ЧАЕПИТИЕ С ПРИЗРАКАМИ
Подполковник подземной госбезопасности Мазякин в очередной раз вылез из Параллельного пространства с новым ответственным заданием. Признаюсь, он иногда шокирует меня своей внезапностью. Хотя, наверное, подземнику и положено являться нежданным гостем; но тут он перещеголял самого себя.
Гуляя по Житной площади возле бывшего «Гастронома», я нежданно почувствовал на себе ледяную руку. А у подземников, если вы помните, температура тела ниже, чем у людей.
– Задержитесь-ка, Рабинович! – тихо и внятно произнёс подполковник.
Я споткнулся и едва не упал.
– Ну, Василий Кузьмич, нельзя же так хвататься! Могли бы заранее позвонить, что ли.
– Да ладно! – ухмыльнулся «гоблин», глядя из-под морщин пронзительными серо-зелёными глазками. – Вас не пугать, вы и мышей ловить перестанете. Пошли в сквер, присядем на скамеечку.
И мы действительно присели – в тенёчке, за памятником вождю мирового пролетариата товарищу Крупскому.
– Скажите мне, Рома, как бывший музейщик и авторитетный краевед – что вы знаете о старинной коломенской аптеке?
Я вспомнил, как Гиляров описывал свои детские впечатления 1840-х годов: аптеку, витрина которой была украшена разными колбами с яркими цветными растворами… Даже картина возникла в сознании.
– Это хорошо, что вы Гилярова помните, – пробурчал Мазякин, прочитав мои мысли. – Но что вы скажете о конкретном человеке? Я имею в виду Штольца, Ивана Арнольдовича.
Я поперхнулся.
– Штольца? К стыду своему не знаю… А что – это он был аптекарем в Коломне в середине того века?
– Был-то он был… Но, похоже, что не только аптекарем, но и герметистом-алхимиком.
Глаза у меня полезли на лоб.
– Господь с вами, Василий Кузьмич, что это вы говорите! Какие герметисты в занюханном уездном городке, какие алхимики?!
Подполковник воззрился на меня даже с некоторой жалостью.
– Вы недооцениваете свой родной город, Роман. Разуйте глаза, гляньте вот на эту колокольню Иоанна Теолога. Что у неё на фронтоне?
– Ну… Око Всевидящее, – с неохотой припомнил я.
– А какие знаки красуются на готических оградах монастырей?
Покровительственный мазякинский тон меня разозлил. За дурачка он меня держал что ли?
– При чём здесь масонская символика?! Я про неё лучше вас знаю! Но это ведь рубеж веков! А тут сороковые годы – все ложи уже лет двадцать, как усыплены.
Подземник отрицательно покачал остроухой своей головой.
– Ложи-то усыплены, но ведь люди никуда не девались. Да хоть и не было в Коломне лож, но тайные библиотеки были. Не в Штольце дело, Бог бы с ним, со Штольцем: помер он сто лет назад, ну и Царствие Небесное ему. Нам не он интересен, а его библиотека. Точнее говоря, одна книга из этой библиотеки.
При этих словах моё чувствительное семитическое сердце дрогнуло и какие-то вибрации – странные вибрации! – пошли в сознании.
– Вот-вот! – удовлетворённо пробурчал Мазякин, – компас уже включился. Зрите в корень, Рома! Думаю, ваше ретроспективное зрение нам сегодня очень даже пригодится! Мы сейчас пойдём в Дом Лажечникова. Точнее – во флигель: там сегодня чаепитие; я записал нас на экскурсию.
Тут я посмел возмутиться.
– Какого, простите, хрена мне нужно во флигель? Я уже давно расстался со своими коллегами по музейным делам, и перешёл в подземную жандармерию с легендой сотрудника журнала «Чудесные приключения». Это очень хорошая легенда. С какой стати мне опять с музейщиками общаться?
Мазякин пожевал губами и задумчиво почесал морщинистый лоб указательным пальцем.
– Флигель – помещение сложное. Вообще усадьба Ложечниковых сложна, но флигель особенно интересен. Вы обратили внимание, что восточный участок его кирпичной ограды оформлен готическими арочками?
– Ну и что? Это же просто декорум. Старший Ложечников с коломенскими герметистами вряд ли общался. Помните, как он высмеивал владыку Афанасия?
