Сейчас я сравниваю свои детские ощущения и мне кажется, что если во дворе, где прошли мои первые годы жизни, я острей ощущал тьму, чем свет, и страх там был большим, но неконкретным, а радость ровной и мягкой, то во втором дворе, переезд в который совпал с началом учебы в школе, не смотря на описанные ранее и им подобные события, тьма вокруг стала оживать, наполняться слабым свечением, страх распался и его источником стали какие-то конкретные вещи или живые существа, а радость проявлялась импульсивно, росла и постепенно вытесняла страхи. В старом доме, например, все население коммуналки по вечерам собиралось у протопленной печи на кухне и я чувствовал себя, как в Африке, где по-моему всегда тепло и светло одновременно. А после ужина, лежа в одиночестве в нашей угловой полупустой комнате, я, как герой известной книги Станислава Лема, заворожено смотрел в большое без занавесок окно. Точнее, в густую тьму за ним. Слушал завывания вьюги и думал, что это голос тьмы. Что злилась она на укрывшихся за толстыми стенами домов людей да на вялую черноту в углах комнаты и под диваном. Всю ночь она бешено искала щели, остервенело хлопала входными дверями в подъезд и успокаивалась лишь к утру. И то из-за того только, что набрасывалась на выходящих из домов на работу жильцов. Которые уносили ее по частям в огромные шумные цеха вонючего комбината. И вот, если школьные переживания, связанные с контрольными и родительскими собраниями по вечерам, с недопониманием и упреками учителей, оказались похожими на первый опыт, то второй двор, как это не парадоксально, подействовал на меня просветляюще.
Во втором дворе я стал свободен. Хотя к мелкой сети знакомых запретов добавились еще и серьезные искушения, сознание могло уже по своей воле делать выбор и осваивать новые пространства. Причем как во вне, так и во внутреннем мире. Мальчишки постарше помогали в этом, как сталкеры. Они знакомили с темными подвалами, показывали сумрачные чердаки, водили в недостроенные дома, за интернат на край поселка и на рыбалку в ночь под высокий крутой берег Северной Двины. А та самая темнота зимы и вечерние сумерки осени стали нашими помощниками в шалостях. Так слякотной осенью, помню, мы рыли как то глубокую яму на тропе, пересекавшей наш обширный двор по диагонали. Прикрывали ее аккуратно досками и ветками елей, чтобы присыпанные землей они едва держались, создавая видимость ровной поверхности. Перед ямой между столбами в проломе штакетника, отделявшего нашу территорию от соседской, невысоко натягивали выпачканную для маскировки землей веревку. Конец ее держали за углом сарая. Откуда и наблюдали за прохожими. Двор не был освещен, поэтому ничего не подозревавшие, достойные по нашему мнению испытания, прохожие попадали в ловушку, как мамонты к первобытным. Кто-то из ребят натягивал веревку в нужный момент, человек спотыкался и падал в яму, наполовину наполненную жижей и водой…
Зрелище было чудовищным. Но мы давились от смеха, изо всех сил пытаясь его сдержать, чтобы не выдать себя. И тем трудней это было делать, чем громче раздавались проклятия. Я думаю, что популярный нынче мистер Бин отлично вписался бы в нашу компанию. Кстати, надо сказать, что пьяных мы жалели. Многие среди них были привычны к серьезным неприятностям и падение принимали с завидным смирением. Не ругались. Вот мы и ориентировались на пижонов и краль.
Сейчас я понимаю, что проделки шли от нашей внутренней темноты. Возможно даже от той части подсознания, в которой хранится опыт первобытного человека или даже ночной охоты плотоядных животных, стоявших на начальных ступенях развития сознания как такового. Так или иначе, но пугающие маленьких детей духи тьмы на какое то время становились нашими духами увеселения. Хотя меня и мучили угрызения совести, и сам я веревку не натягивал, невольным свидетелем чего-то шокирующего мне становиться все таки приходилось. Однако, ребята были очень изобретательны и одной этой проделкой не ограничивались.
