Там, дзе вецер гне жоўты лён
Крочыць сведка апошніх дзён
Ближе к осени (Вместо предисловия)
0.00
Думаю, что лучше всего читать эту историю во второй половине лета. А ещё лучше в конце августа-начале сентября. Природа к этому времени перестаёт капризничать и устанавливается наконец приятная погода. Уже не так жарко, как бывает в начале и середине лета, но ещё достаточно тепло. Аномальные заморозки тоже остались позади. Но об этом немного позже. Дожди, кажется все вылились ещё в июне, зацепив собой начало июля. Лето, можно сказать оставило позади трудные детство и юность и на склоне своих дней стало стабильным и понятным. Ох, как всё связано в этом мире! Всюду сплошная метафора.
Садовые деревья гнутся под изобилием плодов, одних яблок в саду шесть видов. У бабушкиной груши ломаются ветви под тяжестью урожая — груш больше чем листьев. Рыжие и алые ягоды рябины горят издалека, где ещё на зелёном фоне листвы, где на рыжем. Всюду ярко-жёлтые злаковые поля под бескрайним голубым небом. Немногие ещё колосятся рожью и пшеницей, другие убраны. Ну кто поспорит с тем, что это самое яркое время года?
А отойдёшь от города — куда ни глянь, до самого горизонта стоят снопы соломы, на них сидят хищные птицы и высматривают свою добычу. Берегитесь, мыши-полёвки! И воздух какой-то прозрачный. Да, темнеет уже заметно раньше, но зато ночью можно наблюдать метеоритные дожди — персеиды. А это дорогого стоит, уж поверьте мне. Столько раз я лежал в чистом поле, уставившись на звёзды! Ух! А ещё как потемнеет, так начинает пахнуть осенью и от этого становится немного грустно. Но только немного. Ведь впереди ещё бабье лето, короткое, но всё же. Потом золотая осень, со своими прогулками по паркам и только за ними наступит ноябрьское уныние. Но и это ненадолго. За серостью и извечными дождями придёт белая и чистая зима. И так по кругу. Да. Грусть моя светла.
Идёшь ночью через поле, видишь — стоит деревня и так отчётливо струится дым из труб в тёмно-синем звёздном небе. И так пахнет он! Что вроде всё на свете понимаешь. Не что-то конкретное, а Всё. С большой буквы. Но никак не можешь словами описать. Чувствуешь внутри себя что-то. Что-то хорошее и вечное. Оно витает в этом воздухе повсюду. Но что это? Вот он недостаток нашего языка! Русского, английского, французского, какого угодно — человеческого. Столько слов на белом свете, а даже чувства свои описать не можешь. Да, скоро настоящая осень… С шуршащей под ногами листвой, дождями. Всюду запахнет кострами, дни будут становиться всё короче и холоднее. В голых ветвях деревьев загуляет и завоет ветер… А ещё хищная рыба начнёт ловиться лучше, чем ловилась в середине лета. Она тоже чувствует холод и понимает, что скоро зима, а значит нужно набирать жирок перед голодными зимними днями. От того и бросается жадно на любую снасть.
Думаю, что лучше всего читать эту историю во второй половине лета. А ещё лучше в конце августа-начале сентября. Ведь значит, что ничего не случилось.
Левиафан (Странный сон)
3.03
В ночь предшествующую афелию — моменту, когда Земля располагается дальше всего от Солнца, я уснул в своём кресле и мне приснился очень странный сон. Я видел, так, словно сам висел в безвоздушном пространстве космоса, видел как наша голубая планета скользит по своей орбите сквозь космический холод и пустоту. И когда она оказывается на самом большом удалении от своего светила, огромные страшные ручища тянутся из мрака, хватают её и тащат в пустоту. Так быстро и легко. На раз и два. И на месте Земли остаётся только тишина и вакуум. Рядом, словно на соседних полках в магазине висят безжизненные Меркурий, Венера и Марс, дальше — ледяные гиганты. И далёкие-далёкие звёзды, до которых от меня тысячи световых лет.
Я проснулся. На чёрном календаре, что висел на стене было пятое июля.
Экскурс (Холодное лето)
11.23
Две недели стоял несусветный для летнего месяца холод. Никогда такого не припомню. С утра, ещё лёжа под одеялом я тянул руки к креслу, на котором висели отсыревшие за ночь свитер и штаны, брал их и тащил к себе под одеяло, чтобы согреть. После одевался (иногда прямо под одеялом) и шёл заваривать утренний кофе. В доме было холодно и сыро. Я экономно топил печь остатками зимних дров, запасы которых стремительно заканчивались, а новые дрова должны были появиться только осенью. Обычно целый грузовик, который я колол самостоятельно за пару дней без особого труда, если сучков было не очень много. И так я топил печь, но на следующий же день тепло улетучивалось и ложась спать, я неприятно чувствовал сырость постельного белья. Наконец меня это совсем достало и я стал топить дом как следует, не экономя дрова. Пусть потом будет что будет, а сейчас мне хотелось согреться. Дрова конечно остались никудышные — старая ольха и осина, да ещё я спилил давно погибшую и трухлявую яблоню в саду. Тепла от них было куда меньше, чем например от берёзы, но тем не менее дом наконец прогрелся как следует и подсох.
Никогда такого холода летом не припомню. Я слышал, как старики жаловалась на погибший урожай. И слышал, как дети, у которых дедушки и бабушки не живут в тёплых краях и которых не отвезли к ним на лето, жаловались на испорченные каникулы. У всех разговоров только и было, что о погоде. Буквально — идёшь по улице и все об этом шушукаются. Ветер, особенно у большой воды был пронизывающий до костей. А большая вода у нас тут была всегда рядом. Мутной белой ночью температура легко опускалась до двух градусов тепла, а в низинах и вовсе падала до нуля. Это я и сам испытал на себе во время ночных рыбалок.
Рыбалка (4 июля)
1.54
Яркая Луна, словно круг сыра висела в мокром озябшем небе, когда прошлой ночью я возвращался домой с рыбалки. Под утро всё вокруг словно окоченело: трава у кромки воды, кузнечики и лягушки, которые замолчали, я, наверное даже рыба, потому как ловиться она совсем перестала. Да и как ей ловиться, когда воду пеленал низкий, но густой туман. Не видно ни зги. Молочные реки, кисельные берега… Ни всплеска, ни шороха вокруг. По траве роса как стекло. Я дотронулся до капли, а она оказалась льдом. Река тоже застыла в своём молочном тумане и время будто бы замёрзло и остановилось. Я встал, разорвав статику мира. Рыжая подсветка часов “Электроника-5” показала на маленьком дисплее четвёртый час ночи (или утра) и я, смотав снасти, направился спать в покрытую крупными каплями (они ещё были водой) палатку, которую установил заблаговременно с вечера. Я всегда собираю палатку по приезду. Но заснуть мне так и не представилось. Ни тёплая одежда, ни спальный мешок не спасали меня от холода. Как бы я не укутывался в свои одежды — теплее не становилось. Так бывает, когда нужно лишь чуть-чуть тепла, чтобы поймать баланс и ты согреться, но его нет и ты будешь мёрзнуть и мёрзнуть. Можно провести аналогию с огнём: если подуть на угли, они вспыхнут. На безветрии — потухнут. Я лежал холодный и думал об этом. Мне иногда нравилось рассуждать о подобных вещах. Представлять себя героем книги и думать о себе от третьего лица. Я лежал и даже дышать было холодно и как-будто немного болезненно. Совсем не хотелось проснуться с воспалением лёгких. Я переворачивался с боку на бок, но сон всё никак не шёл. Дышал через воротник свитера и он стал мокрым и холодным, но воздух не согрел. Я всё ворочался и время от времени посматривал на часы. Время шло, ничего не менялось. Тогда я встал и расстегнул палатку. Ледяной и свежий воздух ударил в лицо. Я посидел так пару минут, потом обул резиновые сапоги и выбрался наружу. За то время, пока я ворочался, пытаясь уснуть, Луна успела заметно поблекнуть и убежать в сторону на четверть неба. Я кое-как собрал мокрую, холодную и неприятную на ощупь палатку и сложил её и все свои пожитки в машину. А их было немного: термос, садок, две донки и удочка, да рюкзак со всякой необходимой мелочью. Фонарик, нож и конечно мои блокноты, с которыми я не расстаюсь никогда — они и есть эта история. С их страниц идёт это повествование.
