Сразу

      

      Мальчика звали Ванюшей, было ему уже восемь лет (это вам не первоклашка какой-нибудь!), и жизнь казалась слишком медленной и слишком вечной. Это был канун Нового Года. Дома стояла наряженная ёлка. Помимо прочих, на ней висело несколько старых игрушек с фосфорным узором, ночью их можно было раскручивать. И они крутились на своих нитках, и фосфор светился призрачным светом! Всё это надо ещё помножить на ядрёную смесь книжек о флибустьерах, индейцах, шпионах, отважных лётчиках-полярниках и дворцовых переворотах и интригах в "Проклятых королях" Дрюона. Ваня был невысоким белобрысым мальчишкой с яркими, будто выцветшими, светло-светло голубыми глазами. В меру озорной (всё же тяготился больше к чему то более романтичному, нежели битьё лампочек в арках проходных дворов), он большую часть времени проводил за чтением, или фантазированием. Тем зимним солнечным утром они с отцом ходили в телемастерскую, и везли на санках телевизор домой. Потом включали, настраивали антенну, в общем хлопот, хлопот... А...
Вечером мальчику сказали, что завтра утром все поедут в деревню. За мясом к празднику.  До самого сна - весь ужин, потом эти ужасные долгие взрослые посиделки за чаем, затем проводы гостей - он воображал себе деревню: вот зелёный луг, вот кони, вот туман. Совершенно забыв, что сейчас зима.
Утром он был на ногах раньше всех. Он давно умылся, почистил зубы, оделся в дорогу (только куртку накинуть), когда остальные только начали просыпаться. Потом ещё пришлось позавтракать вместе со всеми. Но всё когда-нибудь заканчивается, и вот наконец они едут. Первые полчаса в окне ещё было на что посмотреть, а как выбрались за город... Однообразная песчано-глинистая равнина покрытая снегом. Деревни, которые проезжали - жались к трассе, или, по возможности, к речушке, хоть небольшой. К нужной деревне надо было свернуть с главной дороги, и по неглубокой колее деревенского зимника проехать ещё километров тридцать. Вот наконец и нужный дом. Он выглядел огромным даже снаружи, а изнутри ещё больше. Ванюша никогда не видел таких огромных комнат. Дом был разрисован снаружи ядовитыми чистыми красками - наличники - жёлтым, оконные рамы синим, крошечный балкончик на втором этаже и конёк на крыше - красным.  Радушные хозяева суетились, закрывали ворота за машиной, звали в дом, приглашали к столу. Наконец поднялись на крыльцо, в сенях стали переобуваться в обрезанные валенки, предложенные хозяевами, проходили  внутрь. В сенях остался один Ваня. Он сел на какой то ящик, или сундук и попытался понять, что его так настораживает в этом месте. И вдруг понял - запах. Этот запах русских зимних деревенских сеней. Несёт кислятиной от промокших и не высушенных полушубков, от сыромятной сбруи, подвешенной к потолку, от ночного ведра в углу, накрытого круглым фанерным листом. Наконец сбросил куртку, переобулся в обрезанные валенки и толкнул дверь в которую все ушли, за ней оказался ещё один маленький "предбанник", толкнул ещё одну дверь, и наконец попал в комнату. И она оглушила его. Запахами, светом, шумом. Чьи то руки подхватили его и усадили за стол рядом с незнакомой девочкой, примерно ровестницей, тоже сидевшей за столом на стопке книг, поставленных на стул. Перед ним стояло блюдо с каким то мясным ассорти: тут были и свинина на рёбрышках, и домашняя холодная буженина, и просто куски тушёного и жареного разными способами мяса, домашняя колбаса и ветчина, всё это было навалено огромной кучей, за которой Ванюша не мог разглядеть человека напротив, через стол. Такими блюдами, перемежавшимися глубокими тарелками с соленьями и маринадами был уставлен весь стол. Девочка соседка по столу вообще не поднимала глаз от своих пальцев, беспрестанно перекидывавших язычок бегунка на молнии вперёд-назад. Ванюша долго смотрел на эти пальцы, пока не почувствовал ответный взгляд на себе. Он поднял глаза и их тут же поймали глаза соседки. Она не сказала ничего, не сделала никакого приглашающего жеста. Она просто, не отпуская его взгляда, слезла со своих книжек на стуле, и стояла на полу рядом с его стулом, твёрдо и требовательно глядя ему в глаза. Ваня оглядел взрослых - всем было не до них, обсуждалась грядущая баня. Он тоже спустился на пол. Соседка неожиданно оказалась чуть выше Вани, худенькая, одетая в ношеный китайский спортивный костюм, с "конским хвостом" на голове, и чёлкой подстриженной ровно по бровям. Она мотнула головой, и пошла к сеням. Что было делать? Они миновали сени, вышли на улицу, повернули за угол дома. Там начиналась крытая полугалерея с насестами для куриц, клетками с кроликами, было несколько коз (одна стояла на крыше галереи), несколько овец, стойло с лошадью. Корова.
