Один из самых загадочных поэтов Серебряного века Михаил Алексеевич Кузмин родился в Ярославле в октябре 1872 года. Отец его, был морским офицером, мать - дочерью не богатого помещика Ярославской губернии. Уникальная впечатлительность и душевная тонкость рано сделали Михаила одиноким, нелюдимым, обособленным от всех. С ранних лет духовной родиной одинокого юноши стали литература и музыка. Россини, Вебер и Шуберт формировали его личность музыканта, Шекспир, Сервантес, Мольер, Гофман – поэта, рождая в душе будущего «гражданина мира» некую раздвоенность, тот загадочный сплав слов и звуков, который вскоре будет очаровывать его слушателей.
Начинал учиться Кузмин в Саратове, куда был увезен родителями в возрасте полутора лет, в той же гимназии, в которой в свое время учился Чернышевский. Однако уже осенью 1884 года семья поэта переехала в Петербург. Летом 1891 года Кузмин поступил в консерваторию. В это время его музыкальные увлечения выливались в сочинение многочисленных произведений, преимущественно вокальных. Он пишет много романсов, а также опер на сюжеты из классической древности. Впрочем, консерваторию Кузмин так и не закончил.
К 1893 г. относится бурный гомосексуальный роман Кузмина с неким «князем Жоржем» (не известно, кто скрывался под этим светским псевдонимом). «В 1893 году я встретился с человеком, - откровенно писал Кузмин в дневнике, - которого очень полюбил, и связь с которым обещала быть прочной... Весной (1895 г.) я поехал с князем Жоржем в Египет. Мы были в Константинополе, Афинах, Смирне, Александрии, Каире, Мемфисе. Это было сказочное путешествие по очаровательности... и небывалости виденного… В Вене мой друг умер от болезни сердца, я же старался в усиленных занятиях забыться...» Это путешествие дало темы для многих произведений Кузмина последующего времени. Эллинистическая Александрия надолго стала источником для его писаний, как в музыке, так в литературе. Он признавался своему другу Чичерину: «Я положительно безумею, когда только касаюсь веков около первого; Александрия, неоплатоники, гностики, императоры меня сводят с ума и опьяняют…»
По возвращению в Россию, Кузмин увлекся расколом. Каждое лето он стал проводить в провинциальных городках или в деревнях на Волге. «Удивила его тогдашняя внешность, - вспоминал художник Добужинский. - Он носил синюю поддевку и, своей смуглостью, черной бородой и слишком большими глазами, подстриженный «в скобку», походил на цыгана...»
В круг той художественной интеллигенции, которая играла столь большую роль в духовной жизни русского общества на рубеже веков, Кузмин впервые вошел как музыкант. Сам он признавался: «Почти до 1904 года не занимался литературой, готовя себя к композиторской деятельности, покуда некоторые мои приятели не обратили внимания на мои опыты, на которые я сам смотрел лишь как на текст к музыке». Дебют Кузмина как поэта состоялся в декабре 1904 года, когда вышел в свет альманах «Зеленый сборник стихов и прозы», где был напечатан цикл его стихотворений «XIII сонетов», а также оперное либретто.
В 1906 г. в «Весах» был опубликован роман Кузмина «Крылья», содержавший своего рода опыт гомосексуального воспитания. Книга произвела эффект литературного скандала и надолго определила автору репутацию совершенно одиозную и однозначную, вызвав травлю в печати. Кузмин же принципиально не только не старался скрыть характер своей интимной жизни, но и делал это с небывалой для того времени открытостью. В том же году были опубликованы «Александрийские песни» – первая русская книга, написанная верлибром, и ставшая на долгие годы как бы эмблемой творчества Кузмина. Читатели были буквально ошеломлены новаторством и искренностью его стихов.
Именно в качестве автора «Песен» Кузмин вошел петербургский литературный мир, познакомившись и сблизившись со многими поэтами-символистами — Блоком, Белым, Брюсовым и другими.
В 1907 году появился цикл стихов «Любовь этого лета» (позже он вошел в сборник «Сети»). Это была первая в России первоклассная поэзия на «запретную тему» гомосексуальной любви, прорвавшаяся сквозь табу. Кузмин выступает в ней не просто певцом любви, но певцом любви плотской, телесной – притом светлой, а не темной: «Глаз змеи, змеи извивы, пестрых тканей переливы, небывалость знойных поз… То бесстыдны, то стыдливы, поцелуев все отливы, сладкий запах белых роз…» Вообще же любовь Кузмина – тихая, музыкальная, как будто лунная. Она вся в трепете ласковых предчувствий, она – ожидание нежности. Критика отмечала, что Кузмин «хорошо овладел пушкинской игривостью и непринужденностью». Его поэзию проникает «дух мелочей, прелестных и воздушных». Здесь нет могучих страстей или философских раздумий, зато есть мир прелестных и естественных человеческих чувств и чуть-чуть насмешливых мыслей: «Мы веселимся до утра в веселых масках карнавала, давно уж кончена игра, а нам все мало, мало, мало…». В этом было что-то от французского рококо, и действительно, стихи Кузмина – прекрасная стилизация под дух XVIII века (эпоху маскарадов, кружев, шелка и очаровательной фривольности)…
При всей своей связанности с символистами, Кузмин внутренне всегда сохранял свободу от каких бы то ни было попыток подчинить себя групповой дисциплине и групповым интересам. В первом номере «Аполлона» за 1910 год была напечатана его программная статья «О прекрасной ясности», в которой Кузмин критиковал «туманности» символизма и провозглашал ясность главным признаком художественности. Выступление Кузмина считают одним из наиболее явных предакмеистических манифестов. Впрочем, в круг акмеистов Кузмин так никогда и не вошел.