В нашем доме, в третьем подъезде на первом этаже жили Ларины. Их шестилетний тогда сын Сашка был большим выдумщиком и болоболом. Бывало, он так ловко скороговоркой чего-нибудь молол, что и взрослые и дети смеялись впокатку. А вот отец его, такой же круглый от полноты, был мальчишкам не по душе. Он постоянно ругался из-за того, что мы бегали перед окнами их квартиры, шумели или поднимали пыль. Вот кто-то из нас и предложил проучить его. На обед Ларин всегда приходил домой в одно время. И мы подгадали. Нашли приличный кошелек на защелке и, наложив в него свежего испражнения, подбросили на площадку у крыльца. Сами, чтоб не вызвать подозрений, хорошо спрятались. Конечно, он сразу обнаружил кошелек, но прежде чем поднять, посмотрел заговорчески по сторонам и, никого не обнаружив, быстро схватил, пихнул запазуху и скрылся в подъезде. Мы ржали. А когда кухонная форточка с шумом распахнулась и во двор вылетел порхающий бабочкой раскрытый кошелек, мы уже катались по земле, схватившись за животы.
По мере взросления иные из наших забав получали сексуальную окраску. Помню, в последние дни летних каникул перед моим шестым классом несколько вечеров кряду в опустившихся сумерках мальчишки, сбившись в волчью стаю, выходили на охоту «щупать девчонок». Это не была безудержная тяга созревших организмов к иному полу, но отчетливое желание, смешанное с любопытством, потрогать инородное. Я участвовал только в одной облаве, на двух девчонок. В поселке в то время были освещены главные улицы, а все остальное пространство, за редкими исключениями, знало только дневной свет и черноту ночи. Так вот, бежали мы шарой за двумя жертвами, как черные привидения. Догнали отставшую девчонку, повалили на дорогу и все разом, клубясь и толкаясь, стали забираться к ней в трусики. Сопротивляться ей было бесполезно, мы были охвачены легким безумием. Среди возни раздавались только невразумительные возгласы. Облапав эту девчонку, ребята кинулись за другой. Силуэт ее чернел в паре десятков метров, поскольку она не смела оставить свою подругу в беде одну. Первая осталась беспомощно лежать на дороге. Белели спущенные трусики. Я не побежал со всеми. Мне стало жалко девчонок. Я помог этой подняться, отряхнул от грязи. Извинился и предложил проводить домой. Ее подруга бегала, видимо, совсем быстро. Ребята ее не догнали. И я спокойно проводил эту девчонку домой. Звали ее Людой. А назавтра, первого сентября, я встретил ее в школе с подругой на широкой лестнице. От неожиданности мне стало очень неудобно. Но девчонки поздоровались со мной дружелюбно. Более того, хотя Люда училась в старшем классе и не отличалась красотой, я почему-то почувствовал, легкое влечение к ней. Мы встречались на переменках, разговаривали. Для этого то я заходил в рекреацию к ее классу, то она заглядывала ко мне. Мои одноклассники заметили это и, как только Люда появлялась у нас, с подачи "Рыжего" начинали скандировать: «Лягуха! Лягуха!» По моему это было страшнее вечерней облавы. Я готов был провалиться под землю от стыда. Но сделать что-то против этого я не мог. Я знал, что ребята чувствовали нашу с Людой взаимную симпатию и из ревности, и быть может даже от страха перед неведомым, спускали пар. Я перестал поддерживать с ней отношения. Симпатия же еще долго вышибала искру и вгоняла меня в краску, когда мы с Людой где-то случайно встречались.