– А вы – помните, как тот же Иван Ильич общался с Новиковым?
– Бросьте! Это легенда. Иван Иванович, скорее всего, просто соврал про своего отца, чтобы придать ему весомости. Лажечников вообще был мастер привирать, потому, наверное, и стал «отцом русского исторического романа».
Мазякин хитро на меня посмотрел и весело подмигнул
– Это вопрос спорный. Но то, что зыбь какая-то идёт вокруг флигеля – в этом сомневаться не приходится. Не буду открывать все карты, но уж поверьте мне на слово: есть у нас подозрения, что Иван Арнольдович Штольц и его книга как-то связаны с усадьбой. И мы хотели бы понять, в чём эта связь. Там на чаепитии будет один ваш приятель. Думаю, он поможет в наших поисках.
Ну, естественно, им оказался Август Виткевич. Я даже матюгнулся про себя от раздражения.
– Чего это тебя перекосило, сын Израиля? – ехидно спросил мой белокурый приятель.
– А того, что едва лишь речь зайдёт о коломенской мистике, так тут же твоя польская подозрительная личность торчит, с пижонской бородкой и встрёпанными кудрями.
– От растрёпы слышу! – обиделся Виткевич. – Я виноват, что ли, ежели меня считают ведущим специалистом по «оккультизьму»? В данном случае все вопросы – к товарищу Мазякину.
– Хватит препираться! – буркнул «гоблин» – Проходите уже, нечего в дверях толкучку создавать! Скоро мероприятие начнётся.
– Романыч! – воскликнула зам. по науке Танюша, моя бывшая коллега, лобзая меня. – Наконец-то пришёл наш интерактив посмотреть! Проходи, присаживайся, зацени своим профессиональным оком!
– Мы вон в тот уголок присядем, если вы не возражаете, – ласково промурчал Мазякин, нежно глядя на Татьяну.
– Конечно, конечно! – и она тут же забыла про нас, поскольку интерактив уже был на старте.
Наряженные в русские сарафаны, почтенные сотрудницы начали перед сидящей за столиками публикой рассказ о коломенской пастиле, пряниках и чае. Но я не успел вникнуть в театрализацию, поскольку узрел остекленелые очи Виткевича. На него накатило, а через него Параллельное пространство хлынуло в моё сознание, и вот…
Оказалось, что мы сидим в чайной середины позапрошлого века, вокруг в тумане чайного пара и табачного дыма восседает публика купецко-мещанского вида, юркие половые в белых фартуках разносят чайники и калачи, а за нашим столиком нарисовались две колоритнейших личности.
Первым из пришельцев оказался симпатичный пожилой господин в щегольском фраке. За блестящими золотыми очками светились добрые глаза, седоватая причёска венчалась бодрым хохолком. Иными словами – это был Лажечников, и уже от одного этого сносило крышу! Второй собеседник являл собою ещё более любопытное зрелище. Одетый с немецкой педантичностью в строгий, наглухо застёгнутый, сюртук, он был похож на розенкрейцера, например – на того же Степана Ивановича Гамалею, только с ещё более суровым и сухим лицом.
– Помилуйте, Иван Арнольдович, – обратился к нему Лажечников – о какой тайной библиотеке вы говорите? Коломна – не такой городок, чтобы здесь устраивать книжные собрания.
Собеседник его скривился, и чувствовалось, что он сдерживается, чтобы не сказать резкость. Потом спросил сухо:
– А собрание Жукова? А библиотека Хлебникова? Они сейчас находятся в столицах, но начинались-то сии книгохранилища как раз в Коломне! Я уж не говорю о собрании Мещаниновых, из которого читывал я немало книг. И кто же помогал приумножению этих хранилищ? Николай Иванович Новиков – главный московский розенкрейцер. Неужто он и вашего батюшку миновал?
Видно было, что почтенный литератор несколько смутился и задумался.
