Расул после продолжительной паузы, - мне нужно уходить. Нужно идти собирать вещи.
- Да, конечно, - спокойно, почти равнодушно ответил дядя Ибрагим, выкурив три сигариллы подряд.
- Я бы хотел Вас поблагодарить за Вашу честность и выдержку. Всё, что Вы сказали, я приму к сведению. Хотел Вам подарить одну книгу, но забыл её взять. Чувствую себя виноватым. Простите, пожалуйста.
- Ничего страшного.
- До свидания, дядя Ибрагим, до свидания. Может, ещё увидимся.
- Пока.
Молодой человек быстро покидал бульвар. Историк смотрел ему вослед. Одна мысль никак его не покидала. Она касалась Авраама, его жизни, в особенности одного деяния. Как он нашёл в себе силы, чтобы променять родного сына, Исаака, на веру? Так ли это вообще? Как Авраам согласился на такое? Почему именно Исаак, а не Исмаил? Почему в Коране не упоминается, кем именно готов был пожертвовать Ибрахим? Это же важно! Самое важное, что может быть, что можно придумать! Как такое можно было упустить? Или-или. Да, чаще упоминается Исмаил, а не Исхак, но разве это что-то меняет? Да и вообще Авраам совершил подвиг или проявил слабость? Не совсем так. Нет, другое терзает мое сердце и обливает горячей и жгучей кровью: почему в Коране не написано, кем именно готов был пожертвовать Ибрахим? Мне достаточно одного слова, хотя бы намёка. Этот пробел опустошает меня. Одно упущение - и жизнь лишается смысла. Нет, такое невозможно. Нет, это так. Значит, получается, нет мне спасения. Да – нет.
День четвёртый
Это был конец, конец лета. Уже, возможно, завтра польют первые дожди, которые приподнимут озеро над землёй, точно спокойную лошадку, что ещё вчера прогуливалась по безлюдному полю и пожёвывала травку, заставят куда-то скакать изо всех сил, вздымая туманный берег и свою чёрную гриву; и в какой-то момент действительно может показаться, что скакун и вечные песочные часы – гранитный монолит, созданный кем-то, когда-то, зачем-то, однако в таком каменном единстве присутствует своя, пусть и страшная, не только правда, но и сила.
Дядя Ибрагим долго плакал. Он не мог простить себе свою жизнь. Никто его не видел, историк находился вдали от чужих глаз, лишь хилый глас, редкие всхлипывания, тонули в морском шуме. Он тщетно искал своё отражение в воде, морская гладь неустанно искажала его портрет. Когда сил искать себя не осталось, на миг дядя Ибрагим представил, что сумел остановить волну и всмотреться в своё лицо. Морщины, мешки и молчание – мрак. Даже не круг, а неправильный овал. Глаз совсем стало не видно, будучи некогда ярко-зелёными, они пожелтели, искажали и не пропускали свет из-за длительной кристаллизации. А как известно, без надежды и источника тепла нет места просветлению. Взгляд дяди Ибрагима медленно, но верно угасал. На тонкой линии воды, как будто на холсте старого, разочаровавшегося в себе и своих работах художника, он изящно вырисовывал черты Айгюн. Возможно, её лицо возникло сразу, нечто, что находилось вне человеческой категории. Синие глаза пропадали и растекались в морской глади, ресницы, густые и плавные, изредка создавали небольшие волны, а чёрные волосы словно являлись завершением божественного начала, окаймляли бескрайнюю пучину Каспия.
- Знаешь что, - начал шептать историк, - я каждый день вспоминаю, Айгюн, как мы с тобой часто пересматривали советский фильм «Доживём до понедельника». Нет, я многое передумал. Мы с тобой любили Илью Семёновича – обожали. В нём сила, в нём правда. Но всё-таки я многое передумал. Знаешь, я хотел бы сделать всё по-другому. Да будет проклят этот Артур и всё, что с ним связано! Айгюн, я так по тебе скучаю, если бы ты только знала. Как там Исмаил? Хорошо учится? Он, наверно, совсем меня забыл. Помнит только голос, да голос сегодня можно подделать, мне кажется, он бы не отличил меня от робота. И всё же как же я вас люблю! Ты же, Айгюн, знаешь, что ты и Исмаил – всё, что у меня осталось.
Так вот, на днях пересмотрел «Доживём…» и пришёл к выводу, что хочу стать тире между датами, лишь бы вы были рядом. Мне, честно, больше ничего не надо. Семья- это самое главное. Исмаил растёт, а я об этом ничего не знаю, твои волосы нежны, а я не могу их потрогать. Я во всём виноват, Айгюн, прости. Дураки остались в дураках. Тогда, в девяностых, проводилась, так скажем, проверка на вшивость, и я её не прошёл. Каждый должен отвечать за себя. У каждого народа должны быть свои границы, свой язык и своя религия. Так было всегда. Отрицать историю - значит обманывать самого себя.
И что? Допустим, я сделал хорошее дело, что с этого? Обо мне уже никто не помнит. Соседи обходят стороной. Мне разрешено теперь только охранять чужие иномарки. Кстати да. Вам там, в Германии, рассказывают о нашем флаге? 70 на 35 метров, весом более двух сотен тонн. Он, конечно, недолго простоял. Знаешь почему? Во время сильного ветра один мужчина из великой любви к Родине пытался залезть на самую вершину, а это где-то 150 метров, - чтобы поцеловать главный символ Азербайджана. Да, он, к сожалению, а может, к счастью, разбился. Страшно, дорогая, другое. Если бы ты знала, как бы мне хотелось быть на его месте. Он же теперь национальный герой. Его бюст теперь перед моей школой, там его бюст, а не мой. Вот что ужасно. Да, дураки остались в дураках.
Ни с того ни с сего ветер начал надвигать друг на друга горбатые волны. Во мгновение ока лицо Айгюн растеклось по синему пространству. Впереди не видно было ни зги. Небо и воздух обрели иные формы и очертания, уже являлись точным продолжением моря, и вся бесконечность и незавершённость синевы в эти самые минуты удручала и печалила всех жителей Земли, словно сильный удар оставил здесь большой отпечаток, если быть точнее, - общечеловеческий след.
Во всей буре страстей и эмоций, несмотря на усталость и внутреннюю старость, историк искал нечто близкое по духу там, где земля и небо тотчас же вооружились и облекли себя в одни доспехи, где морское возмущение и волнение опережало страстные помыслы, там, в синей пустоте и темноте, дядя Ибрагим нашёл чьи-то белые черты. Молодой человек с малогабаритным пакетом смотрел ему прямо в глаза. Расул или Исмаил?
- Дорогой, это ты? - спросил старик.
Силуэт начал уходить в бездонную даль. Последнее, что проскользнуло в сознании историка, стало, кажется, следующее: «Айгюн, не создавай обо мне мифов. Я был человеком».
КОНЕЦ
Январь 2013 г. - 15 марта 2019 г.
Фото с сайта: https://www.photographer.ru/nonstop/picture.htm?id=839899