- Это "Зорька"
Потом собственно двор кончился. Они вышли на зады. Тут, в дальнем конце огорода стоял маленький загон из трёх условных жердяных стен, напротив стояла залитая кровью деревянная колода. Рядом валялась коса без ручки, в колоде торчал широкий топор. Внутри загона за кольцо в носу цепью к кольцу в стене был привязан телёнок. Он был чёрный, и только голова была белая.
- Это сын "Зорьки", мой "Тюбик"! Ну зачем вы приехали! Ну зачем?!
Девочка зажмурилась, спрятала лицо в ладони и заплакала, зарыдала в голос.
Ваня ничего не понимал. Он чувствовал что то, но что - не понимал. Он сделал шаг, дотронулся до рукава девочки. Она рывком подняла голову, посмотрела на него заплаканными глазами, потом резко повернулась, и спрятав лицо в ладонях и продолжая плакать навзрыд, бросилась к дому.
Ванюша остался один. Он подошёл к загону, вошёл внутрь. Положил руку на лоб телёнка. И почувствовал вдруг, что телёнок дрожит крупной дрожью. Дрожит не от холода - он был тёплый, от него пахло молоком, на белом лбу мягкая шёрстка немного кучерявилась. И он дрожал. Крупно. Ваня знал такую дрожь. Все её знают. Мандраж, что ли? Не в названии дело, кто знает о чём я - поймёт. Ваня понял. И положил обе руки на лоб телёнка, стал его гладить обеими руками по макушке, по спине, по бокам. Что то бормотал в пол голоса, пытался успокоить. Он прошёл- прогладил один бок, и начал обходить телёнка сзади, чтобы погладить и другой бок, и вдруг телёнок лягнул. Ванюша ничего на понял сначала. Заледеневшее копыто попало прямо по опущеным рукам (он как раз держал цепь, чтобы переступить), и по касательной попало в бок, в бедро. Озябшие руки не сразу приняли сигнал боли, Ваня понял, что ему больно только когда увидел кровь на месте сломанного, вывороченного ногтя. Он стоял прижавшись спиной к задней стенке загончика, не смея шелохнуться, дохнуть, глядя вперёд, вдоль спины телёнка, на выход. И вдруг там впереди, меж только начавшими оформляться рожками - он опять увидел окровавленную колоду, с торчащим в ней топором, и валяющуюся рядом на окровавленном истоптаном снегу косу без ручки. И он вдруг моментально понял всё. Сразу. И это мясное пиршество там, в доме, и слёзы девочки, и неуёмную дрожь Тюбика. Он вдруг представил себе, как к этой колоде подводили вчера всё утро свиней, приносили кроликов и гусей и домашних уток. И всё это на глазах прикованного за кольцо в носу Тюбика. Ваня начал дрожать. Это была та самая дрожь. Которую не унять, не пересилить, не перебить глубокими вдохами. Дрожа он обошёл наконец Тюбика, встал у головы, заглянул в огромный, в слёзной плёнке глаз. Зрачка не было, или ужас ожидания заставил его заполнить весь глаз. И не увидел никакого выражения. Там не было уже даже страха. Там была только чернота и смерть. Это было первый раз в его жизни, он впервые увидел, почувствовал смерть так близко. Так реально. С этого момента он впервые и навсегда осознал, поверил в возможность собственного исчезновения.  Он прижался лбом ко лбу Тюбика. Постоял. Отнял голову от тёплого, кучерявого лба, пошёл к дому, повернулся. На этот раз выражение было. Он вдруг заглянул опять в эти огромные влажные глаза , но из глаз телёнка на него смотрел кто то другой, или что то другое. Его как будто наотмашь хлестанули ладонью по щеке: "Пошёл вон глупый дурак." А может он уже плохо соображал, и ему показалось... Он вернулся в дом как раз, когда подогретая компания взрослых собиралась на крыльце, чтобы идти на зады... Теперь он проделал этот путь до загона в компании полупьяных, гомонящих, смеющихся и курящих мужчин. Он не понимал, как попал в эту толпу, идущую к тому загону, не понимал; хотел повернуться и уйти, убежать в дом, отыскать мать, уткнуться ей в колени, рассказать, попросить, чтобы не трогали Тюбика, уговорить уехать из этого жуткого дома домой. Но продолжал идти вместе со всеми. У самого загона началась какая то суета, толкучка, его оттёрли на край окровавленного круга у колоды. Он стоял не поднимая головы, видел ноги стоявших перед ним людей. Потом услышал короткий тонкий звук, похожий на тихий свист, сквозь частокол ног стоявших перед ним, как-то миновав все препятствия, прямо на носок его правого хозяйского обрезанного валенка вдруг легла тонкая, растянутая,  тягучая как плевок, пузырящаяся капля крови. Потом тяжёлый мягкий стук, как что то упало. Ванюша наконец очнулся, повернулся и пошёл к дому. И тут раздалось низкое, хриплое, длящееся и длящееся Зорькино мычание. Он закрыл уши ладонями и побежал. Но скозь все звуки: свои бегущие шаги, шорох ладоней об уши - он слышал это мычание. Он вбежал на крыльцо, не закрывая за собой дверей пробежал до комнаты со столом, бросился к матери:
- Поедем отсюда прямо сейчас! Не надо нам этого мяса! Пусть они сами его едят! Поедем, поедем!