Стёкла запотели. Я запустил двигатель и немного погодя поставил печку на максимум. Потом я переоделся. Нужно было ехать домой и выспаться — на следующий день, пятого июля ранним утром мне предстояла новая вылазка из мира людей, но на сей раз на охоту. Первую в моей жизни. И если быть честным, мне было всё равно куда ехать. Лишь бы куда, только отсюда. Пускай другие скажут, что от себя не убежишь! Нет, не убежишь. Но смена обстановки всё равно помогает. А собираться то мне было не нужно — у меня всё с собой. Мой нож, фонарик с динамо-машинкой, защитная одежда и резиновые сапоги — всё всегда лежало в багажнике Москвича. Если не было надето на мне и не находилось в моих руках. Мои извечные артефакты.
Наконец я согрелся, стёкла тоже отпотели и я включив фары сквозь туман белой ночи, объезжая ямы долго добирался до большой дороги, чтобы отправиться в город. На трассе машин было крайне мало и я, борясь со сном отправился в сторону дома. Мне уже было обыденно и это раннее утро со своей дремотой и возвращаться с рыбалки без улова. Вернее без рыбы, ловить ведь можно и что-то другое.
5 июля 1986 года (Афелий)
3.22
На чёрном календаре, что висел на стене было пятое июля. Это был афелий — день, когда Земля находится дальше всего от Солнца. Из всей нашей компании знал об этом наверняка только я. И то, только потому что с раннего детства меня пленил космос. Далёкий, бескрайний, неизвестный и непостижимый. И при этом такой родной. Чем ещё он был так близок мне? Наверное тем, что там никого нет. Бесконечное одиночество во все стороны. Да, я никогда не питал иллюзий на тему других цивилизаций. Я всегда знал, что мы здесь одни. Но космос всё равно был прекрасен. Да и что может быть лучше космоса? Бесконечное разнообразие разноцветных звёзд и планет. Туманности и закрученные в спирали галактики. Наш млечный путь. Красные, белые, чёрные карлики — я прочёл про эти звёзды всё, что только можно было прочесть. Великолепные спутники ледяных гигантов: Европа, Титан, Ио, даже малыш Энцелад… Я так же знал про них всё. И если какая либо из планет была просто куском льда без атмосферы — мне она была даже интереснее и ближе. Мой космос был моим одиночеством. На самом деле это я сейчас так думаю и рассуждаю, а тогда только чувствовал, не в состоянии сформулировать мысль. Последние дни я только и делаю, что рефлексирую. Ведь по сути своей, что космос, что лес, что моя рыбалка — обыкновенный побег. Место, где можно быть одному. Сидеть в одиночестве на берегу — что жить одному на крошечной планете. Пишу это и вспоминаю иллюстрации к “Маленькому принцу”. И ещё вспоминаю, как качался на качели часами, представляя, что лечу через космос. Лечу сквозь миллиарды световых лет.
Дорога (в один конец)
5.00
Ранним утром (или поздней ночью) я погрузил вещи из багажника своего золотистого Москвича в салон серого УАЗика-буханки, на котором за мной приехали и мы отправились в дорогу. Мы ехали сюда сначала по шоссе, после по обыкновенной дороге, дальше ещё немного по просёлочной и наконец по высохшему руслу реки, где ручей постоянно петлял среди вековых елей и молодого смешанного леса. Я думал о том, есть ли у этой речушки имя. Ведь иногда это имеет много смысла. Я знал несколько примеров с родины моей мамы — Беларуси. Там два родных её города, Витебск и Полоцк, оба стоят на большой реке — Западной Двине, но свои названия берут от маленьких рек. Витебск от Витьбы, Полоцк от Полоты. Я вспомнил об этом, когда мне подумалось, что эта пересохшая речушка тоже может дать название какому-нибудь городу. Хоть города здесь поблизости и не было.
Вообще я прекрасно знал наши леса, но так далеко ещё ни разу не выбирался. Да и когда сам не сидишь за рулём — дорогу не запоминаешь. Машину постоянно трясло, яма шла за ямой, ухаб за ухабом. Влево, вправо, вперёд, назад — раскачивалась машина и следом за ней моя голова в шляпе цвета хаки. Последний населённый пункт остался за спиной час назад. Чем дальше мы ехали, тем уже и заброшеннее становилась дорога. Тем гуще становился лес. Вот уже и посреди колеи то тут, то там торчали молодые побеги берёз и клёнов. А по сторонам местность почти не просматривалась. Когда прибыли на место деревья уже стояли стеной. До моря отсюда было еще далеко (со слов попутчиков), но его свежий воздух кажется можно было почувствовать. И я дышал полной грудью.
Как я уже говорил, я не охотник и эта вылазка стала моим первым опытом в этом спорном деле. Не знаю почему, но когда меня позвали на охоту, первое что пришло мне в голову, было не убийство зверей и не ружья и патроны. Может, скорее всего стрелять я и вовсе не собирался. Первое о чём я подумал, когда со мной заговорили об этой поездке, когда я услышал слово "охота" — были “Записки охотника” Тургенева. Я очень любил эту книгу в детстве. И люблю сейчас. Дело в том, что когда я был совсем маленьким, я был очень грустным. Ещё печальнее чем я сейчас. Я думал обо всём на свете, даже о том, о чём думать не надо и вовсе нельзя. Поэтому много нервничал. Изводил себя. А эта книга очень мне помогала, она успокаивала меня. В моём мире было мало вещей, действующих на меня подобным образом — просто магически. Помню, как под долгие и красочные описания природы я засыпал, вернее даже не засыпал, а погружался в сладкую дрему. И там, то ли во сне, то ли наяву переживал незамысловатые приключения героя книги. Так же бродил по живописным лесам под пёстрым небом, попадал под проливной дождь, встречал всяких чудаков, а моя собака (которой у меня никогда не было) в утренней росе всегда семенила рядом. И при этом я не был самим главным героем, возможно я не был никем, не имел имени и тела. Но существовал неким духом, пропитывающим историю. Этот опыт трудно описать, но это нечто невероятное. Попасть в такое состояние трудно. Признаюсь, что иногда я до сих пор так делаю. Редко. Но метко. Только сейчас у меня есть грампластинки с радиопостановкой “Записок охотника” и это ещё лучше. Я включаю её в обязательно тёмной комнате и забываюсь в этих незамысловатых, но от того не менее красивых рассказах. В общем-то получается так, что и название для своего рассказа я заимствую у Тургенева. Что ж, спасибо ему за это.
