-Юрка. Ну не могу я ложку держать.
-Костя. Давай, я тебя с ложечки. Как в садике. Эдик. Аккуратней. У тебя ложка в
руке прыгает и борщ на стол льётся. Ну...- за пааапу, за маааму. Эдик, не
лязгай зубами! Ложка металлическая, грохот на всю кафешку. Мужики, на вас все
пялятся. Мы тут спектакль даём, что ли? Костя, не плюйся. Эдик! Всё. Поели?
Пошли в квартирку. На боковую и спать до ужина. Сами же попросили вывести вас
из коматоза. Поэтому-все мои команды выполняйте, как военные. Чётко и
беспрекословно! Встали и пошли на выход. Баиньки надо. Вечером я вам горбушу
запеку в плите и картошечки отварю. Пошли, пошли. Публике кланяться не надо.
Нас тут и так все знают.
Косте, на тот момент, было почти сорок годиков, а Эдику- под полтинничек.
Ленинградцы оба. Я уже писал в одном из рассказов о том, что Костя родился
Девятого мая, в год Победы. А Эдик, мальцом, всю блокаду пережил в осаждённом
городе. Поэтому, обо всём, что творилось тогда в городе на Неве, я знал, как
говорится, из первоисточника. То есть-от Эдика. Эдуарда Яковлевича.
Ну что сказать, задурили мужики. Как в штопор свалились, так и летели по
наклонной, вниз. Просадили уйму денег, понапоили чёрти сколько халявщиков,
которые появлялись сразу же, как только открывалась первая бутылка. В общем-
обмывание Костиных шнурков от ботинок затянулось месяца на полтора. Погода
благоприятствовала всему этому безобразию. За боротм, то есть за окнами,
термометр падал нередко за минус тридцать-тридцать пять. Учитывая ветра и
влагу ... Бррр. Холод атаковал отовсюду и продирался сквозь спецполушубки
оранжевого цвета и термобельё, прямо до костей. До объекта надо было топать
около километра. Приемлемо. Но это нам, москвичам. У ленинградцев работы было
максимум, дня на три-четыре в месяц. Поэтому: масса свободного времени,
вынужденное безделье, хорошие зарплаты и командировочные ("химия"-обязательно,
весомый прибавок)сделали своё "чёрное дело". Мужики тупо запили.
Когда Костя, сидя на кровати, подсчитал-во сколько ему обощлись шнурки, то
он крепко задумался. Посмотрел на Эдика, потом на меня и произнёс:
-Я объявляю забастовку. Больше в магазин-ни ногой!
Учитывая количество пропитого и горькие слёзы продавщиц, можно было сделать
вывод, что пить Константин Георгиевич решил завязать на время вполне серьёзно
и надолго. Вот, что говорила одна из служителей прилавка:
-Ююююр. Костя такой красивый. Такой умный. Такой собеседник... и так пьёт...
Он же, в последний раз, по стенке зашёл. Попросил для "программы- "Спейс
Шатлл", два дополнительных бака с горючим (две бутылтки портвейна "Кавказ" по
ноль семь). Ушёл также, по стенке.
Эдуард Яковлевич, всецело поддержал своего напарника мычанием и киванием
головы. Всё. Надо было сделать первый (самый тяжёлый и мучительный) утренний
шаг. То есть-не похмеляться.
На следующее утро, две дрожащие небритые хриплоголосые субстанции попили
крепкого чая с сухарями (надо сказать-с отвращением и рвотными позывами) и
принялись, с нытьём и оханьем, слоняться по квартире приговаривая:
-Шайтан-выходи из нас!
Я, собираясь на придворный дивизион, взял с них честное-пречестное, а они,
чуть ли не побожились, что в магазин-ни ногой! Вернувшись к часу дня, мной
были обнаружены два потемневших лицами дрожащих субъекта, которые, щёлкая
зубами проговаривали мантру:
-Надо поесть, надо поесть...
Оные "отбойные молотки" (трясло их очень сильно), были мной одеты, обуты и
отконвоированы в гарнизонную кафешку для офицерского состава, для впихивания в
них чего-нибудь горячего съестного. Парочка, поканючив над меню, выбрала, для
начала, борщ. О дальнейшем, вы уже прочитали в самом начале рассказа.
На третий день, лица ленинградцев приобрели розоватый румянец. Трясучка
ушла совсем. Но вот их мысли, частенько пытались выйти к магазинной дорожке.
На пятый день, произошло неслыханное. Они вдвоём зашли в магазин и накупили
целую кучу продуктов. Рыба, мясо, пельмени, овощи. И ни одной бутылки!
Самостоятельно и без "конвоя".
В квартирке, на первом этаже гарнизонной пятиэтажки, царил идеальный
порядок. В ней буквально всё, что только можно, было отмыто до зеркального
блеска. Больше не раздавались пьяные песни, типа: "Нинка, как картинка, с
фраером гребёт". Обычный Костин репертуар. Никто не слышал любимой поговорки
Эдика, которую он любил орать при наполнении стакана: "Налей-ка Роза, я с
мороза"! Телевизор был наконец-то настроен и вечерами мы втроём смотрели
фильмы. Книги "поселились" на данной жилплощади. Омар Хайям и Конецкий, Ян и
Пикуль, Вальтер Скотт и Моэм,Ги де Мопассан и Драйзер... Всё это читалось,
обсуждалось и цитировалось.
Так продолжалось двадцать два дня. Пока не случилось "страшное". Я сидел в
кабине наведения и работал с одним из блоков. Вплетал новый жгут. Скрипнула
ручка. Открылась и тут же закрылась дверь и голос дяди Вовы, с трагическими
нотками произнёс:
-Всё, Юрка, хана твоему спокойствию. К нашим блокадникам их инженер, Женька
Нутрихин, прилетел. Добром это не кончится. Сходи, глянь. Что-то мне
волнительно за них.
Оделся я да и потопал по бетонке в гарнизон.
Когда подходил к подъезду, услышал знакомое: "Налей-ка Роза, я..." И всё
сразу стало понятно. Вошёл в квартиру. Знакомая картина-Костя, весь в чёрном,
руки на груди сложены (вставь свечку-хоть сейчас отпевай), на белом лице-ни
кровинки. Эдик за столом, физиономией в салате, одна рука к полу свесилась.
Женька с пьяно-глупой улыбкой глазами хлопает. На столе, две бутылки коньяка,
полные. Четыре под столом, пустые. Костик глаза открыл, в бок их "свесил",
увидел мои очертания и проскрипел:
-Юр, мы тут по чуть-чуть. Ох... Ёёё... Я опять, пьяный вдребезги... Сейчас
Гриня придёт с Купцом. Обещали коньяк и икру принести. Всё. Я сплю...
И заснул. Но ведь они, три недели, плюс один день, без всяческих кодирований
и медикаментозов, сумели выдержать? При диких соблазнах и не бедствуя. Сумели.
Так что-всё от человека зависит.
Картинка из Инета.