Некоторые переростки и любопытные пацаны с ними шли в своих забавах дальше, они бегали стайками и высматривали отдыхавших взрослых во время посевной и летних работ на огородах, разбитых на окраине поселка. Подглядывали за начинающими заниматься в укромных местах любовными утехами парочками и в самые горячие моменты улюлюкали, пугая их. Случалось, наваливались на одиноких теток, пытаясь поживиться. Так однажды наши ребята наблюдали за пропалывавшей грядки крепкой женщиной. Она работала внаклонку и подол ее юбки приподнимался, обнажая крепкие ягодицы. Страсть у старших возобладала и ребята гуртом навалились на нее. Она пыталась сопротивляться, но безуспешно. Их было слишком много и она приговаривала: "Что же вы делаете, ребята?" Заводила спустил у нее трусы, вскарабкался и начал раскачивать задом. Другие ее цепко держали. Но страсть, видимо, забрала и женщину, и она, вырвав свои руки, ухватилась за наездника по-взрослому и сама стала загребать жар. Шантрапа отшатнулась, а наездник заголосил: "Ой, тетенька! Не надо, не надо!"
Кстати, я тоже как то кричал "тетенька!" Но в других, не менее комичных обстоятельствах. Сейчас, оглядываясь назад, некоторые вещи видишь совсем иначе. Теперь, например, очевидно, что подростками мы без помех слепо следовали зову природы, так как какое-то время на нас никто из взрослых не влиял. Предоставленные сами себе, мы то и дело заглядывали за рамки дозволенного, экспериментировали и, конечно, переступали границы известного, тем более, городской среды, рыбачили либо с банов на Двине, либо уезжали купаться на другой берег реки или обретались компаниями у большого оврага с южной стороны поселка, ставшего его естественной границей. На другой стороне оврага начиналась уже тайга. Вот там, на вольном воздухе мы и чувствовали себя героями. Например, как только по весне выдавались солнечные дни и ото льда у оврага освобождалась одна большая, заполненная водой яма, туда как на курорт открывать купальный сезон собирались смельчаки со всего поселка. Нас очень привлекала водная стихия и поскольку бассейна в поселке не было, несмотря на холод, грязь и опасность пораниться о битое стекло или об консервные банки, разбрасываемые "на природе" алкашами, мы лезли в воду. Вот как раз во время такого купания я едва не отрезал себе острым краем разбитой бутылки большой палец ноги. Стекло прошло по нему как по маслу. Палец повис, из раны хлестала кровь. И хотя рядом был друг Витька, я в панике завопил: "Тетенька, тетенька, пожалуйста, помогите!" Потом оказалось, что я взывал к девчонке из параллельного класса. В-итоге, мне повезло, палец мне пришили хорошо и с начавшимся, очень болезненным обширным заражением организм в конце концов тоже справился. Так что уже зимой я как ни в чем не бывало начал ходить в спортивную школу, а в свободные от занятий дни убегал с ребятами на наш новый "аттракцион".
В тот год нас больше хоккея на дороге и огромной деревянной горки во дворе занимало катание на гнутых фанерных щитах с волнистых склонов любимого оврага. Из трех таких обтянутых легкими железными обручами щитов состояли бочки для мороженого "пломбир". Мороженое тогда стало настолько популярно, что его начали продавать круглогодично. И в поселке на центральной улице у перекрестков появились пары остекленных с трех сторон киосков. На одном углу, обычно рядом с автобусной остановкой, продавались газеты и журналы, а на другом стоял киоск с вывеской "Мороженое", где в любую погоду продавался пломбир в вафельных стаканчиках. Продавщицы, как молочницы, в белых халатах доставали помятые стаканчики с пломбиром из этих самых новеньких бочек. Их свежесть возбуждала в ребятах желание заполучить дольку, тем более что во дворе уже были счастливые обладатели щитов. Вот и я с кем-то из соседских мальчишек ходил иногда поздними вечерами к ближайшему киоску с тайной надеждой поживиться и о чудо, однажды мне повезло! Мы обнаружили разбитую витрину и внутри два щита уже разобранной бочки. Видно, у кого-то терпение лопнуло раньше нашего. И понятно, все без исключения, кого я знал, мечтали о таком подарке. Ведь щиты, как будто специально, были сделаны под нас. Благодаря размеру, выгнутой красивой форме и прочной гладкой поверхности они были легкие, удобные, безопасные и позволяли развивать бешенную скорость. Причем не только по накатанным местам с наледью, но и по снежной целине. Наверху мы обычно борзо разбегались, держа щит двумя руками перед грудью, и прыгали на склон, словно в воду, лицом вперед. Так в позе кобры, чуть подаваясь корпусом туда сюда, легко глиссировали по снегу и без труда закладывали перед препятствиями красивые виражи. Это было круто!
