Понемногу я перезнакомилась со всей семьёй.
Сын тёти аси, Саша - не скажу, чтобы красивый; так себе - жил в том же доме и заходил к нам, конечно, каждый день. Он меня за взрослую не принимал, разговаривал, как с ребёнком. Я ему была совершенно не интересна. Он к матери приходил, не ко мне. Помочь чем, если мужская помощь нужна была... Однако то, что я научилась здороваться по-армянски, ему очень нравилось. Он улыбался мне за это и рассказывал соседям:
- Квартирантка наша, студентка, по-армянски лучше меня говорит! - и все почему-то радовались и приветливо мне улыбались.
Работал он, как почти все наши соседи, на заводе. Там, под самым Бештау, был тогда какой-то завод. Не помню, что он производил, но многим давал работу. На этом заводе Саша и с Лидой когда-то познакомился - она тогда работала. Теперь-то нет; на Гора Посте мало кто из замужних женщин работали; но раньше она работала на заводе. Она была послевоенная сирота и с радостью пошла за Сашу, хоть её и предупреждали: за армянина идёшь, смотри! У них знаешь, как к женщинам относятся! Особенно к русским... Но Лида была сирота, молодая, и Саша был молодой, симпатичный; да и не совсем простой человек, бригадир всё-таки. Очень грамотный - полная средняя школа, десять классов; книжки читал... Вышла за него - и не пожалела. Астхы - Лида называла свекровь просто по имени, либо Астхы, либо Ася, когда как - свекровь сразу полюбила Лиду. Да она и не могла не полюбить сироту. Такая у неё была натура. А когда она ей внуков подарила, так и вообще дочкой стала.
Детей было трое. Старший, Серёжа, очень красивый и добрый мальчик, с синими глазами, "мохнатыми" из-за богатых ресниц, в моё время перешёл уже в шестой класс; младший, Гриша, Гирька, как его все называли, - во второй, а тёзка моя, Наташка, ещё не училась. Ей было пять лет, и была она страшная вредина, потому что - отцовская любимица. Сашка, как с работы придёт, сразу же брал её на руки и тетешкал, как будто она несмышлёный младенец, а не пятилетняя, вполне сознательная девочка. Все в семье с ней носились, как с какой-то драгоценностью, и бедному Гирьке всегда за неё доставалось. Она знала, что все, включая Серёжку, на её стороне; а ребёнку знать такие вещи не полезно, они его портят.
Она буквально тиранила брата. Единственный человек, у кого Гирька мог искать справедливости и заступничества, была бабушка. Ну, а теперь и я стала его защищать; во всяком случае, перед Серёжкой. Для Серёжки я, слава богу, была достаточно авторитетна...
Все трое липли ко мне, просили почитать им что-нибудь интересное или сказку рассказать. Ну, ко мне всегда дети липнут. А Лиде это в помощь: у неё было много дел по хозяйству, да она ещё, как все женщины на Гора Посте, и вязала на продажу.
Женщины на Гора Посте пряжу не покупали. Они покупали на рынке просто шерсть - грязную, серую, комковатую. Они её мыли, сушили, потом красили в разные цвета, полоскали в уксусе, чтобы она не линяла, опять сушили, расчёсывали такой специальной, очень колючей железной чесалкой, пряли - и только потом вязали из этой пряжи. Шапочки, шарфики, кофточки, всякие детские вещи - пинеточки, распашонки, чепчики... Много чего. Очень красивые и тёплые вещи получались. Продавали их на рынке, прячась от милиции. Потому что это было частное производство, в нашей стране незаконное. У нас ведь тогда считался социализм; а при социализме всё должно быть государственное, и всякий человек должен работать в На государственном предприятии или в государственном учреждении и получать государством определённую зарплату. А тут - сами по себе: сами сырьё покупали (между прочим, тоже незаконной), сами что-то из него изготовляли, сами продавали за цену, которую сами же из своей головы выдумали. Может быть, совершенно не обоснованную с научной точки зрения...
Таким вот, незаконным, образом тётя Ася подняла всех своих четверых детей (у неё ещё три дочери было, и я про них тоже расскажу - чуть позже). Пенсию за мужа, офицера Красной Армии, погибшего на фронте, она не получала. Почему?
- Сама виновата, - ответила мне тётя Ася. - Я ведь все его документы уничтожила. Как же я могла доказать, что он был офицер и погиб?
- А зачем же было уничтожать?
- От страха. Тут немцы были. Узнали бы, что у меня муж с ними воюет, да
ещё офицер, нам бы с детьми конец. Вот я всё и сожгла. Когда они в Пятигорск входили.
- Очень лютовали? - спросила я.
- Поначалу не очень. Да ведь и немцы тоже разные были. Те, что у нас стояли, даже помогали мне с детьми сначала.Они сначала к нам, армянам, вообще подлизывались, думали, что мы за них будем. А мы, когда увидели, как они евреев на расстрел гонят, так всё и поняли. Мы ведь знали, что это такое. Нас самих турки так убивали. Меня маленькой мама с папой через горы переводили. То папа на руках нёс, то я сама бежала, как могла. На своих коротеньких ножках. У мамы маленькая моя сестрёнка на руках... Я помню... Запомнишь, когда такое...
- Это когда же было?
- Давно!.. Ещё до нашей Гражданской войны... Вот как мы увидели, что они людей на расстрел гонят, немцы, так всё и поняли... Там ведь наши же знакомые были... Был доктор один, я его очень хорошо знала. Он нас всех лечил, детей моих лечил. И вот мы смотрим, а сделать ничего не можем.
- И ничего не делали? Против Захватчиков?!.
- Я - ничего. Моё дело было детей сберечь. А кто посмелее - те что-то делали. Но я их не знала... Тут одна девочка была, мама нашей Аннуш, ты её знаешь. Ей лет тринадцать было. Она всегда среди детей на улице командиром была... Так она других ребятишек подговаривала; вот они, как умели, немцам вредили. То у машины свечи вывернут, то песок в бак в мотоциклетке насыпят... Так, по мелочи... Отчаянная девочка была! У неё папа и старший брат воевали... Но умная, хитрая такая: они ни разу не попались... Аннуш на неё очень похожа.
Аннуш я знала, и её маму тоже. Её мама - это та красивая женщина, которая не спицами вязала, а крючком. А её дочка, Аннуш, одноклассница нашего Серёжки, тоже была на нашей улице среди детей главной - видно, в маму пошла. Очень заметная девочка - косы ниже пояса, глаза большие, яркие такие, брови длинные. Часто с нашими ребятами, в нашем дворе, играла.
Когда тётя Ася рассказывала про войну, нужно было всегда уточнить, про какую именно войну она рассказывает. Все войны у неё были как будто одинаковые. Как будто буря налетит, всё сомнёт, разрушит, всех, кого успеет, поубивает, вдов, сирот оставит - и пронесётся дальше. То есть, просто такая стихия. Такое стихийное бедствие... И люди живут пока, дышат, детей рвстят - до новой войны, до нового порыва бури...
(Продолжение следует)