В августе 1912 года в издательстве «Аполлон» вышла вторая книга поэта «Осенние озера». По своему составу она была очень многообразна. Здесь и газэлы, духовные стихи, выдержанная в духе Средневековья поэма «Всадник». Чувствовалось сильное влияние на автора стихов Данте, Петрарки и трубадуров. В 1914 году появился третий сборник «Глиняные голубки», в котором царила совсем иная атмосфера дендизма и пасторальной галантности XVIII века.
Как практически все русские интеллигенты Кузмин приветствовал Февральскую революцию, в которой увидел великое завоевание народа. Так же положительно отнесся он поначалу к Октябрьской революции, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов. При этом сам Кузмин не допускал для себя мысли об эмиграции, считая, что только в России он может жить и работать.
В 1918 году вышел сборник стихов Кузмина «Вожатый», в 1919 - его роман о жизни Калиостро. 1921-й год принес еще два сборника стихов — «Эхо» и «Нездешние вечера». Но, несмотря на такую активность, Кузмина постоянно преследовали финансовые трудности. Последние годы своей жизни в Советской России сам Кузмин сравнивал с жизнью Ионы в чреве кита. Его стихи пропали из печати. Лишь чудом увидела свет в 1929 году насквозь экспрессионистская и жестоко раскритикованная советской критикой книга стихов «Форель разбивает лед». После этого он замолчал навсегда. В феврале 1936 года старого и больного поэта положили в Куйбышевскую (бывшую Мариинскую) больницу в Ленинграде, где 1 марта он скончался от воспаления легких.
В 30-е гг. Кузмин жестоко бедствовал. Поэтому он был очень рад, когда в 1933 г. Государственный литературный музей купил его «Дневники». Однако после смерти поэта его бумаги были истребованы из Гослитмузея органами НКВД. «Кузмина уже не было в живых той порой, - пишет исследователь его творчества А.Г. Тимофеев, - когда по его «Дневнику» (либо в том числе - и по его «Дневнику») начали брать людей…» В 1938 г. был арестован и погиб его друг Юрий Юркун. Из его дома был изъят большой архив неопубликованных произведений Кузмина, бесследно исчезнувший потом во время блокады.
ххх
Я не с готовым платьем магазин,
Где все что хочешь можно взять померить
И где нельзя божбе торговца верить;
Я — не для всех, заказчик мой один.
Всех помыслов моих он господин,
Пред ним нельзя ни лгать, ни лицемерить,
Власть нежную его вполне измерить
Тот может лишь, над кем он властелин.
Ему я пеструю одежду шью,
Но складки легкие кладу неровно,
Ему я сладостно и горько слезы лью,
О нем мечтаю свято и любовно.
Я мудрый швец (заказчик мой один),
А не с готовым платьем магазин.
ххх
Твое письмо!.. о светлые ключи!
Родник воды живой в пустыне жаркой!
Где мне найти, не будучи Петраркой,
Блеск жгучих слов, как острые мечи?
Ты, ревность жалкая, молчи, молчи…
Как сладко в летний день, сухой и яркий,
Мечтать на форуме под старой аркой,
Где не палят жестокие лучи.
Опять я вижу строчек ряд небрежных,
Простые мысли, фразы без затей.
И, полон дум таинственных и нежных,
Смотрю, как на играющих детей…
Твое письмо я вновь и вновь читаю,
Как будто прядь волос перебираю.
ххх
Как без любви встречать весны приход,
Скажите мне, кто сердцем очерствели,
Когда трава выходит еле-еле,
Когда шумит веселый ледоход?
Как без любви скользить по глади вод,
Оставив весла, без руля, без цели?
Шекспир влюбленным ярче не вдвойне ли?
А без любви нам горек сладкий мед.
Как без любви пускаться в дальный путь?
Не знать ни бледности, ни вдруг румянцев,
Не ждать письма, ни разу не вздохнуть
При мадригалах старых итальянцев!
И без любви как можете вы жить,
Кто не любил иль перестал любить?..
ххх
Прекрасен я твоею красотою,
Твое же имя славится моим.
Как на весах, с тобою мы стоим
И каждый говорит: «Тебя я стою».
Мы связаны любовью не простою,
И был наш договор от всех таим,
Но чтоб весь мир был красотой палим,
Пусть вспыхнет пламень, спящий под золою.
И в той стране, где ты и я одно,
Смешались чудно жертва и убийца,
Сосуд наполненный и красное вино,
Иконы и молитва византийца,
И, тайну вещую пленительно тая,
Моя любовь и красота твоя.
ххх
Среди ночных и долгих бдений
И в ежедневной суете
Невидимый и легкий гений
Сопутствует моей мечте.
Нежданную шепнет строку,
Пошлет улыбкой утешенье
И набожному простаку
Простейшее сулит решенье.
И вот небедственны уж беды,
Печаль забыта навсегда,
И снятся новые победы
Простого, Божьего труда.
Я долго спутника искал
И вдруг нашел на повороте:
В поверхности любых зеркал
Его легко, мой друг, найдете.
Печален взор его лукавый,
Улыбок непонятна вязь,
Как будто недоволен славой,
Лишь к славе горестной стремясь.
Вы так близки мне, так родны,
Что кажетесь уж нелюбимы.
Должно быть, так же холодны
В Раю друг к другу серафимы.
Но спутник мой — одна правдивость,
И вот — пусты, как дым и тлен,
И бесполезная ревнивость,
И беглый чад былых измен.
И вольно я вздыхаю вновь,
По-детски вижу совершенство:
Быть может, это не любовь,
Но так похоже на блаженство!
Модернизм и постмодернизм http://proza.ru/2010/11/27/375