Примерно тогда же появилось много тонкой цветной проволоки. Поселок оснащался телефонными сетями. Мы обнаружили это едва ли не первыми и сразу извлекли для себя пользу. Можно сказать, почти все из мальчишек переквалифицировались в ювелиров, так как увлеклись плетением из проволоки браслетов, брелоков и перстней. Причем по-настоящему красивый перстень с правильными завитками сделать мог далеко не каждый. На первых порах было сложно подогнать кольцо из семи проволок под размер пальца. Однако со временем мы приспособили для этого определенного диаметра трубки или ветки деревьев. А вот, чтобы затянуть все жилки параллельно и ни одна не наползала на другую, требовалась особая ловкость рук. Так что только у умельцев перстни получались "товарными".
Это время пришлось на середину 60-х, то есть на начало эпохи застоя. Когда в период обострения холодной войны после Карибского кризиса по всему Союзу была осуществлена программа защиты на случай атомной войны. Называлась она Гражданская Оборона. По всем городам и весям с населением более десяти тысяч человек в кратчайшие сроки были построены бомбоубежища. У нас в поселке Первомайском их было несколько. Вокруг широкой центральной площади перед Домом Культуры появились похожие на дзоты бетонные домики. Они служили вентиляционными колодцами. Тогда об их назначении никто не знал. Мы забирались внутрь и натыкались на небольшие, но массивные железные двери. И сколько не старались, открыть их запоры не могли. Тайна бередила наше воображение и вскоре по поселку поползли пугающие слухи об огромных лягушках, живущих в этих подземельях. Метрового роста, с лапами шестьдесят пятого размера. Взрослые тоже рассказывали «небылицы». О глубоком сталинском бункере в Самаре и строящихся для элиты подземных городах в Москве. Это оказалось правдой. Позже я спускался в тот бункер и бывал в столице на улице Марии Ульяновой в районе университета. И моя знакомая - хозяйка квартиры, из окон которой был виден огороженный высоким забором пустырь на проспекте Вернадского, рассказывала, что грунт из-за забора строители вывозили в течение нескольких месяцев, а потом так же долго завозили разные строительные конструкции. Движение не прекращалось и по ночам. Однако над забором ничего не росло. Лишь спустя годы на пустыре появилась высотка. Соседи говорили, что этажей под землей у нее намного больше, чем над землей. Про московские постройки я с тех пор ничего не слышал, а в нашем поселке, ставшем в 1977 году городом, в перестройку в бомбоубежище, что на улице Ударников, была прачечная, в другом, по Третьей Пятилетке, некоторое время был кабак. Сейчас они развалились от эрозии. "Дзоты" же на площади стоят до сих пор. А до Гражданской Обороны никому в государстве и дела нет.
В рамках этой же программы, но чуть позже, люди по всей стране получили возможность приобрести в пригородах земельные наделы площадью пять соток под дачи и огороды. Провидению было угодно спасти, по крайней мере, сто миллионов человек от вымирания в период ельцинского беспредела, когда создавался первичный капитал олигархов из бывших партийных и комсомольских работников вроде Ходорковского, и зарплаты и пенсии не выдавались людям повсеместно несколько раз за десятилетие по шесть-восемь месяцев кряду. На эти деньги «семья» и чубайсовский авангард скупили за бесценок перестроечные ваучеры, то есть акции приватизировавшихся предприятий, создававшихся несколькими поколениями россиян. И огороды на пяти сотках, можно сказать, по вине идеологических противников, то есть американцев, спасли нашу нацию от вымирания. А тогда, в разгар кампании в середине 60-х всех граждан до одного в соответствии с размерами головы снабдили противогазами с угольными фильтрами и обязали держать их при себе по домам и квартирам. У нас дома, например, долгое время в диван-кровати хранились четыре аккуратных противогаза. Однако мальчишки смекнули, насколько хороша их резина, поэтому нарезали из противогазов тонкие полоски для рогаток. Чехлы, в которые закладывался снаряд, выстригали из хорошей свиной кожи. Рогатки превратились в нешуточное оружие. Ребята стреляли из них не только камешками. Кто-то брал ружейную дробь. Одной трех-пяти миллиметровой дробинкой легко пробивалось и простое оконное стекло, и толстое витринное. Отверстия получались красивые - с ровным конусным кратером. Со временем в поселке не осталось ни одного дома с полностью целыми окнами. А среди стрелков появились азартные охотники. Они нарубали из свинцовых отливок картечь и шлялись повсюду в поисках мишеней. Стреляли в птиц, в кошек, вышибали уличные фонари, мимоходом били лампочки у подъездов. Каждый второй вход в подъезды многоквартирных домов оставался без света. Позже в поисках цели шантрапа стала заглядывать и в сами подъезды. Поэтому уже скоро многие жители вынуждены были пробираться к своим квартирам на ощупь.
