Больничная палата, в которую я попала, оказалась чистенькой и ничем не пахла, это было странно, но приятно. А может быть, я просто выискивала положительные нюансы в сложившейся ситуации. Боль не отступала уже вторую неделю. Такая мерзкая отупляющая сознание, боль. В больницу меня забрали по скорой, когда я уже почти лишилась сознания от этой боли. В приемном покое лысый толстяк в униформе врача сердито пенял мне, что скорую вызвали поздно.
- Такие боли можно терпеть не более двух часов, а вы неделю тянули. А теперь что с вами делать? – ворчал он, ощупывая мой живот.
- Так больно?
- Дааа…
- А так?
- Дааа…
- А здесь?
- Здесь нет. – Больно было везде, но хотелось скорее избавиться от этого дурацкого ощупывания, которое только усиливало боль.
Потом меня на каталке возили по этажам, то на флюорографию, то на УЗИ. Когда окончательно безумно захотелось просто умереть, меня, наконец, отвезли в палату и предложили выбрать кровать из двух свободных. Я свалилась в ближайшую, и затихла, стараясь установить равновесие в болезненных ощущениях.
Потом было еще хуже, инфантильная медсестра приволокла капельницу и воткнула мне в руку иглу. Пока из капельницы медленно струились капли прозрачной жидкости, медсестра впихнула в мой нос тонкую пластиковую трубку и вытянула ее через рот. Сунула в руки тазик, опустив в него конец трубки, и велела быть аккуратней с «розой фикс» так, оказывается, называлось сооружение на руке, слепленное из иглы и скотча.
Была страстная пятница. «Надо же мне было так нагрешить, что в страстную пятницу такие муки принять» - думала я, лежа на спине. Это была самая неудобная поза. Так боль ощущалась во всей красе. Но повернуться на бок мешала «роза фикс» привязывающая к капельнице и тазик, водруженный на живот, терзаемый болью. «В пасху умирают святые» так говорила мама когда-то. Поскольку я еще жива, есть шанс дожить до пасхи. «Но теперь они мне умереть не дадут. Это не в интересах больницы, придется жить далее. Наверняка и в пасху не умру, куда мне в святые-то…. "Только бы сняли эту боль поскорее" - думала я.
В палате было пять кроватей все разномастные. Мне досталась не самая убогая. Хороший ортопедический матрас, никелированные спинки. В углу у окна две кровати были явно допотопные, с пружинными матрасами, провисающими под тяжестью болезных и деревянными спинками, со следами былой полировки. День подходил к концу и впереди ночь, похоже и не одна.
Болеть скучно. Особенно когда боль стихает. Даже постоянная смена врачей и медсестер не развлекает. Приходится развлекаться беседами с товарищами по несчастью, такими же больными, у которых боль отступила. При этом надо постараться не мешать своими беседами тем, кто еще страдает. Пытаюсь развлечься, читая им свои стихи. Особого восторга это не вызывает. И я прибегаю к тесту Пифагора. Сначала тестирую самую общительную пациентку. Остальные немедленно заинтересовываются и процесс пошел. Удивительно, что этот тест практически всегда подтверждает то, что я предполагаю в каждом, с кем удается пообщаться. Этим тестом мне удалось заинтересовать даже медперсонал. Приходится тестировать и двух медсестричек. У одной из них, очень красивой поразительно неприятное имя – Назмие. Пациенты путают его, заменяя на Назиме, Намизе и т.п. А я точно запомнила, представив себе, как она сидит на змее. В процессе тестирования оказывается, что она турчанка и в нашей больнице проходит практику. Ее товарка тоже турчанка с огромными удивительно выразительными глазами. Она слышала мои стихи и просит написать специально для нее. Я немедленно выдаю ей:
*** Пусть блеск твоих прекрасных глаз
Сияет счастьем всякий раз
Но в час интимный, час ночной
Ресниц затмится пеленой
Девушка в восторге от этой безделицы. Но я-то понимаю, что это следствие ее молодости и неискушенности, а не моих поэтических талантов.