– Ну что вам сказать, мон шер ами? Конечно, какие-то книги, изданные господином Новиковым, попадали в библиотеку Ивана Ильича, через торговых агентов и книгопродавцев. Не исключаю, что они и лично были знакомы. Сей славный масон был коломенский помещик, до сих пор близ города его родичи обитают. Конечно же, он бывал здесь и по делам и в гостях, и со многими виделся… Но вы ведь спрашиваете не просто о печатных изданиях, а о некоей рукописи? И тут, дорогой Иван Арнольдович, я мало чем могу вам помочь. Вы знаете, вероятно, что по роковым обстоятельствам коммерческое дело моего батюшки потерпело невосполнимые убытки, и семья вынуждена была расстаться с этой усадьбой. И если какие-то вещи и мебель мы взяли с собой, то, уверяю вас, совсем немного. Возможно, что-то до сих пор валяется в подвалах или на чердаках, но надежда найти желательную для вас вещь весьма слаба. Да, собственно говоря, и нет никакой надежды…
Тут я ощутил сильный и неприятный толчок. Это патрон довольно болезненно пихнул меня локтем в бок. Одновременно он наступил на ногу сидящему напротив Виткевичу. Остекленелые очи писателя ожили, и морок старой чайной мгновенно рассеялся. Мы сидели во флигеле, на пресловутом чайном интерактиве. Радушные музейщицы ворковали про старину, раздавая баранки и пастилу, а гости сидели за столиками, накрытыми белоснежными скатертями, и вкушали ароматный чай.
– Ну?! – зашипел патрон, впиваясь в меня когтями, аки орёл в кровавую пищу.
– Нам надо в подвал, – прохрипел я не своим голосом.
Услав взъерошенного Виткевича, мы взялись за местное начальство.
Приятный брюнетистый заведующий литературным филиалом, Лев Евгеньевич, сначала нас не понял, начал было отнекиваться в том смысле, что посторонним лицам в служебные музейные помещения… и так далее.
Но патрон гипнотически глянул в его учёные глаза, посверкал своим удостоверением, и наш молодой и перспективный кандидат исторических наук смягчился.
– Да на кой вам сдался пустой музейный подвал? Там и нет ничего.
– К сожалению, Лев Евгеньевич, мы не можем делиться оперативной информацией… – убедительно вздохнул Мазякин. Ну, вы понимаете… Но, уверяю вас, для государственной безопасности совершенно необходимо, чтобы мы обследовали это помещение. И никто, даже вы, не должны присутствовать при этом следственном эксперименте.
– Да ради Бога! – отозвался Евгеньич, раздражённо звякая ключами от подвала. – Заходите! Выключатель справа.
И мы влезли в арку, упрятанную под парадной лестницей.
Электрический свет озарил низкие кирпичные белёные своды. Но Мазякин почти сразу погасил его. Яркие лампы отвлекали, и он воспользовался своим шпионским фонарём.
– Я чувствую – он где-то здесь…
– Что? Портал? – не понял я.
– Да не то что портал, а, похоже, закуток потайной…
И «гоблин» принялся прощупывать стену, словно принюхиваясь. Вдруг он остановился. Левая рука его застыла в пространстве, пальцы дрожали, и в неверном свете казалось, что они вдруг оделись змеиной кожей.
– Рабинович, возьмите меня за плечо! – прошипел подземник. И рука его погрузилась в заложенную кирпичом арку, словно в туман.
Мы стояли в тесной каморке, заваленной всяким ветхим хламом: поломанными старинными стульями, побитыми рамами от картин, какими-то ларями…
– Роман, включите же мозги наконец!
И тут я заметил небольшой сундук, стоящий прямо передо мной. Откинул скрипучую крышку, и мы увидели потрёпанные тома, без обложек, сваленные кое-как. А сверху лежала книжка в тёмно-красном кожаном переплёте, на котором тускло поблёскивала золотым тиснением «печать Соломона». Я указал на неё Мазякину.
– Вы уверены, что это она? – спросил он.
Я молча кивнул в ответ.
Подполковник взял её и раскрыл. Это была рукопись; подземник бегло пролистал её и сунул в карман.
«От очищения вещества происходит стекло. Помощию стекла читаем мы свободно в Небе и в малейших телах. Сколь же далеко может зреть прилагающий всё тщание и труд свой к очищению и возвышению духа?
Слава Святей Единосущней и Нераздельней Троице!
Премудрость:
Ягве Элогим Шаваоф, Иешуа Машиах Адонаи, Руах.
Можно ли зреть Логос Триединый? Так! – взгляни на Храм Троический, чей смысл превыше небес.