Вещи (Банан)
7.45
Разобрав вещи, все кроме меня переоделись в камуфляж (я надел его ещё до отъезда) и стали пить кофе из термосов. И я в том числе. Я прихватил с собой даже два термоса. Литровые, золотого цвета, привезённые моей тёткой из ГДР — они были моей большой гордостью. Одними из немногих артефактов, прибывшими из другого мира. Тётка моя была какой-то шишкой в местном комсомоле и изъездила все страны соцлагеря. Каждое лето отдыхала в Болгарии. А однажды побывала даже в Испании, что и вовсе было чем-то нереальным в те годы. Правда из вещей оттуда она ничего мне не привезла — нельзя. Но с пустыми руками она тоже не вернулась. Она привезла мне один единственный банан. Совсем почерневший от времени, или от неправильных условий хранения. Но не менее вкусный от этого, он был съеден почти без остатка. Даже с его кожуры я выел всю мякоть. И не было на всём белом свете ничего вкуснее его.
Мы пили чёрный кофе “Пеле” из жестяной банки, я так и не узнал, кто и как его достал. Густой туман висел в холодном воздухе вокруг нас. Потом кто-то курил болгарские сигареты, кто-то шутил советские шутки. Я всё больше молчал. И каждый знал, что у меня на это есть право и много причин. День только начинался, но было очень пасмурно — большие мрачные тучи затянули небо пустого цвета и стало ясно, что весь день будет темно. Погода конечно была не лётная, но зато скорее всего мы будем в лесу одни. А мне не хотелось никого видеть. Вообще в наших местах довольно безлюдно, а в такую погоду и в таком месте и вовсе никого не встретишь. Глушь географическая и глушь в душах людей, здесь живущих звенела тишиной в моих ушах. Ведь и дороги здесь нет и не было никогда. Русло умирающей, пересохшей реки — единственный путь и ориентир в непроходимых лесах и болотах. Я стал думать, как далеко отсюда людские дома, машины, фонари, клумбы — всё, что мы называем цивилизацией. Я представил, как всё это далеко и моему сердцу стало теплее. Мне захотелось, чтобы мир вовсе исчез. Или исчез я.
Ружьё (и патроны)
9.20
Мне дали ружьё и патроны на птицу. Я этого сам не знал, мне так сказали. Объяснили в общих чертах, что есть что. Разбираться в патронах оказалось совсем не сложно. Что до оружия — это было очень старое шведское ружьё фирмы Хускварна, непонятно как сохранившееся до наших дней. И как попавшее в наши края. Деревянный приклад со следами долгой эксплуатации. Почерневший, весь в царапинах. Тёмный и круглый ствол с большой мушкой на конце. Оно досталось моему приятелю от деда, но сам он любил охотиться с более современной двустволкой, потому что новое — оно и есть новое. Но раньше делали качественные вещи — успокоил меня он. Таким образом старое дедовское ружьё оказалось в моих руках. А у остальных были свои ружья. У кого и не одно. В наших краях охотников много. А среди наших отцов охотой увлекались пожалуй все. Иногда мне казалось, что один лишь я никогда не был на охоте. Только слышал, только читал о ней. Но тут уж не моя вина, а только моего отца. Это он не находил для меня времени. А после канул в Лету.
Названия (Ремарка)
23.52
В моём рассказе много названий. Я называю кофе и сигареты, называю автомобили и часы, ружья и кометы… Не называю населённые пункты и людей я не называю. Даже не указываю их количество. Не заметили? Ну и с кем я сюда приехал? Куда сюда? И откуда? То то же. Это не авторское упущение, коих здесь хватает, а возможно что-то вроде приёма. И я не добавляю этот абзац в своё оправдание, склеивая рассказ из частей. Да и никакой я не писатель взаправду. Просто я здесь и сейчас. Именно в этом месте повествования. Пишу в свой блокнот. Я ведь убегаю от мира. Теряюсь, исчезаю. А исчезают по одному. И в неизвестность.
Король, дама, валет (Лагерь)
12.18
Наша вылазка вглубь леса ничем не увенчалась. Мы всей компанией пробирались сквозь заросли до реки и какое-то время тащились вдоль берега, постоянно проваливаясь по колено в топь. Половина из нас набрала воды в сапоги и все замёрзли. Ни уток, ни какой-либо ещё дичи встречено не было. Настроение упало даже у самых отчаянных весельчаков. Мы бы брели вдоль реки и дальше, но пасмурное с раннего утра небо обрушилось на нас проливным дождём. Дождь был прямо таки ледяным. Капли противно скатывались по лицу и текли ниже и мокрая одежда неприятно прилипала к телу. Камыши, топь и петляющая река, всё. Даже насекомые не попадались на пути. Было решено возвращаться в лагерь и переждать ненастье. Я брёл последним, и поймал себя на мысли, что совсем не запомнил дорогу. И вообще сомневался в том, что кто-то её знает. Но по большому счёту мне было всё равно. Пока я думал об этом, мы благополучно вернулись в лагерь, где нас поджидал ещё тлеющий костёр. Мы подкинули новых поленьев и сели греться, перед этим развесив мокрую одежду рядом. Высоко над костром мы натянули между деревьями плёнку, поэтому в лагере было сухо. Кто-то стал пить портвейн, я же заварил кофе. Когда все согрелись и обсохли, наша посиделка переросла в карточные игры — а если точнее, то в подкидного дурака.
— Вальтер Ульбрихт! — выпалил кто-то из собравшихся у импровизированного стола и пиковый валет упал на поверхность.
— Беру, чёрт его бери! — ответили разочарованно.
Весёлый хохот разошёлся вокруг большого пня, который выполнял роль стола. Мне стало не по себе. Я поморщился. И пусть это было некрасиво, я положил свои карты в отбой и отошёл в сторону. Но этого казалось никто и не заметил, тогда я почувствовал себя призраком. Я развернулся, оставив весёлую компанию за своей спиной и пошёл в чащу леса. Ни разу не обернувшись назад.
Disappear (Одинокие картины)
13.08
В последние дни я только и искал возможности исчезнуть. Вся эта рыбалка, охота, работа и прочее. Мне совсем не нужна была эта рыба, эта дичь или что-то ещё. Да и жалко мне всё живое и не живое. Чем более жалким становился я сам — тем больше жалел всё вокруг. Эмпатия к себе подобным. Это я сразу заметил. Но то, от чего я бежал не покидало меня ни на секунду. Во всём мне виделась моя потеря. Одинокий лебедь ли плавал в крошечном озере, стрекотал своё монотонное соло кузнечик белой ночью, или надрывалась лягушка в камышах. Даже Луна — и та была одинока в мутном акварельном небе. Так же всё во мне скучало по ней, даже часы на руке были её подарком. В мире больше не было вещей, которые бы мне о чём-то не напоминали. Ничего не попишешь, в который раз я убеждался, что от себя не убежать. Но всё равно бежал.
