Художник Врубель не был моим любимым художником. Всё-таки, когда вы смотрите на картину, любую картину, она должна вызывать ответные чувства. Она должна будить мысль и бередить душу. Вызывать ответное чувство, к чему сознательно или подсознательно стремится любой художник. Он вкладывает в изображение не только всё свое умение, но и свое понимание мира. И свою душу он тоже вкладывает. Даже если этому художнику только пять лет.
Ну так вот, когда я смотрел в мои дальние годы на обширные полотна «Демон сидящий» или особенно «Демон поверженный», никаких таких переживания я не испытывал. Наоборот, я задавал себе вопрос. Вот Демон, а он кто такой? Демон и Дьявол для меня вроде бы одно и тоже. Да разве только для меня. А Дьявол, ну что хорошего можно ждать от него. Дьявол – это сосредоточие всего плохого, что может быть в мире. Олицетворение всего возможного зла. Для него в иконографии только черная краска.
А тут что мы видим у Врубеля? Замечательно сложенный мускулистый юноша. Сидит весь в сумраке наступающего утра, сидит, сжав руки, весь в напряге и тревожных мыслях. Сидит с обреченным видом. И это дьявол? Что-то богомерзкое, отвратительное? Враг всему человечеству? Противник самому Богу? Как-то не вяжется с образом, предложенным нам художником Врубелем.
Что я вижу этом образе? Я вижу страдающего человека, во всём своем облике человеческом. И хочется проникнуться чувством жалости и сострадания к нему. Какой уж тут Дьявол или Демон? Человек! Но это другая тема. И я вернусь к ней обязательно в следующей статье о художнике Врубеле.
*****
Сегодня речь о другой картине того же художника. Вот она притягивает и волнует меня несравненно куда больше. Царевна – лебедь.Я долго завороженный стою перед этим мистическим, загадочным, гипнотическим изображением. Какие глаза у этой царевны – лебедя! Какие глаза! В них и испуг и призыв в одно и тоже время.
Мы все помним сказку Пушкина. И знаем,как через секунду превратится грациозное создание в девицу ослепительной красоты и предстанет перед очами князя Гвидона к его несказанному изумлению. Накануне он спас её, вырвал из когтей злобного коршуна-чародея. Вспомним, как это было.
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет.
Тот уж когти распустил,
Клёв кровавый навострил.
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела —
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
И царевичу потом
Молвит русским языком:
«Ты, царевич, мой спаситель,
Мой могучий избавитель.
А потом могучий избавитель узнает, что он не просто убил коршуна, но этим самым подвигом и судьбу свою определил. Об этом сразу же и поведала ему грациозная царственная птица.
Отплачу тебе добром,
Сослужу тебе потом:
Ты не лебедь ведь избавил,
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду:
Ты найдешь меня повсюду.
Сдержала слова птица. И не раз. Гвидон призывал её на помощь. И исполняла она его самые дерзновенные мечты. Но пришёл такой момент, когда такой вот дерзновенной мечтой станет она сама. Сам не зная того, кто перед ним, Гвидон излагает своё желание в следующих словах:
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
В великой печали он исповедается и говорит о самом сокровенном. А планы его самые что ни на есть самые запредельные. Только та, у которой «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит». И никак иначе. О другой ему в тяжком одиночестве даже и не говори.
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Неженат лишь я хожу».
Лебедь всё поняла сразу, но, тем не менее, так кокетливо вопрошает:
— А кого же на примете
Ты имеешь?
И Гвидон во всём своём простодушии отвечает:
«Да на свете,
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает..
Только, полно, правда ль это?»
Князь со страхом ждет ответа. Пауза. Что же ответить царевне в обличае белоснежного лебедя? Признаться, что есть, - это означает и признание и согласие на замужество.
Лебедь белая молчит
И, подумав, говорит:
«Да! такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь.