Трое врат ведут к нему, и над каждыми вратами – по три вершины. А Покров являет нам девятерицу – знак Девяти чинов ангельских Если же сочтёшь совокупное число вершин, то выйдет двадесят и един, что кратно Семи и Трём. То, что прикровенно явлено было в тайном знании пифагорейском и в мудрости Соломоновой, ныне воплощено зримо и в камне обозначено!»
– Это же Троицкий монастырь, Рома, вот это что такое!
Патрон вытаращился на меня и потёр пальцами лоб с такой силой, как будто собирался извлечь из него огонь.
Мы сидели у меня на кухне и рассматривали раскрытую рукопись.
– Да, Василий Кузьмич, похоже вы правы… Это бывший Архиерейский Дом, переделанный в Ново-Голутвин монастырь. И что же получается? Он, стало быть, выстроен по тайному плану. И его «русская готика» – это не просто украшеньица, а по сути – оккультный шифр?
Гоблин перевернул пару страниц.
– Налейте мне чаю, Роман… Да не возитесь вы с вашим кипятком! Заварки налейте…
«Подобно тому, яко мастер обрабатывает дикий камень, тако взыскующий истины отсекает с души своей пороки и заблуждения.
Если же душа твоя чиста, то внутренними очами её узришь смысл, в прикровенных симболах.
Четыре стены и четыре башни в углах знаменуют четвероугольник, тот самый Камень, что есть основа веры нашей и цель наша. Два храма и два входа: чётный образ мира земного. Вступают в него чрез храм Входа Господня в Иерусалим и направляют стопы своя к Рождеству Пречистыя Царицы Небесной.
Тайный духовный путь связует Град и обитель, одевая нас нерушимым покровом, светлее небес и крепче адаманта».
– Бобренев… – прошептал я. – Конечно же! Четыре башни, два входа, Богородице-Рождественский собор и храм Входа в Иерусалим, который тогда ещё сохранялся, и вместо которого стоит нынешний, Феодоровский…
– Меня больше интересует «тайный духовный путь», и я, кажется, догадываюсь, что он означает. Заварите ещё чаю, коллега, да покрепче!
– А мне вот что непонятно – задумчиво отозвался я, вытряхивая в чайник из нарядной жестяной коробки остатки чая. – Как нужная нам книга оказалась в этом параллельном закутке, когда вы предполагали, что она находится у аптекаря?
«Гоблин» развёл руками.
– Похоже, наши источники несколько сбили прицел. Вероятно, у Штольца были выписки, так сказать, конспект этой книги. А он искал подлинник, тот самый, который мы и обнаружили.
Я наполнил чашку для подполковника, и тот принялся прихлёбывать горячий тёмный настой.
– Василий Кузьмич, а кто были те, во флигеле, которые нам явились?
– Откровенно сказать, я и сам не совсем понимаю… – отвечал Мазякин между глотками. – Суггестивная мощь Гуса Виткевича очевидна. Но вызвал ли он призраки реальных людей? Сомневаюсь… Скорее всего, это были химеры, созданные его подсознанием, но в них несомненно была какая-то тень, духовный отпечаток настоящих Лажечникова и Штольца. Иначе откуда бы у вас взялась мысль о подвале?
– Не знаю… – пожал я плечами. – Она сама как-то вынырнула из этого морока, который Август напустил. Конфеты будете?
– Если шоколадные, то буду, – сурово ответил Мазякин, и снова уткнулся в книгу.
Там было и об Успенском Брусенском.
«Священная Пентаграмма изобразуется четырьмя башнями и звонницей над Святыми вратами. Сочти на каждой башне по четыре астровидных знака о восьми лучах, и восемь же арок посередине. Сии суть образы Вифлеемской Звезды и Пречистой Девы. Что знаменует сия звездная Пятерица? Божественную Гармонию, которая всё проницает и всё благоукрашает. В ней Храм столпообразный во имя Успения Пречистой, с кровлей о восьми гранях и два престола, а третий – тайный, подземный…»
Тёмно-красный переплёт по-прежнему отсвечивал тусклым золотым тиснением. Мы с Кузьмичом сидели напротив друг друга, пили чай, а за окном колдовала ночь.
