или
ПОСЛЕ БОЁВ ЗА ГОРОД ГРАУДЕНЦ
( Продолжение )
* * *
На самом деле шестого марта 142-я дивизия никуда из города не была отведена. Но получилось так, что сосредоточившись к семи утра в кварталах, указанных в ночном распоряжении штаба корпуса, 946-й полк вскоре отвели из хоть и большого, но занятого сквером и кладбищем 51-го квартала, в другой квартал немного восточнее.
Здесь на обширной внутриквартальной территории полк занялся переформированием в один-батальонный состав, сколачиванием шести штурмовых групп и подготовкой к так и не состоявшемуся общему штурму крепости силами 98-го стрелкового корпуса. После отмены штурма вследствие капитуляции гарнизона крепости, подразделения полка были расквартированы на ночёвку в ближних домах. И только седьмого марта утром походная колонна 142-й дивизии, согласно приказу штакора-98 следуя через восточный пригород Грудзёндза – посёлок Кляйн Тарпен, выдвинулась на марш в северном направлении.
Накануне Сергею Сабирову с товарищами не хватило каких-то десяти минут, чтобы застать своих однополчан на первоначально указанном месте сосредоточения – в 51-м квартале со сквером и кладбищем. Снова отстали наши ребята от своих и крепко пригорюнились. Вляпались в очередное дерьмо по самые уши. Вот тебе и рыба, вот тебе и панский чай с вареньем!
Постояли, повычисляли, в каком направлении из города могла бы выдвинуться их дивизия. И перевесило мнение: наверное, за Вислу ушла, скорей всего, куда-то в район данцигского Старгарта. Об трудных боях наших войск под этим городом в то время говорили почти все. Поэтому решили идти на переправу – догонять своих.
К парому возвращались ближней дорогой вдоль порта. И вышли на площадь в месте схождения трёх улиц, где погиб Коваль. Вскоре снова подошли к кладбищу, но уже с другой стороны – с улицы Рыбацкой. К могиле подходить не стали, потому что спешили. Постояли минутку и издали посмотрели на неё через пролом в стене кладбищенского ограждения. А Цымбалюк снова плакал, с земляком и верным товарищем по оружию прощался. Знал, что же навсегда покидает это место. Да они все были тогда абсолютно уверены, что вскоре переправятся через Вислу и пойдут догонять свой полк.
Но, выйдя на хорошо запомнившийся им по штурму мост через речку Тринке, издали увидели возле парома бойцов в фуражках с малиновыми околышами. Патруль НКВДшников поддерживал порядок на пароме и запруженном обозами дебаркадере. Но, после истории в Гручно, повторно объясняться с «малиновыми ребятами» никому не хотелось. Этого удовольствия им с головой хватило три недели назад в Швеце.
Да и как можно было вразумительно объяснить кому-либо, что про них снова забыли? Ведь сами виновники не станут признаваться в ротозействе, допущенном в старинном замке во время завтрака с жареной рыбой и панским чаем с вареньем.
Спешить больше нечего было. Поисковый порыв сдулся у всех. Куда идти дальше, не знали. Поэтому с горя решили снова вернуться к могиле Коваля. Рановато было поминать его, конечно, ведь только шестые сутки пошли со дня его гибели. Но, с досады и злости на самих себя, решили выпить за помин Ивановой души.
У могилы постояли совсем немного, потому что ноги колоколами гудели после двухчасовой беготни. А результат поисков по-прежнему был нулевым. И в унынии направились к внутриквартальному входу на кладбище, где у забора приметили длинную скамейку.
Что делать в этой глупой ситуации, никто не знал решительно ничего.
- Сколько мы бьёмся, а выхода всё нет, – уныло пробубнил Васянович.
- Как это нет выхода? – удивился Уваров. – Похоже, нам снова нужно идти в комендатуру сдаваться.
- Ага! И комендант с удовольствием выпишет тебе проездной билет прямиком в штрафную роту, – не поддержал его Цымбалюк. – Нет, хватит с нас комендатур. В тот раз в Швеце нам просто повезло, что старшина... как там его?..
- Трофимов... или Трифонов, – неуверенно подсказал Удалов.
- Ну да, старшина. Так это его знакомец из комендатуры продал нас за бутылку водки.
- Ну, ты тоже скажешь, Сеня! Продал... – возмутился Сабиров.