Свинцовые отливки ребята выплавляли из сеток автомобильных аккумуляторных батарей там же за интернатом, за сарайками у большого оврага. Они получались красивой формы. С приятными овальными краями. Выплавлять их, словно священнодействовать, было интересно. Дров за сараями было достаточно, коробок спичек стоил копейку. Он был деревянный, в нём умещалось шестьдесят спичек. Коробок, как простая школьная резинка, служил системе эквивалентом мельчайшей денежной единицы, что говорило об адекватной экономике, которую отличала обеспеченность денежной массы товарами. Такие вещи помогали людям воспринимать все реально. В отличие от нынешней ситуации, когда даже на целый рубль купить вообще ничего невозможно.
А до того, как появились противогазы и рогатки, из свинца мы отливали битули. Для игры на деньги. Первоклашки, как правило, начинали играть на пивные и лимонадные пробки, а продолжали на деньги с обедов. Родители обыкновенно обсуждали с детьми, что лучше: сдать один рубль восемь копеек для организованного питания в столовой на всю неделю или выдавать им каждый день по двадцать копеек на буфет. В буфете на двадцать копеек можно было получить котлету или рыбу с гарниром, булочку с кремом и какао. Ребята пробовали по-разному и деньги, в основном медная мелочь, каким-то образом застревала в карманах у всех. Начинали играть с меди. Светлые монеты, десять копеек, которые мы называли "сиклем", пятнадцать и двадцать копеек берегли. На них можно было легко перекусить или сходить в кино.
Хотя выигрывал, как правило, опытный, условия игры были простые. Играли тремя способами. Самый легкий для двух игроков – «в трясучку». Так можно было быстро и почти незаметно сыграть за углом, в школьном туалете или под лестницей. Сначала кидали жребий, кому трясти монеты первым. Для этого подкидывали монету и, в зависимости от того, как она падала, «орлом» или «решкой», выбор падал на отгадавшего. Трясущий спрашивал опять: «Орел или решка?» После ответа плоско сжимал ладони и поднимал верхнюю, предлагая забрать монеты, лежащие объявленной стороной.
Второй способ «об стенку». Так число играющих могло быть больше. Они по очереди бросают об стену монету одного достоинства. Каждый после броска, держа кончик одного пальца на своей монете, пытается другим этой же руки дотянуться до монеты противника. Ту монету, до которой дотянулся, можно забирать себе. Если не дотянулся, оставляешь свою монету на месте и об стенку бросает свою монету следующий. И так до выигрыша, по очереди. Третий вариант - со свинцовой битулей. С ней играть сложней и интересней. Так можно играть на сумму побольше и в несколько монет. Монеты укладываются в стопку, это – кон. Для этого выбирается более менее ровная площадка, предпочтительно с земляной пружинящей поверхностью, но без травы, чтобы монеты не вставали боком и можно было бить по кромке монет, чтобы переворачивать их «орлом» к небу. А в начале игроки договариваются на сумму игры, то есть на ставку. Ее каждый или тот, кто следит за банком, должен поставить в стопку на кон «решкой» вверх. Общая стопка с равными долями участников ставится на ровную поверхность. От нее отчитывают несколько шагов, отчерчивают линию, откуда и бросают битули по кону. При попадании в кон монеты разлетаются и иные переворачиваются. Если первый игрок попал и разбил кон, забирает себе монеты, перевернувшиеся «орлом» кверху. Потом ударом битули пробует перевернуть монету достоинством повыше. Если не удалось, в игру вступает следующий. И он тоже старается ударами битули по очереди перевернуть остающиеся монеты «орлом» кверху. Если удается, забирает, если нет, уступает очередь партнеру. И так далее, до последней монеты.