- Да что ты, что ты? Успокойся, да ты весь дрожишь! Ты что, опять без куртки ходил на улицу? Вот я тебе! А как же баня? Нет, мы не можем сейчас уехать, это будет не вежливо. Люди нас ждали, смотри сколько наготовили, баню для нас истопили. Ваня сидя на коленях у матери обернулся к столу, и его немедленно вырвало в оставленную кем то тарелку. Тарелку заменили, скатерть у тарелки заложили салфетками, как и не было ничего. А Ванюшу отправили в большую комнату с телевизором. "Посиди, отдохни, посмотри что-нибудь, сейчас будут мультики". И ушли, закрыв дверь и не включив свет. За окном собирались ранние зимние сумерки. Ваня забился в угол кресла, сжался в комок, обхватил себя руками, затих. Картины сегодняшнего дня стояли перед глазами. Закрывать их не помогало, эти призрачные, ускользающие образы как бы отпечатались на внутренней поверхности век, не уходили, не пропадали, не терялись. Вновь вернулась эта противная дрожь. Вдруг, когда Ваня уже просто стучал зубами, как от холода, его с головой накрыл мягкий тёплый плед. И девочка с "конским хвостом" забралась под  плед, и прижалась к нему, дрожащая той же крупной дрожью:
- Можно с тобой?
Сколько они просидели так, дрожа в обнимку? Час, два? Три? До рассвета?
Было сказано только несколько слов:
- Ты слышал, как мычала Зорька?
- Да.
Утром Ванюшу с трудом растолкали, обнаружив спящим одетым в кресле. От завтрака он отказался, всех торопил. Был непривычно неприветлив, даже груб, если что то задерживало отъезд. У машины, перед самой отправкой, он увидел в багажнике на полиэтилене окровавленные свёртки упаковочной бумаги - его опять вырвало. Он был совершенно опустошён. Он еле держался на дрожащих ногах, норовил где-нибудь сесть, к чему-нибудь привалиться, но везде всем мешал, путался под ногами. Тогда он забрался в машину, забился в угол на заднем сиденье. и просидел так до самого отъезда. И только когда уже закрывали ворота за выехавшей из двора машиной - он вдруг как то ожил, стал с беспокойством оглядывать двор, крышу птичника, окна. Он ждал, что где нибудь мелькнёт "конский хвост", строгие глаза в окружении веснушек. Не мелькнули. Обратная дорога показалась совсем короткой по сравнению со вчерашним "в деревню", они были дома задолго до обеда. Он слонялся по квартире, включал- выключал телевизор, брал с полок знакомые книги, пытался читать - не получалось. Забрёл на кухню. Там мама в цветастом переднике разделывала мясо, как обычно в канун праздника. Ничего трагического в этом не было. Кухня, праздник, мама, мясо. Как всегда. Закончив с разделкой и загрузив скороварку под холодец, мама сказала:
- Освободи-ка карманы в куртке, надо замочить и выстирать за праздники. Где только ты умудряешься так изгваздаться? Ванюша пошёл в прихожую, снял с вешалки куртку, пришёл к себе в комнату и стал выкладывать содержимое карманов на диван. Чего только не оседает в карманах любознательного мальчишки: несколько разноцветных стеклянных шариков, обломок магнита, коробок спичек, моток лески, целый патрон от калаша, шар от огромного подшипника (давно надо было выложить, только карман оттягивает), аккуратно завёрнутые три самодельных наконечника для стрел из консервных банок, ну и много, много ещё чего. И поверх всего вдруг лёг незнакомый листок бумаги, небрежно свёрнутый несколько раз, почти скомканный. Развернув, расправив листок Ванюша увидел рисунок. Под синим-синим небом, на зелёной- зелёной траве стояли пятнистая чёрно-белая корова и чёрный телёнок с белой головой.