- А то нет, хочешь сказать? А у кого тогда глазки так блестели и запах был такой, что хоть огурцом закусывай?..
Короче, поспорили, чуть не рассорились, после чего коллективно отмели предложение Уварова про комендатуру. И очень даже зря сделали это. Потому что первым советским комендантом города Грудзёнз был назначен полковник Кириллов. Вплоть до капитуляции крепостного гарнизона он являлся заместителем командира 142-й дивизии полковника Сонникова по строевой части. Может, комендант города и обматерил бы в сердцах своих нерадивых солдат из роты Быстрова, к которому относился весьма благосклонно, но после этого уж точно спровадил бы их в свой полк. Но...
Но этого не произошло. Потому что Серёга Сабиров вдруг задумчиво произнёс:
- А вы знаете, что командир 37-й гвардейской, генерал Рахимов, мой земляк? Я даже видел его издали. Человек он хоть и строгий, но простой и добрый. Думаю, он нас поймет. Я предлагаю идти к нему сдаваться. Это намного лучше, чем снова к смершевцам в пасть соваться.
Посидели ещё немного, понурившись и вспоминая, кто о чём. Тем не менее, по команде Сабирова решительно встали и бесцельно пошли, куда глаза глядят – куда-то к центру города, не ожидая при этом для себя ничего хорошего. Дорога туда шла только через единственный мост через речку Тринку, который они брали с боем и где уже недавно побывали.
Но, едва выйдя из прикладбищенского сквера на широкую улицу, шедшую вдоль развалин домов на южном берегу злополучной речки Тринке, как столкнулись с однополчанином – Митяем Лазаренко, служившим в перовой роте. Но обоюдная радость оказалась преждевременной. Оказалось, что Митяй тоже искал своих.
Родом Лазаренко был с Подолья, из соседнего с Цымбалюком села. Более того, они были одновременно мобилизованы и даже приходились друг другу «встречными» кумовьями.
И здесь нам понадобится небольшое отступление.
В больших, богатых детьми и родственниками селах Подольщины кумовьями, в том числе «встречными», то есть ответно крестившими детей своих кумов, были едва ли не все односельчане. Поэтому с кумовством особо не считались. Ведь не зря же в народе говорят, что «та ещё не кумовала, что под кумом не бывала». И все при этом ржут во всю глотку, потому что по себе хорошо знают правдивость этой фразы. А Митяева красавица-жена Катерина со своей талией-тростиночкой одно время очень крепко нравилась Сеньке. Нравиться-то она нравилась куму, но с «очень близким кумовством», чего Сеня долго добивался от Катерины, любвеобильному вожделенцу обломалось напрочь. Кума оказалась очень верной своему писаному мужу-красавцу, любила его до умопомрачения.
А Митрий Лазаренко действительно был видным парнем! Девки и молодые женщины всегда и всюду очень любили его. Да и как было женскому сердцу не поддаться очарованию такой наивной и чистой, такой породистой мужской красоты? Две бабёнки откровенно заявили ему, что хотели от него всего лишь одного: родить красивого ребёнка. А некоторым женщинам очень хотелось другого – пусть всего за ночку-другую с ним, но зато чуть ли не наизнанку выпотрошить все свои истомившиеся чувства. Мужья-то ведь разными бывают: и пью они, и руку поднимают, и о долге супружеском забывают, или на стороне гуляют...
Митяй и сам тоже очень любил этим делом заниматься, чего уж тут греха таить. И крепко, по-матросски любил падких на него женщин, не ленился и не волынил, когда любовное дело до постели доходило. Но как только он замечал, что уже хорошенько поматросил очередную свою жертву, так и поминай, как его звали. При всех странностях его любви, тате-Катерине он оставался верным душой и сердцем. А что телом изменял... Так с него же не убудет! И Кате было бы грех на него жаловаться.
Цымбалюк с Лазаренком уже встречались на западном берегу Вислы, когда совместно наступали в районе станции Драгас. И вот судьба каким-то хитроумным своим вывертом снова свела их нос к носу.
С квадратными от ужаса глазами Митяй мчался, куда глаза глядят. Но, судя по всему, ноги сами несли его в сторону паромной переправы. Увидел Лазаренко своего кума и обрадовался ему, как маме родной – чуть не до слез. Как щеня, чуть ли не хвостиком завилял от восторга. Уж теперь-то он точно будет спасен, потому что блуждающему в одиночку солдату очень трудно отпереться от обвинения в дезертирстве.