Пустые карманы после проигрыша каждый раз удручали. Во время обеда все одноклассники весело спешили в столовую, а у тебя вместе с завистью к ним сосало под ложечкой и в воображении маячила булочка с маком за три копейки. Однако и после выигрыша, когда уже я сам оставлял кого то без обеда, чувства были немногим лучше. В общем я попробовал играть всеми способами и мне не понравилось, не выигрывать, не проигрывать. Не понравилась и сама атмосфера мелочности во время игры. Ребята из-за каких-то копеек становились сами не свои и постоянно дрожжали, как бы кто из взрослых не заметил. Кроме того, меня не покидало смутное ощущение стыда, ведь занимаешься чем-то порочным и не важно, сколько проигрываешь, важно, что сам не заработал...
Как бы то ни было, деньги и все, что с ними связано, все больше и больше занимало ребят моего возраста. Деньги казались чем то сокральным, отделяющим наше наивное, доверчивое детство и романтическую юнность от мира взрослых. Они начали формировать в нас новую шкалу ценностей. С ними мы попадали в нелепые и неприятные ситуации. Я, например, как то после возни с ребятами во дворе не обнаружил у себя в кармане купюры достоинством пять рублей. Это было много, но как пятерка досталась мне, сейчас не вспомню. Как бы то ни было, прийдя домой, я проверил карманы и не обнаружил своей синенькой купюры. Вновь проверил все, еще тщательней - карманы оставались пусты. И меня, как ядовитая змея, ужалило подозрение: "Пятерку я выронил и кто-то из ребят подобрал ее!" Воображение рисовало подлую картину. Появилось жуткое возмущение. Я побежал к Муравьевым, громко барабанил в дверь, потом стучал к Илли и кричал: "Где мои пять рублей?!" Они вышли и уверяли, что не брали. Мы так громко объяснялись, что на лестничные клетки высыпали все соседи. В атмосфере повисло недоумение. Сказать было нечего. Лишь один я твердил, что пятерку проверял недавно, она была на месте и "Пусть Петька вывернет свои карманы!" Петька послушно вывернул их. Они были пусты. Меня успокаивали и вновь просили проверить у себя все еще раз. И вы не поверите! В моих новых китайских штанах с начесом был еще один внутренний карман, его то я от волнения тупо пропускал. И вот при всех я достал оттуда свои пять рублей! Ох, как же мне было стыдно...