Заблудился (Потерялся)
14.37
А я всё шёл и шёл. Думал о всяком. О том что навалилось за последнее время. Лес менялся, повторялся и менялся снова. Но я не замечал этого. Совсем не сразу я задумался о том, что иду уже достаточно давно, а за дорогой совсем не слежу. Я хорошо ориентируюсь в лесах, есть у меня такое чувство, которое позволяет не заблудиться. Это нечто вроде компаса. Только воображаемая стрелка указывает не на север, а на то место, где я вошёл в лес. Но это обычно, а сейчас это чувство отчего-то не сработало. Неужели специально? Я остановился. Слева, справа, за спиной, впереди — везде стоял монотонный частокол деревьев. Глазам не за что зацепиться. Куда идти? Кричать тоже нет смысла — никто не услышит. Сколько я шёл сюда? Час? Два? С этим всё ясно, но что же делать? Ружьё, термосы, часть одежды — всё осталось в лагере. С собой только полупустой рюкзак, в котором нож, фонарик и блокнот с ручкой. Хоть есть пока ещё не хотелось.
Ferrari Testarossa (Сенькина шапка)
16.00
Возвращаться по сути было некуда. Мосты были сожжены, а новые не построены (не больно-то и хотелось). Я оставил прекрасную, добрую и простую девушку, чтобы достать звезду с неба. Только чудес, как вы знаете не бывает. А судьба наказывает излишне дерзких. Что о ней рассказать? О моей простой и доброй. Сейчас я по-другому оцениваю все её качества. Жалею? Вполне. Иначе бы не думал об этом сейчас. И меня она бы пожалела — вот в этом я уверен. Может ничего и не произошло бы, если… На этом пожалуй всё.
Что о звезде с неба? "Она слишком хороша для тебя" — так мне все говорили. Даже друзья. Но я не обижался, знал сам, чего уж там. И лелеял в себе надежду, глупый, что всё будет как в сказке. В хорошей сказке. Интересно, сейчас, когда я пропал, вспомнит ли она обо мне хоть раз? И вообще, узнает о моём исчезновении? Всплакнёт? Хотя что я в самом деле! Я же знаю ответ на этот вопрос. И вы знаете.
Подобно тому, как спортивная машина окрашена в яркий цвет, чтобы быть заметной на дороге, чтобы зевака вовремя заметил её в зеркалах заднего вида и вовремя перестроился, она со своей ослепляющей красотой, яркой помадой, дорогими платьями и украшениями показывала всем неудачникам: смотрите, понимайте! Со мной опасно связываться!
Я прекрасно знал, что ноша эта не по мне, что не по Сеньке шапка. Но что дало мне это знание? Всё равно, я подобно мотыльку летел в огонь. Упорно и уверенно. Может оно и к лучшему, что я оказался здесь. Это и решит мои проблемы. Кесарю кесарево — как говорят.
Тут я вспоминаю, что в моей комнате над кроватью висит плакат с машиной, которой у меня никогда не будет. Когда-то я выменял его на две пачки сигарет “Родопи” у приятеля. Это ярко-алая Ferrari Testarossa в профиль. Настоящая мечта, которая как и положено настоящей мечте не осуществима. Машина, которой никогда не будет у меня. Точно также не будет у меня и её — самой яркой девушки. И всему этому есть название — порядок вещей. Просто так устроен мир.
Комета Галлея и Чернобыль (Тридцать три несчастья)
16.14
А год был страшный. Всюду сновали смерть и страх. Весной в небе над нами медленно и зловеще пролетала комета Галлея, и все вокруг говорили только о ней (как после заговорят о погоде). Настроения были апокалиптические. Картины рисовались скажем так, не радужные. И во время этого случается авария на АЭС в Чернобыле. Представляете? Ощущение того, что мир находится в шаге от бездны не покидало нас в те дни ни на секунду. Рассказывали страшное. При этом помимо проблем глобальных, общечеловеческих у меня хватало и своих собственных. Да, здесь и моя яркая, словно алая Ferrari любовь, о которой я уже говорил и куча более мелких происшествий. Все мои тридцать три несчастья.
1973 год (Сова)
17.07
Мы познакомились в художественной школе (где же ещё мы, такие разные люди могли познакомиться). Получилось так, что я сразу в неё влюбился, что называется с первого взгляда. И любил потом, как мне кажется всю свою жизнь. Она, конечно даже не смотрела в мою сторону. Для неё я был всего лишь невзрачным десятилетним мальчишкой из параллельного класса. Я не был красавцем, не играл в футбол и ничем таким, что могло бы привлечь девочек не отличался. Любил книги, космос и сидеть с паяльником над радиоприёмником. Мог рассказать, как намотать медную проволоку на ферритовый стержень, чтобы получилась антенна. Ну какой девочке это интересно? Только спустя несколько месяцев мы первый раз заговорили. Помню как сейчас, что у неё не получался рисунок совы и она очень нервничала после каждого замечания преподавателя, принимала критику близко к сердцу. Она вообще болезненно воспринимала любую критику, конечно, она же — само совершенство. Так вот, у неё не получалась эта несчастная сова и тогда я, преодолев страх, словно шагнув в горящее здание, подошёл к ней на ватных ногах и предложил свою помощь. Вернее ничего не спрашивая принялся объяснять и показывать. После того дня она несколько раз разрешила проводить себя до дома. До сих пор с дрожью вспоминаю эти дни. Ещё не растаял снег, но на улицах так пахло дымом и весной. А ещё однажды она угостила меня мятной конфетой, и после я ещё долго хранил фантик от неё у себя как ценный артефакт. Я аккуратно расправил его и положил в любимую книгу. Он и ныне там, если честно.
Но на этом всё тогда и закончилось. В какой-то момент она перестала появляться на занятиях в художественной школе и тогда я тоже перестал туда ходить. В школе, когда я встречал её на переменах, она умело делала вид, что меня не существует, а я покрывался красной краской.
Однажды я бродил в районе её дома, просто так, без цели. И там нарвался на компанию своих недоброжелателей. Мы подрались и я с разбитой губой к ночи вернулся к себе домой. Там я набрал её номер на старом дисковом телефоне (её номер я раздобыл уже давно, но звонил первый раз), я услышал восемь длинных гудков, а после к телефону подошла её мама и я повесил трубку.
А с другой стороны, ну а что могло получиться тогда, когда нам было по десять — одиннадцать лет?