– Странное дело, патрон… – прервал я молчание. – С одной стороны, выстраивается единый план. А с другой стороны воплощение этого плана растянулось на десятилетия. Начало относится к 70-м годам Восемнадцатого века. Потом новый всплеск – при владыке Афанасии – это уже 90-е годы. И настоящий размах наступает уже после упразднения епархии в 1799 году и после Отечественной войны. Тот же Брусенский – это начало 20-х, а Бобренев – чуть ли не начало 30-х. Кто всё это задумал? Московские розенкрейцеры? Новиков? Или его друг, епископ Афанасий (Иванов)? Или мистики Александровской эпохи; причём непонятно, как они существовали уже при Николае?
– Я вот что думаю, коллега… – ответил подземник, дожёвывая бутерброд с колбасой. – Не так важно, когда был сформулирован план. Это могло быть и время расцвета масонства, и содействие епископа Коломенского. И победа Двенадцатого года с её мистическим энтузиазмом наверняка сказалась (прибавьте сюда ещё классические и ампирные памятники Посада). Важнее то, что общее направление сохранялось, и эта вот книга – ясное тому свидетельство.
И ещё особенно важно, что эти, так сказать, ансамбли находились между собой не только в оформлении и стилистике, (Бог бы с ним, со стилем!) Они ещё и визуально были связаны между собой, так или иначе воздействуя на пространство Города.
И что удивляться живучести идеи, если люди оставались независимо от «усыпления лож»? Вспомните, например, устройство обелиска и пушкинского склепа в Святых Горах. Наверное, неслучайно опекун осиротевшей семьи, двоюродный дядя Натальи Николаевны, Александр Строганов, и Василий Жуковский надели на руки умершего друга масонские перчатки? Значит, это важно было и для Строганова, и для Василия Андреевича, несмотря на всякие «усыпления». Думаю, как ни странно, это было важно и для самого Пушкина… И, заметьте, склеп и масонский обелиск были устроены в 1841-м, спустя много лет после запрещения франкмасонства в России. Между прочим, в это время как раз заканчивается и сооружение Иоанно-Богословской колокольни. Так что идея продолжала жить и активно воплощаться, несмотря на всякие там запреты…
Налейте мне ещё вашего чаю, Роман, и приготовьтесь к завтрашней экспедиции. Следующей ночью мы попробуем выяснить, возникли эти ансамбли просто как архитектурные комплексы, или они представляют собой нечто гораздо более таинственное и мощное.
Троицкий монастырь на ночь закрывается. И, тем не менее, Мазякин, на манер муравьеда, уткнулся носом в железные ворота Ново-Голутвина. Что-то он искал в этой обители, бывшем Архиерейском Доме, обстроенном масонской готикой. Похоже, сутки, проведённые за герметической рукописью, не прошли даром, и в гоблинской голове сложился какой-то план.
Кузьмич ухватил меня за локоть своей хладной рукой и потащил направо от главных ворот – вдоль готической Покровской церкви, мимо тяжёлого контрфорса, мимо древних бойниц в её цоколе, к башне, около которой притаилась маленькая железная дверь.
– Неужели это портал?! – мысленно возопил я.
– Не орите под руку, Рабинович! – прошипел патрон, и начал своими земноводными руками делать странные пассы у замочной скважины. Выглядело это так, словно он работал отмычками, но на самом деле никаких инструментов у него не было. Тут в двери что-то щёлкнуло, заскрежетало, и твёрдое железное полотно вдруг обернулось туманной зыбью.
И мы вошли сквозь ледяной сумрак.
Подземник включил шпионский фонарь, и мы увидели глубокую каменную лестницу. Было такое ощущение, что по ней не ходили уже лет двести.
– Попробуем рискнуть… – тихо сказал мой начальник и сделал первый шаг. Я отправился вослед ему, и очень скоро мы очутились на небольшой площадке, от которой шла в правую сторону, к северо-востоку, длинная галерея. Она казалась бесконечной, терялась в темноте. Мазякин поднял с пола маленький кирпичный обломок и метнул его во мрак. Многократное эхо отозвалось с пути, который прочертил камень.
И мы двинулись по этой прочерченной трассе…
Галерея была неширокой (нам с Мазякиным пришлось бы потесниться, пожелай мы разойтись). Вверху она круглилась низким цилиндрическим сводом. Глядя на него, и представляя давящую тяжесть земли, инстинктивно хотелось пригнуться.