К этому мудрому совету нужно было бы прислушаться не только князю Гвидону, но и любому, кто со всею воспалённостью и трепетном ожидании в душе делает известное судьбоносное предложение. Во все времена. И сегодня в не меньшей степени тоже. Как мудро и просто «:С белой ручки не стряхнешь, да за пояс не заткнешь». Гений Пушкина сказался и в этой простой народной максиме.
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Ну что ж, поверила она. Она исполнила все желания князя. Она дала ему всё. Осталось одно – отдать саму себя. Ну что не бывает в сказке. Да ведь, как всем известно, сказка – это не только намёк, но и урок, и такое задание на дом хорошенько подумать.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта — я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась,
И царевной обернулась:
Вот мы и видим это превращение из прекрасного белого лебедя в не менее прекрасную с чудным обликом девицу. Каждый художник должен ещё и обладать воображением. Без этого нет художника. Вот в этой картине художник и представил нам то, что подсказало ему богатое воображение.
*****
Я привел эти поэтические строки Пушкина не только потому, что не устоял перед соблазном вновь перечесть известные любимые строки, но и высказать одну посетившую меня мысль.
По моему мнению, на этой картине душа художника не соприкоснулась с душою поэта. Только тема осталась той же. А вот тональность, стиль, слог – всё другое. Собственно Пушкина в этой картине и нет. Есть Врубель. У Пушкина легкое грациозное видение и чудный такой же легкий слог, такая гениальная пушкинская народная строка. Все как бы не по-серьёзному.
А у Врубеля? У него тоже, конечно, сказка. Но какая-то другая. Вся она проникнута совсем другим настроением. Нет в этом образе никакой игривой легкости. И весь пейзаж совсем другой. От него веет тревожностью и даже трагической неопределённостью. Тёмно-серые, сиреневые краски и красные таинственные огненные всполохи.
А какая тяжелая роскошь в облике царевны-лебедя. Какой роскошный тщательно прописанный тяжёлый головной убор – кокошник, усеянный морским жемчугом и бирюзой. А ещё какие перстни унизывают её хрупкие пальцы, которыми она придерживает тонкую прозрачную фату. А в необыкновенно огромных глазах вовсе не радостное признание любви, а прощание. И это прощание обращено к нам всем, на неё смотрящих. В этих глазах не радость и покой в ожидании счастья, а тоска, которую мы неспособны развеять. Это сказка и не сказка.
Это другой мир и в тоже время реальный мир. Это явленное чудо. Оно завораживает и притягивает. От него действительно «невозможно глаз отвесть,»
Я, помню, и ребёнком это чувствовал, проникаясь неземной красотой этой тётей-лебедем с белоснежными распростёртыми крыльями. А у ребёнка грань между сказкой и реальностью такая зыбкая и прозрачная. Такая подвижная.
*****
А кто же в реальности была это девица – лебедь ослепительной красоты. А это была жена художника. Кто же ещё. Звали её Надежда Забела.
Надежда Забела-Врубель в костюме Царевны-Лебедь. Они познакомились благодаря известному меценату и покровителию многих артистов и худужников С. И. Мамонтова. Он держал частную оперу. Врубель, живший у него в имении Абрамцево, создавал декорации и костюмы для оперы, в которой главную партию исполняла как раз Надежда.
Но познакомились они в Петербурге. Там готовилась премьера к другой сказке «Ганзель и Гретель». Декорации и костюмы были заказаны художнику К. Коровину. Но он заболел. Заказ перешёл к Врубелю.
Вот на репетиции Михаил Александрович впервые услышал, а потом и увидел Надежду Ивановну Забелу, исполнявшую роль сестрички Гретель.
Сохранились воспоминания Надежды Забелы об их первой встрече с Врубелем:
Я во время перерыва (помню, стояла за кулисой) была поражена и даже несколько шокирована тем, что какой-то господин подбежал ко мне и, целуя мою руку, воскликнул: «Прелестный голос!» Стоявшая здесь T. С. Любатович поспешила мне представить: «Наш художник Михаил Александрович Врубель», и в сторону мне сказала: «Человек очень экспансивный, но вполне порядочный.