Дальше (Всякое, но всё о том же)
17.50
Прошло много лет. Всё это время я любил и ненавидел её. Да, так не только в сказках бывает. В школе я смотрел как она всё хорошеет и хорошеет. Видел какие парни ей нравятся и с какими она встречается. Я к их числу не принадлежал точно, скорее это были мои противоположности. Всё как один спортсмены, все уверенные в себе до крайности. Кровь с молоком, да с не сходящей улыбкой на лице. Да, я не был таким. Я не был уродом, да и неплохо сложен, но у меня не было чего-то важного, того, что делает человека счастливым. Не было какого-то гена счастья что ли. И жизнь моя не била ключом. Поэтому я был от неё очень далеко, хоть и видел каждый день. У каждого из нас была своя жизнь. Я позвонил ей по телефону ещё только однажды — в выпускную ночь. И то, наверное потому что был сильно пьян. Она была в белом платье. Увидел её сразу, как пришёл в школу. Мимо не проходил — постеснялся, но она и без этого опустила глаза при моём появлении. В тот вечер я не мог думать ни о чём, кроме неё. Я понимал, что вот вот случится что-то непоправимое. Ещё немного и она уедет. Возможно навсегда. Я выпил наверное всё шампанское и водку, что мы смогли пронесли на праздник. При том, что алкоголь не люблю. Но мне хотелось исчезнуть, перестать существовать. Полночи приятели — одноклассники тщётно пытались меня успокоить, а после сдались, присоединившись к всеобщему веселью. Пьяный праздник продолжался, и под занавес ночи я сбежал с него. Начиналось утро. Утро новой жизни. Со щенячьей тоской я поплёлся домой через весь город и там набрал её номер. От беспомощности. В этот раз трубку никто не взял. Я долго слушал нескончаемые гудки, так, что сбился со счёта.
Пять лет (как день)
18.08
А потом она уехала поступать в университет в большой город, а я остался здесь. У разбитого корыта, как говорится. Обыкновенная история. Даже рассказывать не хочется, я же не любовный роман тут пишу. А что я пишу? Не знаю. Зачем я изливаю душу в блокнот, потерявшись в лесу? Совсем не этим нужно заниматься, совсем не этим…
И так она уехала. Я тоже мог уехать, потому как в общем неплохо учился, а по некоторым предметам был отличником. Мог поступить куда-нибудь, но мне ничего не хотелось. Нет, я планировал своё будущее, когда учился в выпускном десятом классе, но потом всё пошло прахом. После выпускного я словно перегорел.
Я собрался силами и кое-как выкинул всё это из головы и начал жить заново. Это продолжалось без малого пять лет. Все эти годы я работал в районном лесничестве. В общем-то довольно скучная история. Мне хотелось укрыться от всего мира и я стал более замкнутым, чем раньше. Перестал общаться со многими людьми, но с теми, с кем не перестал стал намного ближе и искреннее. Целыми днями я сидел в конторе и переписывал кипу бумаг. А пару раз в неделю (иногда реже, иногда чаще) выезжал в лес. Там вместе с напарником (угрюмым и старым человеком) мы описывали повреждения от пожаров, фиксировали незаконную вырубку леса, сигнальной лентой огораживали участки, предназначенные для вырубки, отмечали табличками границы нашего лесничества. Что ещё? Увлёкся рыбалкой. В общем ничем приметным моя жизнь не отличалась. И я смирился с этим. Меня, так увлечённого космосом, одержимого книгами, жизнь определила на такое место. Сидеть в конторе или бродить по лесу на окраине земли. И если бы мне нравилось пить, я бы наверно спился. Выбрал бы пьянку формой суицида и вперёд! Но мне больше не хотелось пить. Это не обманывало меня. И когда мой старый угрюмый напарник закладывал за воротник, я только молча шёл по лесу рядом. Мы почти не разговаривали, но и без слов прекрасно понимали друг друга. Каждого из нас что-то ело, наверное поэтому мы были на одной волне. Хоть проблемы и были у каждого свои.
При таком образе жизни девушка у меня тем не менее появилась, но подобающая моему образу — серая мышка. Хорошая, милая, но не более. Жизнь текла размеренно, я ничего другого не видел и уже не хотел. Что-то во мне казалось окончательно перегорело и я законсервировался в своём маленьком мире, и во всём новом видел лишь угрозу своему спокойствию.
Всё так и было изо дня в день, пока в городе снова не появилась она. Я даже поймал себя на мысли, что не заметил как прошли пять лет. А они пролетели как день, ей богу!
Тёплые дни (мало)
18.23
Она только закончила свой университет и приехала в родные края, чтобы навестить родителей. На дворе был конец мая. Встретил я её совсем не случайно, сорока на хвосте принесла что она вернулась в город и я снова сошёл с ума. Вспомнил, что не брал отпуск несколько лет, чему сам удивился. Поговорил с начальством и они пошли навстречу, отпустив меня с начала следующей недели. И всё свободное время я стал ошиваться у её дома. Шёл по её улице, пересекал мост, поворачивал, шёл по параллельной улице, так же через мост, поворачивал и снова возвращался на её. И исхаживал этот прямоугольник десятки раз. А до этого я сходил в парикмахерскую, надел свою лучшую одежду и твёрдо решил увидеться с ней. Пусть даже просто поздороваться. На этот раз я не струшу, не промолчу. Пускай она вспомнит, что я здесь есть. Пускай заглянет в мои глаза! Я бродил и бродил, пока якобы случайно не столкнулся с ней лицом к лицу. А она совсем не изменилась (или же стала ещё лучше?). Всё такая же яркая, всё такая же самая красивая. А самое удивительное то, что она сразу же узнала меня. И первой поздоровалась. У меня был план действий, но всё сложилось так, что следовать ему не пришлось. Всё сразу же пошло не так, но это было к лучшему (так тогда казалось). Мы очень мило поболтали, она никуда не торопилась, казалось искренне мне радовалась. Мне не стоило никакого труда пригласить её на встречу. Она тут же согласилась, словно сама хотела первой это предложить. Мы увиделись в тот же вечер в единственном ресторане нашего городишки.
Как же я был счастлив тогда! Мы виделись каждый день, наши общие знакомые были в шоке. Меня никто не узнавал, так я изменился. Я врал ей с три короба, про работу, перспективы, про то что всегда ждал только её. Хоть и никогда не отличался склонностью к вранью. Я ожил, я словно и не жил раньше. Я вспоминал свою детскую влюблённость и всё ей рассказывал. Что я чувствовал в десять лет, в шестнадцать, сейчас. Про фантик от конфеты, про сову, про всё. Она слушала, смущённо улыбалась и пила вино из бокала и не было ничего прекраснее на свете этой улыбки. От каждого её взгляда, от каждого движения уголка рта по моим венам разливалось счастье. Эйфория. Казалось — вот оно счастье. Что столько лет прошли зря и не прошли зря.
Я строил в своей глупой голове наполеоновские планы на будущее. Уволиться, уехать из этой глуши, жениться, завести детей, прожить долгую и счастливую жизнь и умереть в своей кровати, окружённый любовью родных. Но я так и не нашёл в себе смелости спросить у неё, что будет дальше, когда лето подойдёт к концу. Думал, что всё сложится само собой. Знал бы я тогда, что моё лето закончится куда раньше. А может и не только моё лето. И вообще не только лето. А всё.