Однако никто из ребят на меня после того не обиделся и даже не вспоминал о происшедшем. Если удавалось, мы вновь проводили свободное время вместе. Мне запомнилось, как вскоре после того случая мы гуртом тайком посмотрели из огромного тамбура большого зала Дома Культуры французскую приключенческую кинокомедию "Фантомас". Главный герой ее неуловимый преступник, скрывающий лицо под маской. Его роль исполнял Жан Маре, а комиссара полиции уморительный комик Луи де Фюнес. Детям до шестнадцати лет, то есть многим из нас, просмотр был запрещен. Однако фильм, как и его продолжение "Фантомас разбушевался" и "Фантомас против Скотланд-Ярда", стал сенсацией в стране. Ничего подобного в кино еще не было. И мы пошли на ухищрения. В тот раз попросили кого то старше нас отпереть после начала фильма наружные двери тамбура, через который зрители выходят на улицу по окончанию сеанса и чуть раздвинуть портьеры у первых дверей в зале. Сейчас трудно представить, как толпа мальчишек, удерживая свое неуемное любопытство и пытаясь занять удобную позицию, может сохранить тишину. Но нам, не смотря на борьбу за место, это удалось. Мы как бременские музыканты выстроили пирамиду от самого пола почти до потолка у едва приоткрытой створки массивных дверей. И, захваченные сюжетом, в ожидании собственного разоблачения на одном дыхании посмотрели фильм через щель. Он был великолепен. После него мы чаще стали наведываться в кинотеатры. Я, например, остался в восторге от американского фильма "Спартак" с Кирком Дугласом и от английского "Миллион лет до нашей эры". Но посмотрел я их уже в клубе "Строитель", как барин. Меня встречала и усаживала на самое лучшее место в зале знакомая мамы, работавшая там директором. Кроме ДК и клуба "Строитель" в поселке был еще один кинотеатр, в клубе "Бумажников". Он находился у входа в парк, но мы с ребятами туда ходили крайне редко. Однако запомнился он тем, что был деревянный и его дощатая пристройка к кассе походила на мышеловку. Очередь за билетами там обычно не соблюдали. Так, однажды в апреле какие-то переростки гопники грубо атаковали кассу и потом, отойдя в сторону, бросали в набитую битком людьми пристройку тяжелые снежки. Эта картина до сих пор хранит в моей памяти все детали. Я стою зажатый внутри. У кассы в углу потемки, дверной проем на улицу залит ярким солнечным светом. Из него как снаряд залетает снежок, похабно ударяет в чью-то спину, осыпая всех остальных холодным крошевом, следующий попадает в чью-то голову...
Между тем жизнь продолжалась, интересы ребят множились и удовольствия, требовавшие денег, заставляли иногда что-то предпринимать. Но, если в детстве мы просто бегали на улице, спонтанно решая, чем заняться, то, став постарше, уже находили себе какие-то постоянные занятия по душе, я, например, ходил в спортивную школу, кто-то в секцию шахмат, еще кто-то занимался в музыкальной школе. И только немногие с нашего двора оставались без определенных занятий. Им хватало школы. Так мы все реже проводили время вместе. Вот мне и запомнился один из последних в этом дворе, вместе с соседскими мальчишками Илли проведенный выходной. Их было трое, старший брат всегда гордо держал свою голову с выразительными локонами черных как смоль волос, звали его Ерман, средний Жора, вызывал у всех симпатию и был настолько же прост, насколько крепок, а младший Петька был хитрован. Они позвали меня искать деньги. То есть просто ходить по поселку и искать их, как грибы в лесу. Это было в мае. Горбатая Комсомольская площадь полностью освободилась от снега, серый как вата он лежал ляпухами только в канавах вдоль дорог, в палисадниках и у бровок тротуаров в тени. Расчет был верен, улицы после долгой зимы еще не убирались. Было солнечно и дел других не предвиделось.
Нас носило по всему поселку, как листья в ветренный осенний день. Держась центральной улицы, мы, словно набрасывая лассо, шли по спирали или делали петли. Прочесывали дворы, заглядывали за дровянники, обходили детские площадки и сады, заходили в беседки, осматривали строгим ревизорским взглядом любые пустые участки и все молча. При этом слегка расходились и сходились вновь. Мы не смотрели ни на людей, ни на дома, только вниз. Как у зомби, взгляд наш скользил по земле, ревниво идентефицируя любой случайный предмет на ней. Мечась туда сюда, мы проверили все вокруг огромных белых колонн помпезного портика Дома Культуры и я с Ерманом нашли там по двадцатикопеечной монете. Затем я кинулся в гулкий двор ДК, где меня почему-то привлек одинокий спичечный коробок перед входными дверями. Внутри его вместо спичек лежал многократно сложенный бумажный рубль. Почувствовалось возбуждение, похожее на то, когда у рыбаков начинается клев. И мы быстро, но безуспешно оглядели просторный вестибюль и большие туалеты ДК. Далее на улице наши действия повторились, но сосредоточились мы после улова еще больше. Мы все также двигались по спирали и обшаривали все подряд, в том числе полы в магазинах. В глазах мельтешили ноги и шахматка керамической плитки. В винном магазине - выношенный деревянный пол и толпа. Там кто-то "перебрал" в нашу пользу, так как у высокого крыльца крупно повезло мне и Жоре, я собрал россыпь двадцаток, а он поднял мятый надорванный рубль. Потом были длинный сквер и парк на высоком берегу красавицы Двины. Где у памятника Девушка с веслом Петька нашел "сикль". В завершении, как с горки, мы скатились по прямой, отлично асфальтированной дороге к главной проходной АЦБК - Архангельского целлюлозно-бумажного комбината. Там в комбинатовской столовой удача улыбнулась мне еще раз, я нашел еще один бумажный рубль. Так что в итоге я один собрал три рубля и двадцать копеек, а ребята втроем один рубль тридцать. Много! Однако, братья не претендовали на мой капитал, хотя идея искать деньги была их. Позже один эпизод из прошлого объяснил мне столь большую разницу найденного нами в тот день.