*****
У Надежды был замечательный голос. Вот какое причудливое описание получил этот голос у одного её современника. Прочтём и попытаемся его услышать:
«Её голос был ровный – ровный, лёгкий, нежно-свирельный и полный красок или, точнее, сменяющихся переливов одной какой-то краски, предельно выразительный, хотя и совершенно спокойно льющийся».
Понятно, что никаких слов даже самых восхитительных недостаточно, чтобы понять, каким был этот голос. Надо слышать. Но мы уже никогда не услышим, как пела прима в мамонтовском театре. А вот Михаил Врубель услышал. И увидел тоже. И влюбился. А он был человеком впечатлительным, с тонкой, нежной душевной организацией. И он был художником во всех смыслах этого слова. И как каждому художнику ему нужна была своя муза.
Врубель влюбился с первого взгляда. Это то, что французы называют coup de foudre ( удар молнией) Сразил художника этот удар. Он даже сказал как-то своей сестре, что если бы она ему отказала он покончил бы с собой. И никаких раздумий по поводу «с белой ручки не смахнешь». А Надежда не отказала - согласилась. И это несмотря на то что, что будущий ссуженный горазд был иной раз и крепко выпить.А то, что он зарабатывал, то и спускал тут же безрассудно. Ну художник ведь, а не купец! Да, вот ведь ещё и возраст. Ему 40, ей - 28.
И тем не менее несмотря на все предупреждения певице со стоны родственников и знакомых свадьба состоялась. Венчались в Женеве в . Крестовоздвиженском соборе. И медовый месяц молодые провели тоже в Швейцарии в пансионе в Люцерне.
*****
Пусть невеста и не первой молодости. Да и жених тоже уже несколько помят жизнью, в которой было многое и разное. Вот как современник в каких выражениях описывал певицу: «И какой облик! Возможно ли было, раз увидев это существо, не обольститься им на всю жизнь! Эти широко расставленные глаза, пленительно-женственная, зазывно-недоумённая улыбка, тонкое и гибкое тело».
Простите великодушно, но тут неведомый автор, мне кажется, перебрал.
Художник нам оставил несколько портретов своей музы уже без белоснежных крыл. Лучше бы он этого не делал. Какое разочарование, какое несоответствие между обликом царевны-лебедем и тем, что мы увидим на этих портретах. Ну зачем он это делал? Посмотрите сами, чтобы убедиться в справедливости моих слов. А ещё ведь сохранились и фотографии. По ним тоже мы увидим, как далеко в своём воображении ушёл художник в живописном описании реального лица.
А многие и вовсе утверждали, что это совсем другое лицо. Вот например Н.А. Прахов увидел в лице Царевны-Лебедь сходство с чертами его собственной жены. А это совсем не случайно. Художник испытывал самые пылкие и страстные чувства к его жене и не скрывал этого.
Мне кажется это странным. Сам Прахов пригласил Врубеля в Киев расписывать стены одной церкви. Позвал, потому что знал, что художник он хороший. А потом он вдруг увидел изображение лица своей супруги на иконе «Богоматерь с Младенцем». Каково! Но сей удивительный факт только позабавил заказчика. Потому как понимал он, что у этой влюблённости не было никакой перспективы развития. А влюблённость была серьёзная. Врубель даже резал кожу на груди своей, дабы заглушить её. И эта его навязчивость привязанасть раздражала всех. Но прошла она.
Любовь – это ведь свойство души прежде всего. Любовь – это чувство, свойственное только человеку. И она – не есть ослепительное счастье и величайшее блаженство, потрясающее наше естество. В этом чувстве нет ничего потребительского. Хорошо это сказано у Куприна в «гранатовом браслете» Вспомним. «Но ты пойми, говорит старый генерал, о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться» А ведь так воспринимает это чувство далеко-далеко не каждый И здесь талант нужен. Талант особого рода. Здесь совершенно особый склад и настрой души.