В кресле (Чёрная коробка)
19.00
Через три недели она не попрощавшись уехала. По-английски, что называется. Уехала, оставив меня с долгами, разрушенной до самого основания личной жизнью и полным непониманием что же это со мной произошло. Я просто не мог поверить, что она так поступила со мной. Не помню, откуда я вернулся, но зайдя домой увидел на своём столе маленькую коробочку из чёрного пластика. Я не люблю спешить, даже письма не читаю сразу, поэтому спокойно вышел из комнаты и заварил кофе. Чуть позднее, в расслабленной обстановке, потягивая чёрный кофе в мягком кресле я раскрыл коробку и обнаружил в ней вышеупомянутые часы “Электроника-5”. Больше там не было ничего, не считая инструкции к ним. Всё это было очень странно и неожиданно. Ведь ни дня рождения, ни каких-либо других праздников не было и в помине. Я примерил часы. Мне понравилось. Я дождался, пока с работы вернётся моя мама и сразу же спросил у неё, откуда взялась эта коробка. Она ответила,что утром, когда меня не было, к ней зашла моя подруга, наша героиня и ничего не объясняя передала мне подарок.
Вот так подарок! Я тут же набрал её, но к телефону она больше не подходила. В течение вечера я звонил раз десять. Потом побежал к ней. Буквально. Дверь открыла её мама и сказала, что она уехала. Больше ничего. Говорила она это абсолютно нейтральным голосом, а после не прощаясь закрыла дверь прямо перед моим носом. Наверное я стоял с открытым ртом.
После этого я забросил всё. На работу в обещанное время не вернулся и был уволен, о чём мне сообщили по телефону, только мне было плевать. Я перестал даже выходить из дома. Не читал книги, ни с кем не хотел видеться и разговаривать. Полусидел, полулежал в старом бабушкином кресле, доставшимся мне по наследству. Разглядывал потолок. На редкие телефонные звонки почти не отвечал и ел без аппетита и через раз. Но потом пришёл мой хороший друг и ему я не мог отказать ему в аудиенции со мной. Тем более он навёл кое-какие справки. Для начала он ужаснулся моему внешнему виду, а я изрядно зарос щетиной и похудел. А после он поделился интересующими меня новостями. Конечно о ней. Так вот, мало того, что она вернулась в свой большой город (в чём я ни на секунду не сомневался), она была ещё и замужем и точно не собиралась оставаться здесь со мной. Замужем! Я был в шоке. Внезапно я осознал, что был так, всего лишь развлечением. Увидел, как со стороны, что на одной чаше весов находились все мои чувства, все мои страдания, да, чёрт возьми, вся моя ничтожная жизнь! А на другой чаше лежала игрушка. Развлечение, и имя ему было — я. Чаши были уравновешены. Не знаю, что побудило её на наш кратковременный роман. И не хочу знать. Писать об этом тоже больше не хочу! Как она могла! Осознав всю правду, она мне опротивела и от этого на несколько дней мне полегчало. В окне казалось заискрился солнечный свет. Но это оказалось самообманом. Очень скоро стало ещё хуже, руки совсем опустились. В этом состоянии я и подошёл к настоящему времени. К началу повествования.
Соседство (Мысли не о том)
19.19
Что меня всегда поражало в моей стране — это извечное соседство. Порой совсем абсурдное. Например ещё в мои хорошие (относительно безоблачные) времена я записался с приятелем в тренажёрный зал. Это было ещё до "сухого закона". И всё бы ничего, но за стеной спортивного зала находилась рюмочная. Ты занимаешься, а через стенку вечный шум от пьяниц, словно пчелиный рой. И главное — запахи. Извечная горькая табачная вонь и перегар. Для них стена не была преградой. Мы чувствовали себя глупо, занимаясь спортом в такой обстановке. Всё было так нелепо, словно у ворот кладбища устроили концерт и продавали сладкую вату.
На территории лесничества где я работал, среди зданий возвели лесопилку. Как насмешку над нами, над нашей работой. Мы как бы спасаем лес, о чём говорили развешенные то тут то там плакаты и тут же у всех на глазах этот лес распускают на доски. Но это ещё что, в одном из зданий на нашей территории открылся продуктовый магазин. Магазин и магазин, но в нём продавали водку и в итоге что наше лесничество, что лесопилка не досчитались половины рабочих. А вот ещё одна история: когда я ещё учился в школе (нужно отменить в выпускном десятом классе), в последнюю учебную весну я очень полюбил гулять по ночам. Это были и первые свидания и первые попойки. Естественно, что гулять так поздно мне строго возбранялось. Поэтому возвращаясь в дом ранним утром, я крался как кошка. Тихо открывал калитку, мельтешил под окнами, с точностью ювелира вставлял ключ в замок и беззвучно открывал дверь, надавливая на неё определённым образом, чтобы петли не дай бог не скрипнули. Делал аккуратный шаг. Разувался. Потом шагал в свою комнату, наступая на пол сначала большим пальцем, а после перенося вес на всю стопу. И только скинув одежду и оказавшись в кровати начинал издавать звуки. Обычно у меня всё получалось. Я крался тише мыши, даже сам мог услышать только стук своего сердца. Но в одно прекрасное (ужасное) утро я только начал делать первые шаги в доме, как за спиной раздался дверной звонок. Дом был разбужен, а я пойман с поличным. А за дверью стоял алкоголик, который перепутал наш дом с соседским, где гнали и продавали самогон. Вот так мне попало за соседство. И вообще, сколько себя помню, никогда мне не было хорошо от соседей. А вот плохо сколько угодно раз.
В этой огромной стране, которая пустая на девять десятых у каждого со всех углов по соседу. Никакого личного пространства. А иногда так хочется побыть одному. Теперь мне представилась такая возможность.
Они уходят (Земля слухами полнится)
19.43
Теперь мне кажется, что каждый порядочный человек хотел бы просто исчезнуть. Раствориться в небытие — шепчет мне холодная ночь. Даже кот и собака уходят умирать, когда приходит их время. Исчезают.
В деревнях говорят: от хорошего хозяина собака уходит, чтобы не причинять боль, а у плохого остается. Вот так же и я ушёл, получается. Так и подумают. Так и решат. Скажут: “Смотрите, эта от него ушла, тому он денег был должен, с теми поругался. Наверное и жить ему стало пусто!”. А другие добавят: “И точно. Вон какой он грустный был последнее время. Всё больше молчал. И на охоту мы его позвали, потому как волновались. Думали, развеется, отдохнёт на природе. Выкинет дурное из головы. Ан, нет. Не выкинул!”
Так и будут судачить и Земля слухами полнится будет, если конечно в Землю не врежется какая-нибудь комета, не случится ядерная зима. Или что ещё хуже. Тогда конечно никто ничего уже не скажет.
О родителях (Стыд)
20.02
Я стал думать о своих родителях. Что подумают они? Каково будет им? Только думал я об этом с какой-то извращённой стороны. Мне уже было плевать на свою пропащую (уже буквально) жизнь. Мне было жалко их. Но жалко по своему. Я представил все эти кривотолки, всё шушуканье за их спинами. Мне казалось, что они будут убиты не горем из-за потери сына, а стыдом. Мне всю жизнь это казалось главным и самым страшным — выглядеть глупо. Вот пример — как я научился плавать? Совсем маленького меня записали в бассейн, чтобы я научился плавать. В бассейне мы плавали на пенопластовых дощечках, не знаю как они правильно называются, да и не суть важно. А я такой человек, что всегда боялся, что у меня что-то не получится, боялся выглядеть глупо, поэтому и не пробовал плавать без дощечки. Так прошло какое-то время и я перестал ходить в бассейн, сказав родителям, что научился плавать. Обманул их, проще говоря. Обманул и забыл, но вот однажды наступило лето и мы отправились всей семьёй отдыхать на озеро. Помню, что был жаркий день такой, что все вокруг купались, и взрослые и дети. А я сидел на суше и даже не думал лезть в воду. Рисовал веткой на песке. Резонным образом родители стали интересоваться, почему не купаюсь я. Я выкручивался как мог, как уж на сковородке, но когда они спросили меня прямо, научился ли я плавать или обманул их, я разделся, пошёл в воду и поплыл. Просто так взял и поплыл. Из стыда, вернее нет, из желания не расстроить родителей или не выглядеть обманщиком, из совокупности всего этого у меня всё получилось.