Тишина разрывалась шорохом наших шагов; прошло несколько минут, и мы увидели с правой стороны боковое ответвление, Мазякин, лишь бегло глянув в сторону, продолжил движение по главному ходу. Потом мы увидели ещё одну арку, а через некоторое время и третью. Около неё мы задержались, посмотрели во тьму, но всё-таки продолжили путь по главной галерее.
Тем временем она значительно расширилась. Впереди была площадка, от которой вглубь уходила длинная лестница, ступенек тридцать, если не больше.
– Где мы, Василий Кузьмич? – спросил я, когда подполковник остановился, внимательно оглядывая подземелье. Было ощущение, что мы находимся в цоколе какой-то башни.
– Мы на берегу Москвареки, коллега Рабинович, на месте бывшего Тайника…
– Да ведь Тайник развалился, помнится, ещё в начале XVII века!
– Это он снаружи развалился, – назидательно ответил «гоблин». – А в Параллельном пространстве оказывается, что не совсем… Давайте-ка спустимся по этой лестнице, и посмотрим, что там дальше.
Тьма поглотила нас. Мы шли, держась руками за стены, стараясь не сверзиться по крутым ступеням, и свет мазякинского фонаря метался под ногами в такт нашим шагам.
Наконец явилась новая комната, выложенная кирпичом, зияющая очередной зловещей аркой.
– Это то, о чём я думаю, Василий Кузьмич?
– Да, Роман… И вы не напрасно тревожитесь. Похоже, это подземный ход под рекой на бобреневскую сторону.
– Что же получается? Выходит, эти сказки о ходе от Бобренева монастыря под Москварекой в кремль – не просто россказни?
Мазякин с осторожностью подошёл к тёмному проёму.
– Мне до сих пор непонятно, как тайные коммуникации подземников проникают в сознание людей… И ещё более непонятно, почему этот путь не отражён в наших картах. Так что эта наша экспедиция особенно важна для мира подземников. Надо пройти этим путём. Вы со мной?
– А нас не завалит? Влага ведь могла разъесть кладку сводов…
Мазякин вздохнул и перекрестился.
– Будем надеяться на особенности времени в Параллельном пространстве… По-моему оно консервирует конструкции и тормозит их распад. Впрочем, у нас есть возможность сегодня проверить мою гипотезу…
Это были два скелета.
Мы уже давно миновали пропитанное влагой пространство под рекой и шли узким туннелем на Бобреневской стороне. Путешествие казалось бесконечным. Это наверху былинное Поле привлекало внимание фантастическими просторами, а под землёй глядеть по сторонам не на что. Было такое ощущение, что время исчезло, и мы уже никогда не выберемся из подземной ловушки.
Но теперь страшная находка заставила нас остановиться.
Одежда истлела, превратилась в труху, не осталось никаких примет, лишь кости белели в подрагивающем свете фонаря.
– Чьи же это останки? – спросил я шёпотом.
– Это вы мне, коллега? – также шёпотом ответил подполковник. – Вообще-то из нас двоих только вы обладаете ретроспективным зрением.
И тут накатило на меня.
Увидел я церковный подвал, куда еле пробивался свет сквозь провалившийся пол, и в этом смутном свете, в углу подвала, двух подростков лет четырнадцати, копошащихся около тёмного проёма. Вдруг грохот раздался, задрожали плиты вверху, и огромная тяжесть обрушилась, в пыли и громе, поглотив и мальчишек, и нас вместе с Мазякиным.
Фонарь валялся на полу, а Кузьмич держал меня обеими руками, прислонив к стене. Если бы не он, я так бы и упал прямо на скелеты.
– Рома, нельзя же столь резко включаться! – с тихим упрёком говорил мне подполковник. – Так однажды можно и концы отдать; сердце не выдержит.
– Василий Кузьмич! – прохрипел я. – Это же история пятидесятых годов, когда двое пацанов полезли в подвал собора в поисках приключений. Но ведь их тела, помнится, вытащили из-под завала. Как же они здесь оказались?!