Я не случайно вспомнил про «Гранатовый браслет». Тут ситуации схожи. Героиня Куприна – честный и порядочный человек, и верная жена – оказалась в очень трудном положении : она так неожиданно оказалась тем самым предметом страстного влечения человека, которого она даже и не знала. И от которого она получила как вызов дорогое украшение. И она в отличие от своего благоверного поняла, что к несчастью для себя стала жертвой любви бескорыстной, бескомпромиссной и отчаянной.
С женой Прахова случилось почти тоже самое. Но только это тоже самое принимало черты сначала комические, а потом и раздражающие для всех участников известного треугольника.
Вот и у Врубеля при его таком состоянии души, всей его душевной организации первичным и определяющим было как раз это состояние. Состояние постоянное и прирожденное, питательной средой которой должно быть чувство сильное и бескомпромиссное. А предметом душевной страсти могло быть все, что ни поставила ему на дорогое судьба.
Вот таким был Михаил Врубель. Человеком сильных чувств и слабого характера. А ещё и гением от живописи. А у гениальности бывают свои болезненные издержки. Страсть – она ведь может быть губительной для его носителя, а ещё и причинять страдания самым близким такого гения. Вот собственно это то, что случилось с ним и с его женой Надеждой. И ей надобно было бы хорошо подумать, и со всей серьёзностью прислушаться к предостерегающим словам людей, знавших художника. Настрадалась она с ним как редко кто.
*****
Художник был болен. Болезнь душевная. Может, его душа и не могла быть иной, раз носитель её, как утверждают его друзья художники, был гением. Гениальность – это уже не норма. У художника, у настоящего художника с натруженным воображением душа не может не болеть. Она, как известно, должна трудиться и день, и ночь. А если она перетрудилась? Изнемогла и истомилась. И надломилась она.
В 1898 году появились очевидные признаки болезни. Его стали доставать сильные головные боли. Это в медицине называли мигренью. А вместе с этим стала нарастать раздражительность. У него и до этого характер был не сахар. Да и пил ведь ещё. Иной раз и запоем. Особенно становился нетерпимым, когда затрагивалась самая его чувствительная струна. Когда критиковалось живописное воплощение его воображения. И каково было жить неотступно и постоянно рядом с таким человеком? А кто был рядом? Жена была рядом. Вот та самая с лицом пусть и не совсем похожим Царевны- Лебедем.
И нельзя сказать, что он не любил Надежду. Нет,любил. И она была его музой. И не только музой, но и опорой в жизни. Было время, когда он существовал на средства жены. Она пела в опере. И это обстоятельство подвигло его к театральной живописи и эскизам костюмов для разных постановок. Он собственноручно одевал жену перед спектаклем. А вот оперу «Садко», в которой Надежда исполняла партию Волхвы, он слушал чуть ли не сто раз. А она спрашивала, не надоело ли ему это. И он отвечал: «Я каждый раз нахожу в нём новую прелесть, вижу какие-то фантастические тона».
А сумасшествие художника стали замечать не только близкие, но и дальние тоже. И в прессе об этом уже начали писать. Появилась статья в « Русском листке» «Душевнобольные декаденты». Это о нём. И тем не менее, принимая во внимание ставшее очевидным, профессиональные художники после появления «демонов» Врубеля, писали, что его картины «содержат то, что должно быть во всяком произведении истинного искусства». Художник он. И не важно при этом, что творится с его душой.
Бенуа и Дягилев, сочувствуя художнику, организовали его персональную выставку из 36 его работ. На ней были представлены и все его три Демона. С их стороны это была и помощь но и доказательство вменяемости живописца. И ведь действительно убедили публику. Почему же нет? Ведь убедили же публику во вменяемости шарлатана от живописи Малевича, заморочившего эту самую публику своими квадратами черными и красными. Но в случае с Врубелем даже и после этой выставки мало уже кто верил в его выздоровление.