Серебряный лес (пока ещё в свете Луны)
22.00
Я долго брёл по высокой траве, пока чуть не провалился в овраг, в последний миг убрав ногу из пропасти. Тогда я подумал, что было бы здорово иметь собаку (а я не люблю собак), которая бежала бы впереди хозяина и заметила опасность. Да и вообще, сейчас мне было бы не так одиноко и страшно. Обогнув овраг, я очутился на лысом пригорке. Оттуда в свете Луны моему взору открылась чудесная и одновременно пугающая картина: голые стволы деревьев тянулись к небу и всё вокруг, и сами деревья и земля и валуны — всё было серебряным и блестело в холодном свете Луны. Я не сразу понял, что меня окружает, но запах пожара дал мне ответ. Я наклонился и потрогал землю — это был пепел. Всё вокруг сгорело в лесном пожаре. Когда-то здесь был сосновый бор, а сейчас не растёт даже трава. Я задержался на пепелище на некоторое время, сам не знаю почему. Было в этой картине что-то невероятное и оттого прекрасное. Что-то неземное. Всё, кроме жёлтого кружка Луны (как будто на глазах тускнеющего) было монохромным. Словно я попал в старый чёрно-белый фильм. Только о чём этот фильм? И что задумал режиссёр? И было в этой картине что-то неестественное, обманчивое. И цвет Луны и странные следы в небе. Полосы или порезы.
Дом рыбака (уже в темноте)
22.56
Внезапно очень резко стало темнеть. Сгоревший лес сменил лес смешанный и густой. Я пробирался сквозь бурелом и темноту и порядком устал. Глазам не за что было зацепиться, темнота и одинаковые деревья в тусклом жёлтом свете фонаря. А вот руки устали сильно — ещё бы, чтобы пробираться сквозь темноту приходилось без остановки орудовать динамо-фонариком. Да и жужжание фонарика порядком достало (не зря в народе его называли “жучок”). Потеряв счёт времени и уже совершенно не зная куда идти, я чуть ли не носом упёрся в деревянный дом. Он как с неба свалился, честное слово. Это был старый, почерневший от времени деревянный сруб, то тут то там поросший зелёным мхом, да жёлтым лишайником и ягельными кружевами. Тяжеловесные, безвкусные наличники закрывали окна. По ним видно было, что делали их не для красоты. Какая там резьба по дереву, они даже покрашены никогда не были. Направив луч фонаря на крышу я увидел одиноко торчащую трубу, среди старого рыхлого мха. Я подошёл ещё ближе, поднялся на крыльцо и дёрнул за ручку двери — она не подалась. Приглядевшись, я заметил, что петли смыкала алюминиевая проволока. Раскрутив её я легко открыл дверь и вошёл в дом. Внутри было ещё темнее, чем снаружи и вдобавок пахло сыростью. В сенях я нашёл старомодную стеклянную лампу со свечой и большой коробок охотничьих спичек. Я несколько раз чиркнул спичкой, зажёг лампу и пошёл дальше. Это было большое облегчение для моих уставших рук, на которых на завтра наверняка появятся водяные мозоли. Огонь осветил сени и я внимательно разглядел окружающие меня предметы: оленьи рога, прибитые к стене, меховую шапку с кокардой на них, драный ватник, высокие резиновые сапоги — так называемые “болотники”. На стене были развешены рыболовные снасти, их я как рыбак сразу заприметил. Две катушки лески, поплавки — гусиные перья, скрученная в трубочку полоска свинца — для грузиков, несколько блёсен-черноспинок, с большими ржавыми крючками и самодельная колеблющаяся блесна, сделанная из столовой ложки. Я когда-то сам делал такие. На них хорошо ловится щука. В дальнем углу стояли несколько самодельных бамбуковых удочек и новый по виду алюминиевый спиннинг ЛАО с зелёной ручкой. Значит кто-то здесь был не так давно. И ещё: значит рядом должна быть вода — подумал я. Если идти вдоль берега, то вероятность найти выход возрастёт. По крайней мере я не буду ходить кругами.
Сени выходили в большую комнату. Комната по сути была всего одна — размером с избу, исключая сени. Но как я уже видел раньше в деревнях, помещение было разделено на комнатёнки простынями, что были подвешены под потолком. Две таких комнаты я и нашёл там. Я одёрнул ткань и обнаружил внутри металлическую кровать. Нары. На ней не было даже матраца. Только кое-где ржавая плетёная проволока. В углу избы стояла металлическая печь-буржуйка. Неуклюжая, кривая труба грубо уходила в дыру на потолке. Рядом с ней я нашёл несколько поленьев и тут же растопил печь, наколов для этого щепок своим складным ножом. И немного согревшись ушёл искать новую партию дров. Они нашлись во дворе, где вдоль стены дома находился большой дровяник, собранный из арматуры и шифера. Только он был почти пуст. Там оставалось немного берёзы и ольхи, я взял берёзу, чтобы скорее согреться и вернулся в дом. Но дерево было очень старое и сырое, горело плохо и тепла давало мало. Пришлось возвращаться и забирать все оставшиеся дрова. Они тоже горели плохо, но все вместе давали больше тепла. Как пальцы в варежке — подумал я. Когда я наконец согрелся, жутко захотелось есть. Не мудрено — ведь я ел последний раз вчера. Я огляделся: под потолком висели рыбацкие сети и кроме них, печки, да двух кроватей в доме ничего не было. Я вернулся в сени и ещё раз обыскал там всё, но ничего кроме одежды и рыбацких принадлежностей не нашёл. Да и глупо было искать провизию в этом месте — я прекрасно это понимал. По всему было видно, что людей здесь не было уже давно. Вернувшись к печке я почувствовал, как последние силы оставляют меня.
Сон спас меня от чувства голода. Утром нужно было кровь из носу добыть еду, чтобы раньше времени не стать тем порядочным человеком, про которого мне шептал голос.
Один момент (немаловажный)
0.00
Не могу вспомнить, когда я подумал об этом первый раз — но стоит ли мне вообще возвращаться?