По его словам, он только что еле-еле отбился от патруля, чтобы тот не замёл его на гауптвахту. Ради собственного спасения пришлось даже расстаться с замечательным немецким складным ножиком, имевшим полный набор лезвий и прочих штучек. Там ещё вилочка со штопором были. А иначе не повелся бы на его уговоры сержант, старший в патруле.
Теперь, почти в самом конце войны, загреметь в штрафбат по позорной статье за дезертирство Митяю очень не хотелось. И он, чуть ли не припадая на колени и слегка заикаясь, стал умолять всех сразу и не обращаясь ни кому конкретно:
- Ребята! Возьмите меня с собой! Без вас я пропаду!..
При этом он беспокойно поводил по сторонам глубокими серыми глазами с густыми ресницами. На его чистом и гладком, удивительной белизны лице с тонко отточенным профилем, орлиным носом и соболиными бровями застыла глубокая тревога.
С дрожью в голосе он заявил, что его тоже бросили, и понёс какой-то бред про важное поручение своего командира. И при этом до сих пор не замечал, что ширинка его галифе была не застегнута то ли после нужника, то ли после иного чего. Попробуй узнать теперь, почему из нее выбился край нательной рубашки, издалека привлекавший к себе внимание. Поэтому солдаты не столько слушали Митяя, внезапно попавшего вместе с ними в один и тот же просак, сколько посмеивались над ним из-за этой небрежности в одежде.
А ядовитый на язык Семён Цымбалюк не упустил своего шанса подъегорить дорогого кума.
- Так куда же это ты настолько сильно спешил, кум Митяй, что едва не сшиб нас с дороги? – с артистически подстроенным неподдельным участием спросил Сеня.
- Как куда? На переправу, своих догонять...
Далее Цымбалюк очень внимательно, не перебивая кума, выслушал его короткий рассказ об утреннем злоключении. После чего ещё раз глянул на расстёгнутую ширинку брюк кума и ласковым таким, медоточивым голосом спросил:
- А почему это пани ширинку тебе не застегнула, а? Или ты из её объятий пулей вылетел?
И вдруг резко ухватил и дёрнул кума за белевший край его нательной рубашки.
Митяй в ужасе отшатнулся, полыхнул лицом и неловко зашарил руками по брюкам. От возмущения за такое посягательство на его честь, он начал сильно заикаться. С детства был у него такой дефект речи, который проявлялся только в состоянии крайнего волнения. Сеня хорошо знал об этом и поэтому ожидал «правильного» ответа Митяя.
После внезапной выходки Цымбалюка все застыли в полуулыбке, ожидая развития событий и готовые грянуть хохотом.
- Да...-да...-да... – никак не мог справиться с языком Лазаренко.
Но Цымбалюк очень-очень ласково и совершенно невозмутимо снова приобнял его за плечи и продолжил просто уничтожать, расплющивать пунцового от стыда Митяя:
- Кум, ты послушай меня. Нам всего одного твоего «да» вполне хватило бы. Так что совсем не нужно нам и всем в округе три раза утверждать про свои дела с горячей пани.
Громогласный хохот солдат совершенно заглушил слова Митяя, наконец-то, обретшего дар речи и пытавшегося что-то возразить насчёт своей ширинки. Всё ещё смеясь, Удалов с Павловым с двух сторон по-дружески похлопали Митяя по плечам и предложили ему, да и всем своим заодно, поскорее уходить подальше от переправы, потому что в их сторону уже повернулись две фуражки с малиновыми околышами: что такое? Что за шум и смех?
Младший сержант Сабиров тут же построил в колонну по двое своё внезапно приросшее одним бойцом отделение и приказал следовать за ним. После чего все дружно и чуть ли не демонстративно чеканя шаг, потопали от «малинового» греха подальше.
И только теперь Митяй понял, в какую беду он мог вляпаться, когда на всех парах нёсся к парому. В ужасе он пару раз оборачивался в сторону переправы, пока кум Цымбалюк довольно ощутимо не ткнул его кулаком под рёбра (Уваровская школа!):
- Иди уже ровно! И нечего тут на свою смерть оглядываться!
Так и попали они дальше – «сдаваться» генералу Рахимову, великому земляку их командира отделения...
Продолжение здесь: http://proza.ru/2020/05/07/1641