*****
И наконец, состояние его стало настолько тяжёлым, что его вынужденно поместили в психиатрическую больницу. Был момент, когда к нему не пускали даже самых близких ему людей – жену и сестру.Он был буен, и находился под постоянным наблюдением санитаров. Были минуты просветления. Речь его становилась связной и внятной. Он даже рисовал. Я не видел этих его рисунков. Но вот говорят, что эти его больничные рисунки - «примитивная порнография». И не понятно, в каком смысле здесь употреблено слово «порнография».
А ещё, к несчастью, появилась непобедимая мания величия. Он и ранее особой скромностью в этом плане не отличался, но тут всё вышло из берегов. Его перевели в клинику В. П. Сербского при Московском университете. И там наступило некоторое улучшение. Но родных и близких по-прежнему не допускали к нему. Были, видимо, основания. Но писать письма ему не могли запретить.И он писал письма жене. Видимо, да даже и наверняка, он чувствовал свою вину по отношению к ней. Писал в самоуничижительном тоне. А потом разрешили к нему допуск и жене, и даже друзьям художникам. Например, Кончаловскому.
Но во время этих встреч он был тяжёл и мрачен. Всякие разговоры об искусстве избегал. Прогноз был как приговор. Дальше лишь физическая и духовная деградация.
И тем не менее его выписали из больницы. Ну не всё же время его в ней держать. И тут новый удар. У него с Надеждой был ребёнок. Маленький. С такими большими синими глазами. Живой, резвый умный. А это уже было видно и в младенчестве. Да вот беда: родился он с дефектом на лице, названным заячья губа. А в те времена пластическая хирургия ещё не существовала. И ходить бы их сыну с этим «украшением» на лице, всю оставшуюся ему жизнь. Да только осталось ему совсем не много. Заболел двухлетний Соввочка. А он уже начинал говорить. Вот только-только он вступал в возраст своего осознанного существования на Земле.
Я не знаю, что это была за болезнь. Может быть и обыкновенная простуда. Но унесла она его за несколько дней. Умер бедный Саввочка. И странное дело. Это горе вернуло художника к жизни. Он сам занимался похоронами ребёнка, и всеми силами старался поддержать жену. Мне при этой мысли вспоминается картина Крамского «Неутешное горе». Крамской написал эту картину после пережитых им и его женой уходом в иной мир двух их малолетних сыновей.
Вот также, как и жена Крамского, после смерти единственного сына вся ушла в себя. Замолчала. В медицине это состояние называется «мутизм». « Мутизм — в психиатрии и неврологии это состояние, когда больной не отвечает на вопросы и даже не даёт понять знаками, что он согласен вступить с окружающими в контакт, при этом в принципе способность разговаривать и понимать речь окружающих у него сохранена. При мутизме отсутствует как ответная, так и спонтанная речь» Это такое научное определение, данное такому состоянию.
Они потеряли единственного сына. Он, художник Михаил Врубель и его жена, его муза, его Царевна – Лебедь. А потом у него вновь наступило резкое ухудшение психического состояния. И теперь он сам уже кричит: «Везите меня куда-нибудь, а то я вам наделаю хлопот».
На этот раз его отвезли в Ригу. Но теперь у него вместо мании величия появился бред самоуничижения и галлюцинации. Врубель пребывал в тяжелейшей депрессии и хотел свести счёты с жизнью, для чего морил себя голодом. . Однако лечащий врач не соглашался с диагнозом Бехтерева и Сербского. Он считал, что Врубель, как творческая натура, оказался в «меланхолии» и настаивал, что художник должен работать.
Ему вернули краски и кисти. Но это не привело к улучшению. Он сильно ослаб физически. Не поверите, но его возили в кресле-каталке. А потом была весенняя простуда, которая переросла в острый ревматизм. Близкие и, прежде всего жена, полагали, что он не переживёт этой весны. Но он держался. Сколько бед. И всё одно к одному. Сплошная цепь нарастающего душевного напряжения и не только для самого художника и в не меньшей степени его жены. И во что превратилась её жизнь. Она, певица, из-за перенесённых испытаний почти потеряла голос. Она больше не пела в опере. Только камерный жанр.