Утро (или ночь)
0.48
Сначала я не мог понять, сколько проспал. Огонь в печке совсем догорел и даже угли потухли. Когда проснулся — на улице было совсем темно. Буквально. Представьте, если находиться под одеялом в тёмной комнате. Так вот — было ещё темнее. Белая ночь, которую я привык терпеть, теперь словно испарилась вместе со своим туманом. Я вспомнил про свои наручные часы и нащупал кнопку подсветки. Оказалось, что спал я всего ничего — сорок с лишним минут. Отчего же они показались мне вечностью? Я посветил фонариком в печь, но там была лишь безжизненная зола. Тогда я выглянул на улицу, чтобы найти дров и прислушаться — возможно рядом шумит океан, или бурлит какая-нибудь река. В лицо ударил холод. Передо мной чёрным листом повисла темнота, стоило только расслабить руку, сжимающую механический фонарик. Пальцы мёрзли. Мёрзло вообще всё. Кроме ветра, да привычных звуков леса я ничего не расслышал. Было ужасно холодно и Луны не было видно на небе. Или она была, но такая тусклая, светила среди туч и облаков в двадцать ватт, что близорукий я не смог и очертания разобрать? Или сон мой был вещим? И я вместе с Землёй лечу прочь из нашей солнечной системы?
Дров нигде не было. Я ещё раз осмотрел пустой дровяник и пошёл в лес. Я шагал, хватал руками траву и она ломалась как стеклянная. Уши болели от холода. Про клубы пара изо рта я молчу. Я собирал ветки, всё, что могло гореть и что можно было донести. Далеко вглубь леса не заходил, чтобы не потерять дом. На обратном пути, в считанных метрах от двери фонарик издал громкий хруст и приказал долго жить. Добрался бы я до дома, сломайся он раньше, не знаю. Думаю вряд ли. Но он сломался совсем рядом и я наощупь дошёл до двери. Какая была температура, я не знаю, но вернулся в рыбацкий дом я совсем замёрзший. Иней лежал на одежде и обуви. Кисти спрятаны в рукава.
Грязные сырые ветки никак не загорались, а голодная, замёрзшая голова не соображала, что можно разбирать и жечь сам дом. На худой конец простыни и одежду. Силы совсем оставили меня. Холод и голод. Да ещё и вместе. Я сел в дальнем от входа углу комнаты. Где меньше сквозило. Даже упал, а не сел. Всё что помню дальше — как жёг оставшиеся спички из коробка, чтобы согреться. Словно девочка со спичками из сказки Андерсена. Ну хоть не оловянный солдатик — подумал я. Олово рассыпается на морозе.
Остров (Остров)
1.22
Не помню, я смотрел какое-то польское кино или читал "Робинзона Крузо" и мне вдруг подумалось, что все мы здесь, на этой планете, словно на острове, только остров этот не необитаемый. Но что по сути мало чего меняет. Заперты мы здесь, как пауки в банке. Остров то — он и есть остров.
Эпизоды (Тургенев)
1.24
Они встретились на мосту, ах, если бы они встретились на мосту! — в третьем лице думал о себе я. Просто кто-то однажды сказал мне: “всегда назначай свидания на мосту. Это особенные места, волшебные, если хочешь”. Я сидел в углу помещения, голодный и ещё хуже — замерзающий. Сидел и думал совсем не о тех вещах, о каких стоило бы.
Мне хотелось продолжать писать всё это в блокнот. Захотелось назвать эту историю “Записки рыбака”. Забавно, правда? И пускай о рыбалке в них будет не больше чем о охоте в “Записках охотника” Ивана Тургенева, но я и не претендую. Да и кому всё это, если мы и действительно летим отсюда прочь на край космоса? Если мы ложимся спать последний раз?
Боги (Цивилизация)
1.27
Умирать было конечно жалко. Нет, правильнее будет сказать обидно. А умирать всем вместе тем более. Что будет со всеми нашими творениями? Нашими — значит человеческими. Великими книгами, архитектурой? Со всем, что мы создали. Зачем? Для кого это было сделано, если нас больше не будет? Я представил, как нашу голубую некогда планету разрывает на части, как в безвоздушном пространстве космоса летят разорванные книги. Полотна великих мастеров. Как всякое будущее исчезает. Было ли это наяву или во сне, в бреду, я не знаю. Уже ничего не знаю. А мы ведь были богами. Да. Мы творили. Мы создавали цивилизации. Приматы были вершиной животного мира. Высшей точкой эволюции. Мы — другое. Мы были богами. Нет ничего более обидного, чем оказаться смертным богом.
6 июля (Сияние)
2.59
В полуобморочном состоянии, в сознании или нет, в агонии, бреду, горячке, я пробираюсь через лес. От дерева к дереву, хватаюсь за стволы, за кору. Падаю, долго поднимаюсь и наконец не могу больше встать. Ползу, нащупываю корни, потом ствол. Кора, пахучая смола липнет к ладоням. Из последних сил приподнимаюсь и сажусь спиной к широкому дереву. Чувствую как по пояснице ползёт холод. Проходит какое-то время, пять минут или час, счёт ему я уже давно потерял и мне снится, что я поднимаюсь в гору. Я понимаю, что это сон только потому что гор у нас рядом нет. Во сне я ловко цепляюсь за скальную породу, скачу с выступа на выступ, ползу высоко-высоко, а потом руки мои обессиливают и соскальзывают, земля уходит из под ног и я лечу вниз. Лечу долго, как следует успевая почувствовать страх, уже забыв, что я во сне. А после ударяюсь о землю и тут же просыпаюсь в своей кровати у бабушки в деревне. Как хорошо и уютно! Приятная нега во всём теле. По телевизору только что закончилась "Калыханка", но её мелодия ещё играет во мне, на столе стоит отпитая стеклянная бутылка "Буратино". За приоткрытым окном лето и тёмная, тёплая ночь. Нежная. На один лад стрекочут кузнечики. Окно никогда не закрывалось и в дом не летели комары. До сих пор не понимаю, почему так. Неспешный ход моих мыслей прерывает звон — за окном забренчала цепью соседская собака. И тогда я прихожу в себя. Собака то сдохла много лет назад! И бабушки давно нет на этом свете! И дом позабыт мною. И до дома этого полторы тысячи километров по прямой. И тут я прихожу в себя ещё раз, но уже здесь, под деревом. Не понимаю, как проснулся, потому что спать хочется жутко. Только вот мне уже совсем не холодно. И на улице вроде стало светлее, потому как я уже различаю предметы. Кусты, частокол елей, что это там, сова на толстой ветке? Да, определённо становится светлее. Всё быстрее и быстрее. Но свет этот необычный. Изнутри идёт что-ли. И приятная лёгкость во всём теле. И такие тяжёлые веки. Но я поднимаю их, чтобы смотреть. Смотреть как ветер играет с ветвями векового дуба, как капли росы блестят на листьях. Я всё вижу! И ещё я вижу, как всё в этом мире правильно и всё находится на своих местах. И не нужно мира другого. И всё внезапно засияло вокруг, словно вспыхнула спичка в кромешной темноте, только не солнечным светом, жёлтым. А светом белым. И светил он не откуда-нибудь, а сразу отовсюду. И так легко мне стало, и защипало в глазах моих и я закрыл их.
Электроника-5 (Час волка)
3.33
Мерещится ли кому уханье совы? Скрипят деревья, шуршит ветер? Или тишина окутала собой лес? Звенеть ей или не звенеть в чьих-то ушах? Вот в космосе всегда тихо… Словно на невидимых верёвочках висят планеты. Есть ли среди них наша?
На запястье, на маленьком экране часов “Электроника-5”, чёрным на сером отображаются цифры 3:33. На календаре 6 июля 1986 года.
6 сентября 2019
Париж, Гавр, Санкт-Петербург