Летом, особенно в августе на Севере бывают очень красивые вечера. Тихие, теплые, окрашенные золотистыми оттенками заходящего солнца. Вот в один из таких вечеров, словно прощаясь с теплом лета, жильцы нашего дома и семейного общежития, стоявшего рядом, вывалили на улицу. Сидели на крылечках, в беседке, на скамеечках под молодыми деревцами, на вынесенных специально из дома табуретках и просто стояли. Рассказывали об отпусках, проведенных на юге, в Сочи или в Крыму. Обменивались новостями, о том, что растет в лесу, кто куда съездил и чего и сколько привез. Больших ребят не было видно. Во дворе играли дошкольники и мальчишки начальной школы. Кто-то между магазином «Двина» и торцовой стеной нашего дома, где нет окон, соревновался в бросках арабским мячиком. Кто выше. Вовка Саплянов перебрасывал мяч через дом. И вот, он хохочет, так как у других это не получается. И я тоже похохатываю, но по иной причине. Петька Илли с завидной настырностью пытается побороть меня. Я шутя сворачиваю его в калач и отпускаю. Он верткий и крепкий, но я чуть старше и сильней от природы. Он не унимается, сердится и вновь набрасывается на меня со всей прытью. Он чувствует моментами мою слабинку, однако не понимает, что я сознательно провоцирую его, имея внушительный запас сил. Мы возимся в новенькой песочнице. Песок у нас в волосах, за рубашкой, в карманах. Мне приятно и смешно, он серьезен, все прет и прет на меня. И тут в растегнутом черном плаще, с болтающимися, как крылья, фалдами, в надвинутой на глаза широкополой шляпе перед нами возникает какой-то мужик, показывает рубль и говорит: "Вот, давайте, если он, - и показывает на Петьку, - положит тебя на лопатки, дам вам рубль!" Я хохочу. Петька шепчет мне заговорчески на ухо: «Поддайся, рубль получим!» Я еще не понимаю, что нас хотят купить, но чувствую, что на этот рубль мне ровным счетом наплевать. И от этого уже с большим удовольствием, совсем быстро уверенно кладу Петьку на лопатки. Мужик испаряется. Петька разочарован: "Что тебе стоило поддаться? Сейчас бы рубль заработали!" Он больше бороться не хочет. А я испытываю необыкновенное удовольствие. С тех пор прошло уже много лет, но то чувство во мне живо и стало еще приятней.
Заканчивая этот рассказ, должен сказать, что легко могу себе представить, что найдется немало хороших людей, чьим детям повезло и росли они в иных компаниях, уверен, такие легко могут осудить проделки ребят с нашего двора. Однако, по моему мнению, в отрочестве ничего по-настоящему не страшно, поэтому это подходящее время, чтобы заглянуть в потемки своей души. То есть познакомиться через сверстников с такими чувствами, как жадность, зависть, даже вредность и их противоположностями, воздержанностью, сочувствием и добротой. Этот опыт может стать прививкой от вредных привычек и извращенных наклонностей на всю жизнь.