А он продолжает рисовать. Он всё ещё остается известным художником. Он уже не следит, да и не может следить за развитием живописи. Меняются вкусы и предпочтения публики. В моде импрессионисты и символисты. Но всё это идёт уже как бы мимо него. Вот как его описывают в это время:
«Отворилась дверь, и вошёл Врубель. Вошёл неверной, тяжёлой походкой, как бы волоча ноги. Правду сказать, я ужаснулся, увидя Врубеля. Это был хилый, больной человек, в грязной измятой рубашке. У него было красноватое лицо; глаза — как у хищной птицы; торчащие волосы вместо бороды. Первое впечатление: сумасшедший!»
Но что интересно. Мастерство не пропьёшь и не утратишь даже в безумии. Едва он брал в руки уголь или карандаш – и рука становилась твердой и уверенной. И тем не менее он умирал. Личность разрушалась А он продолжал жить. Внутренняя его суть продолжала бороться разрушению. Даже и помимо его воли.
Содержание его в клинике было совсем не бесплатно. А кто платил? Жена платила. И на лечение уходили совсем не маленькие деньги. Это понимали в театре, где продолжала работать Забела. И платили ей хорошее жалование. Понимали это и его друзья художники В. Серов обратился к Совету Академии о выплате Врубелю пособия, которое позволяло бы покрывать больничные расходы. Прошение было удовлетворено.
Ко всем прочим бедам пришла и ещё одна. Художник потерял зрение Он ослеп. С потерей зрения буйные припадки почти прекратились. Чтобы морально его поддержать жена приводила в дом своих друзей музыкантов на домашние концерты. А ещё ему читали его любимые книги. Читали жена и сестра его, тоже принимавшая деятельное и горестное участие в уходе за художником. Особенно ему нравились стихотворения в прозе Тургенева и «Степь» Чехова.
Надежда вспоминает по этому поводу, что «Михаил Александрович очень интересовался чтением и не переносил только грустного конца и всегда на место такого сочинял другой, более счастливый… иногда же он так был занят своим, что не мог слушать ни чтения, ни пения и рассказывал что-то вроде сказок» Он рисовал уже в воображении, и всегда у его героини были глаза из изумруда.
Художник умер в апреле 1910 года. По его же словам он устал жить. Смертельно устал. Да и кто бы не устал. Рассказывают, что он в последний день своей жизни сам себя привел в порядок. Он знал точно, что он уходит. Уходит навсегда. Ему конец и конец мукам всех его близких. Прежде всего жене и сестре. И ему захотелось уйти достойно. Он вымылся с одеколоном. Санитару, который ухаживал за ним, он сказал:
«Николай, довольно уже мне лежать здесь — поедем в Академию». Он знал, о чем говорил. На следующий день гроб с его телом был установлен в Академии художеств. Врачи записали:«Скончался от прогрессивного паралича».
Похоронные дела тоже требуют своего внимания и своей организации. Заботы по всему этому взял на себя друг-художник Е. Ге. Он же снял похоронную маску. На это тоже нужны душевные силы. Его похоронили на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря. Это в в Санкт-Петербурге. На похороны пришли известные и сегодня люди.Блок, Е. Ге, Рерих, Бакст, Билибин, Серов.
Была единственная речь, произнесённая над прахом художника. Произнес её А. Блок. Вот что он сказал: «Он оставил нам своих Демонов, как заклинателей против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать. Тех миров, которые видели они, мы не видим». Он был поэтом потому и выразился столь поэтично.
А вот я, когда встаю перед этой картиной в Третьяковской галере, и чувствуя на себе всё гипнотическое воздействие на мою душу этих необыкновенных изумрудного цвета глаз, не могу не думать о том, что пережила эта красавица – жена художника, оставшейся верной ему до последнего его вздоха.