Но это всё до нас - и Кобалевский, и его роман... В наше же время у окна на улицу сидели, ближе к вечеру, только мы с моей старшей сестрой Таней. Сидели обнявшись, смотрели, как день вечереет; иногда тихонько пели. Поскольку в такой ситуации петь хочется что-нибудь печальное, задумчивое, а для детей композиторы таких песен не сочиняли (пионерские песни тут не подходят, и про спорт, и про комсомол - всё не то)- мы поневоле пели песни из взрослого репертуара, что-нибудь любовное... А что делать? Выбора-то у нас не было!..
Жарким летом, под шелест увядающей от зноя листвы, мы, вопреки сезону, пели:
Замела метель дорожки, запорошила,
Кружева развесила вокруг;
Я хожу одна - и что же в том хорошего,
Если нет тебя со мной, мой друг,
Если нет тебя со мной, мой дру-уг...
Я, по крайней мере, о себе всю правду пела, а Танька врала. Потому что под окном, прислонясь к забору, её слушали сразу два друга, известные на улице хулиганы, Колька Глобус и Валерка Нездоля по прозвищу Кепочка. Оба были влюблены в нашу Таню. Они знали, что Таня сейчас не выйдет; но всё равно торчали тут, прижимаясь к забору, чтобы бабушке на глаза не попадаться. Аж пока, в конце концов, не попадались. Тогда только уходили, делая вид, что просто шли мимо и остановились закурить. Будучи хулиганами, они оба курили.
По улице идут коровы. Будучи умными, коровы знают свой дом. Они подходят каждая к своей калитке и мучительно мычат, пока не выходит хозяйка и не забирает их домой... Я часто думала - отчего коровы мычат так мучительно? Что их мучит? Может быть, то, что они не владеют человеческой речью и не могут ничего рассказать - как паслись, какой кому попался в травке цветочек и каков он был на вкус; как они пили воду, а вон та рыжая нахалка старалась их не подпустить, толкалась, как будто это её личный ручей...Или им жалко прошедшего дня, что солнышко уходит - и кто знает, вернётся ли снова... Но факт тот, что коровы мычат мучительно. Их понимают и утешают только их хозяйки, а больше никто...
Ветер проносит по дороге белую мергелевую пыль.
Наши горы сложены мергелями; поэтому и построили под горой когда-то цементный завод. Цемент там делали хороший, не хуже новороссийского; только в Новороссийске несколько больших цементных заводов, а у нас один и маленький. Его потом закрыли и снесли - когда решили сделать Геленджик исключительно курортным; но тогда, давно, он был и работал. Именно поэтому по нашей улице, между заводом и Луначарской, где шоссе, всё-таки проезжали Большие грузовые машины, даже трёхтонки и пятитонки. Но вообще улица была тихая и неопасная. Легковушки по ней почти и не шныряли. Да их и мало было. Только у нашего соседа, через дом, у Сальникова, была казённая "Победа", потому что он работал директором в доме отдыха "Четыре-пять". У папы, когда мы жили здесь после Чукотки и до Якутии, тоже была казённая "Эмка"; только папа никогда не задерживал машину и шофёра после работы: отвёз куда надо, привёз - и свободен. Но у Евгения Николаевича Сальникова
характер другой. Он любил, чтобы и машина, и шофёр всегда были готовы. А может, так и было надо по его работе... Неважно. Главное, улица наша от машин практически свободна, детей не страшно выпустить. Не то, что теперь...
И вот ветер несёт по дороге белую мергелевую пыль...
(Продолжение следует.)