Мой Кирилл был тоже лесной человек, таёжный.
В сталинские времена его семью, за дворянское происхождение, репрессировали, и Кирилл ещё подростком попал в Сибирь. У них на зоне оказалось два профессора медицины, Дитрих и Скоморовский. Поскольку лечить нужно было многих, включая охрану и всякое начальство, Скоморовский убедил сделать в лагере такие медицинские курсы: ведь нужны были фельдшеры и медбратья, а где их взять? Кирилл оказался в числе молодых зэков, которых Наум Маркович и Дитрих отобрали для обучения. Он стал фельдшером, "лепилой" по-лагерному,оттого и выжил... Да; так вот, когда его перевели на зону, где он был единственным медиком, ему делали разные поблажки и отпускали в тайгу, даже с ружьём - но только с одним патроном... Я это затем рассказываю, чтобы было понятно, как вольно чувствовал себя Кирилл в лесу. Мы с ним накапливали отгулы на производстве сверхурочной работой и потом неделями пропадали в лесах под Ленинградом.
Однажды мы решили пройти в Макарьевскую Пустынь. Там когда-то был то ли монастырь, то ли отшельнический скит, а теперь осталось только местечко такое, где бил родник, о котором говорили, что он целебный и чудотворный. Возле родника, говорят, висела иконка, и туда сходились всякие верующие паломники, кто дорогу знал. Мы с Кириллом верующими не были, но это место казалось нам интересным. Говорили, что монахи Макарьевской Пустыни прокопали канал, по которому можно было на лодке ездить. И они на лодках привозили себе разную провизию - ну, всё, что им для жизни было нужно - и вывозили на продажу грибы, клюкву, голубику, изделия всякие свои... Вот нам и захотелось разыскать этот канал (он шёл через Виняголовское болото)и пройти до Макарьевской Пустыни. Только мы никак не могли найти никого, кто бы знал эту дорогу; и решили искать её сами. У нас была синька с довоенной карты - вот по ней.
Мы уже бывали в этих местах весной. Там нужно в Малуксе сойти с поезда и до Виняголова сначала через Малуксу идти, а потом лесом, но по прекрасной, широкой, разъезженной лесной дороге.
Виняголова, собственно, никакого давно уже и не было, а были только бугорки на месте фундаментов, где когда-то, до войны, дома стояли. Красивая, верно, деревня была. Сосны высоченные, золотистый песок на пригорках... Но в войну деревню буквально снесло шквальным огнём с обеих сторон; а мы ходили в тех местах в самом конце шестидесятых, начале семидесятых. Так что в наше время уже и бугорки фундаментов берёзками поросли. Таких мест было много под Ленинградом.Да, наверное, и по всей России. И по всей Европе. И вообще по всему миру...
Не было деревни Виняголово. А вот кладбище оставалось. Посещаемое, ухоженное кладбище. Кто-то красил кресты и пирамидки со звёздочками, подновлял оградки,украшал их бумажными цветами. Фотографии, правда, все выцвели и на них ничего было не разобрать. Но люди сюда ходили. Малуксинские, я думаю...
После кладбища дорога была уже не такой наезженной, однако ещё живописней из=за своих песчаных холмов и высоких сосен. А там уже и берёзовый лесок поднимался, и осинник. Лес всегда забирает своё в тех местах, откуда люди ушли... Только от Виняголова люди не совсем ушли. Потому что, как пройдёшь немного, там какой-то ручеёк удобный такой изгиб делает. Хороший ручеёк, почти что речка. Он даже обозначен был на нашей синьке и название своё имел, только я этого названия не помню Это ж давно было, то, про что я рассказываю, где-то полвека тому... Да, и на берегу ручья, где этот изгиб, мысок такой, стояли деревянно-проволочные заграждения. Там располагался летний пионерлагерь для скота. Судя по коровьим лепёшкам. Наверное, это то, что называется "летний выгон". Я точно не знаю, я ж не деревенская... Вот после этого выгона дорога вообще превращалась в тропинку - то есть, в целую сеть тропинок, совсем уж лесных. И все они - через остатки военных укреплений, через все эти окопы, траншеи, пулемётные гнёзда, развалины блиндажей, по гривкам брустверов, мимо противотанковых бетонных пирамид (здесь, видимо, было в войну танковоопасное направление) - все тропинки выходили к Виняголовскому болоту, известному своей крупной и обильной клюквой. Люди её с этого болота большими коробами к поезду таскали. В сезон, конечно.
Вот там, на болоте, и следовало искать тот самый канал.
Но весной половодье нас к болоту не пропустило. Ручей, который летом совсем кроткий и тихий, весной разливается так широко, что все тропинки заливает. Оттаивающее болото, видно, подкармливает его своей водой, и вода долго не уходит.
Мы вымотались, бродя по залитым тропинкам в воде по колено, и к вечеру решили отложить наши планы до летнего времени. Взощли на какую-то обсохщую высотку, раскинули свою полиэтиленовую крышу, костёр развели... Хороший костёр был, помню, - две здоровенные сухостоины из деревьев, побитых пулями и обгоревших во время тех, давних, боёв, и несколько пеньков, вывернутых с корнями... Нет лучшего топлива для костра, чем такие пеньки: они и смолистые, жаркие, и горят медленней, чем стволы... А ночи были уже совсем светлые, с редкими бледными звёздочками и едва заметным месяцем на золотисто-розовом небе...
Но летом мы ходили по другим местам и в Виняголово вернулись уже осенью.
(Продолжение следует)