– Спокойнее, коллега! – прошептал Мазякин. – Помните, Август Виткевич как-то раз лопотал нам что-то о «Зеркалах Дракона», где временные пласты отражаются друг в друге? Физики называют подобные объекты «кротовыми норами». В таких местах могут происходить самые странные инверсии, вроде обратного движения времени и прочих сюрпризов. Как я понимаю, мы с вами как раз и попали в похожую «кротовую нору». Вроде той, что мы однажды наблюдали у Пятницких ворот, на месте «провалившегося храма».
Я постарался выпрямиться, хотя ноги всё равно подрагивали:
– Но это же очень опасно?
– Ещё как! – кивнул остроухой головой Кузьмич. – И чем скорей мы отсюда выберемся, тем лучше. Пошли вперёд!
И какой-то гул непонятный сопровождал нас, как будто мы проходили сквозь силовую установку! Ещё несколько шагов – и мы очутились в подземелье, напоминающем соборный подвал. В конце него виднелся арочный проём, закрытый плитой с непонятными письменами. Подойдя ближе, мы разглядели в свете потайного фонаря полустёртую надпись: «Аглон Тетаграм Вахейон Стимуломатон…» дальше гравировка практически не читалась. И тут гул усилился, плита покрылась ледяной зыбью, и сквозь неё мы вышли в ночное молчание монастыря.
Обитель, озарённая светом прожекторов, была фантастически прекрасна! Мы стояли между ампирной Феодоровской церковью и строгим Богородице-Рождественским собором, а соседний келейный корпус и готика ограды сплетались в гулкую сказочную симфонию. Но Параллельное пространство, через которое мы вошли, изменило восприятие, открыло невидимые ранее духовные слои. Странные это были слои – от их лицезрения сердце холодело. Я увидел какого-то нездешнего монаха в светло-сером подряснике. Он прошествовал мимо, не обращая на нас никакого внимания, и приблизившись к Настоятельскому корпусу, вошёл в него… сквозь стену. По мощёной дорожке от собора быстрым шагом прошествовал здешний настоятель, отец Иларий, с которым мы частенько гоняли чаи в здешней трапезной, и для которого я не раз готовил публикации по истории монастыря для «Московских епархиальных ведомостей». Округлый и весёлый батюшка радушно кивнул мне, и, не останавливаясь, двинулся ко входу в Феодоровский храм. Встреча с игуменом повергла меня в крайнее недоумение, тем более, что он умер недавно, и был похоронен здесь же, за алтарями храма в честь Феодоровской иконы Богородицы…
Но ещё более странным казалось то, что ампирная церковь стала как бы слегка туманной, и сквозь неё начал просвечивать древний шатровый храм XVI века, тот самый, в память Входа Господня во Иерусалим, разобранный в позапрошлом веке.
От всего этого я обомлел, и уже подумывал, не упасть ли мне на газон, рядом с лежащим на подставке огромным языком от давно свергнутого и разбитого колокола. Но восклицание Мазякина отвлекло меня.
– Царица Небесная! Вы только посмотрите, Роман!
Подземник указывал вверх. Повинуясь его жесту, я глянул в небо и узрел нечто небывалое и невозможное! От собора и соборной звонницы, от зимней церкви и от башен ограды тянулись в небосвод светлые пульсирующие линии, похожие на нервюры готического собора. Там, под ощутимое и плотное гудение непостижимой энергии, они сплетались в силовую дугу, и дуга эта уходила на юг – за ограду, за Поле и за Москвареку – в сторону Цитадели. Точно хрустальный шатёр раскрылся над Коломной, как будто алмазная броня накрыла Город и его окрестности, прикрывая их невероятной, исполинской мощью!
На следующий день Мазякин привёз меня на Шевлягинскую площадь, к чайной возле Фабрики коломенской пастилы купца Чуприкова. Мы вошли через застеклённые двери в маленький, но уютный зал и заняли столик в дальнем его конце.
– Надо нам с вами перетереть насчёт вчерашних дел. А в Коломне без чаю ничего не делается. У меня, по крайней мере, вчерашняя ночь в голове не укладывается.
Подполковник быстро всё организовал, и вскоре между нами уже стояли: заварочный чайник, две фарфоровые чашки и блюдо с пирожными и фруктовой пастилой.
– Я уже задействовал аварийную бригаду, – сказал «гоблин», прихлёбывая. – Надо надёжно перекрыть этот путь. Нельзя, чтобы по нему шастали туда-сюда, хоть люди, хоть подземники. Иначе может случиться такое… – даже подумать страшно.
– Силовая линия обрушится? – неуверенно спросил я.
– Есть и такая опасность. Тут мы сталкиваемся с видом совершенно неизученной энергии – и только Бог знает, чем она грозит.
– Слушайте, Василий Кузьмич, а что это за тарабарщина была начертана на той плите в подвале? Как там: «Аглон Тетаграм…»
– Это не тарабарщина, а набор герметических терминов, необходимый для алхимических опытов; так называемый «Ключ Соломона». Значение этих формул по большей части неизвестно; вполне возможно, что ими пользовались просто как заклинанием. Но я не герметист и не алхимик, так что не рискну сказать по этому поводу что-то определённое.
– А призраки, которые мы видели в монастыре? Это работа моего подсознания, или ещё что?
Мазякин посмотрел на меня с подозрением.
– Кто вас, людей, поймёт?.. Человеческая голова – «предмет тёмный»… Что вы отца Илария видели – это могло быть просто воспоминанием. А вот тень в сером подряснике… Вы ничего не слышали о хранителе монастырской библиотеки?
– Нет. А что?
– Да ходили слухи, что он время от времени является; вроде как библиотеку ищет… После крушения безбожной власти он мог бы и успокоиться. Но, видать, наша вчерашняя экспедиция потревожила временную стабильность…
Я малость обжёгся чаем, подумал, а потом сказал:
– Мистика… Всю голову сломать можно! Василий Кузьмич, а как вы думаете – эта вот силовая броня – она сохранялась и в советское время? Ведь и кремль и монастырь тяжко осквернены были…
Мазякин запил остатки пирожного и внимательно вгляделся: не столько в меня, сколько внутрь себя самого.
– Вы сложный вопрос задали, коллега… Конечно, святыни были разграблены, но ведь не уничтожены до конца. И внешняя их структура не исчезла, да, наверное, и молитва, которая копилась веками, не могла развеяться всего за несколько десятилетий. Впрочем, всё это гадательно… Любой серьёзный священник скажет, что мы рискуем оказаться в прелести, и будет прав. Да я и сам не полез бы ни за что в этот треклятый ход, но должность обязывает.
Так мы сидели и думали, думали… Но по всему выходило, что одним чаем тут не обойтись. Сидру взять что ли?
– Отличная идея! – воскликнул патрон, прочитав мои мысли.
И вскоре мы уже тянули прозрачный французский сидр из гладких блестящих бокалов.
Полегчало.
Бобреневские загадки уже не казались столь неразрешимыми. Да и что над ними голову ломать? В конце концов, аварийная бригада зафиксирует обнаруженный путь на своих картах, да и перекроет его наглухо – и вся недолга.
Но тут портьера служебного входа отодвинулась, и оттуда вышел представительный пожилой господин в старинном камзоле, с высоким челом и умными усталыми глазами, поразительно похожий на главу московских розенкрейцеров.
– Здравствуйте, Николай Иванович… – автоматически пролепетал я.
Николай Иванович приветливо кивнул, и, пройдя через зал, покинул его через всё те же застеклённые двери.
– Это кто был?! Новиков?1 – холодея, адресовался я к подполковнику.
– Вполне возможно! – согласился патрон, наполняя бокал. – Я всегда подозревал, что «коломенский текст» обладает способностью к визуализации. И, как видите, практика соответствует моим догадкам. Вы не согласны?
Я перебил его.
– Василий Кузьмич, вы слышите этот гул? Или у меня от сидра в ушах шумит?
– Спокойнее, Рабинович! Сидр здесь совершенно ни при чём. Вы лучше в окно гляньте. Это не Борис ли Андреевич?
Действительно, какой-то гражданин, ну просто вылитый Пильняк, в английском костюме и в «круглейших» золотых очках, шёл к Чуприковской фабрике, с удивлением вглядываясь в её вывеску.
– Эти мне бездельники из аварийной конторы! – в крайнем раздражении прошипел Мазякин. – Они там баклуши бьют, а по Коломне видения расхаживают, как у себя дома. Шут знает что!
Он попытался наполнить чашку, но не преуспел в этом благородном занятии.
– А чайник-то совсем пустой…. Видать, коллега, придётся нам ещё один заказывать.