- М-да… “Сумбур вместо музыки”... - Вероника усмехнулась, вспомнив название разгромной статьи в газете “Правда”* некогда заклеймившей оперу Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”. - Вот и мою “писанину” после стольких сухих и нелицеприятных подробностей военной жизни кто-нибудь вполне может назвать “антинародной” и “формалистической”. Хотя по большому счету, кому она так уж интересна, эта моя “писанина”...
Был у Вероники этот пунктик – самокритичность, порою доходящая до абсурда. Стоило дать ей волю, как сразу все начинало идти вкривь и вкось. А ведь чтобы добиться успеха в чем бы то ни было, а главное – в своей профессии, ей кровно необходимо было верить в себя, верить в свое дело. Это она поняла еще в консерватории.
Изрядно перетрусив, но вовремя сумев взять себя в руки, она блестяще спела на вступительном экзамене и была зачислена на первый курс вокального факультета. Пятерых, прозанимавшихся кто два года, кто год здесь же на подготовительных курсах, зачислили на дневное отделение. Нику и еще четверых иногородних – на вечернее, которое лишь называлось вечерним, а по сути, было тем же дневным. Лукавство заключалось в том, что “вечерникам” не нужно было выплачивать стипендию. Такая вот хитрая экономия.
Первые два курса для Вероники оказались адски трудными и едва не привели к потере голоса. Днем у нее были занятия, а до занятий и после – подработки. Пришлось поработать и уборщицей, и дворником, и репетитором. Когда подработок не находилось, кое-как перебивалась впроголодь. Просить деньги у родных она считала ниже своего достоинства, да и какие у них деньги.
От постоянной усталости и недосыпа голос тускнел, отказывался повиноваться, терял силу. С ней стало происходить и то, что часто происходит с неопытными, начинающими музыкантами. Спутав текст, или слегка сфальшивив, она впадала в панику, при этом пыталась “бороться” с волнением и этим еще больше усугубляла ситуацию.
Спустя время она поняла, насколько важно научиться игнорировать любой промах и относиться к нему невозмутимо. Разволновавшись из-за единственной фальшивой ноты или забытого слова, можно загубить все выступление. Иногда что-то можно исполнить хорошо и даже блестяще, иногда - хуже. Да и от провала не всегда возможно застраховаться, ведь голос живой, хрупкий инструмент, напрямую зависящий от состояния певца и требующий от него больших самоограничений, которые еще и ужесточаются с годами. Без этого вряд ли возможно сохранить нервную энергию, психические силы и время для совершенствования. Приходится избавляться от различных привычек, пристрастий, сокращать до минимума разговоры, контакты с людьми, да и вообще с внешним миром. Такая вот своего рода профессиональная аскеза.
Прав был Микеланджело Буонарроти - ”Искусство ревниво, оно требует, чтобы человек отдавался ему всецело”.
“Если ты хочешь чему-то научиться, не бойся ошибаться. Это ошибки хирурга смертельны, а ты - не хирург” – вторил ему, наставляя своих учеников, скрипач и музыкальный педагог Абрам Штерн.
- Да, я не хирург, - наконец подвела черту под своими сомнениями Вероника, - ошибаюсь я или нет, но это не “писанина”, это реальность ставшая жизнью моих героев, это их боль, страдания, радости. И моя цель - как можно ярче воплотить их в слове.
Так же как пение мое когда-то рождало у слушателей понимание и сопереживание, быть может и этот роман найдет отклик в чьих-то умах, сердцах, душах, и сможет открыть для них какие-то иные, незнакомые доселе грани жизни.
А стало быть вперед, мой читатель! Последуем далее за моей героиней в мир света и теней артистической жизни.
***
То, что вместо храма искусства она попала в своего рода зону боевых действий, Анна поняла не сразу. Тем больнее далось ей это открытие. Поначалу ей попросту было не до этого.
Каждый день она с надеждой бежала к алфавитному ящичку, в который раскладывались письма приходящие жильцам общежития, и с каждым днем таяла ее надежда. Более же всего мучила неизвестность.
После первого курса она ушла из общаги и стала жить в квартире знакомых, которая пустовала после смерти их родителей. Сообщить свой новый адрес Петру после того как все ее письма возвратились обратно она не могла. Долго еще наведывалась в общежитие, но писем по-прежнему не было. И, наконец, ждать их она перестала. Постепенно и боль притупилась. Занятия, подработки, концерты, изматывали ее основательно. На терзания не оставалось уже ни времени, ни сил.
Что ж, говорила она себе, раз называл меня дед стойким оловянным солдатиком, значит самое время теперь мне им быть.
Когда на втором курсе ее вызвал к себе директор оперной студии и заявил, что пора бы ей подумать о том, чтобы сменить профессию, дескать, голос не летит через оркестр, а вместо успехов она показывает спад и деградацию, Анна заупрямилась. Хотя, по правде сказать, он был прав.
Вот тут и разгорелась война не на шутку. Ей намекнули на “домашние” дополнительные занятия, она сделала вид, что “не поняла”. Тогда ей уже напрямик было сказано - если согласится заниматься индивидуально, то получит главную партию в новой постановке. Анну так и подмывало спросить – а что, после индивидуальных занятий на дому голос сразу же обретет полетность?* Но она воздержалась, обещала подумать и, наконец, придумала - сказала, что согласна, но с условием – заниматься у нее дома. Там спокойно, никто мешать не будет – муж в длительной командировке.
А надобно сказать, что никакого мужа в то время у Анны, конечно же, не было, а была в доме только птица – ручная сорока оставшаяся от прежних жильцов. Анну попросили присматривать за ней или же отпустить на волю, если с нею будет слишком хлопотно. Анна обрадовалась - с птицей было веселее, хотя хлопот она действительно доставляла немало. Когда Анна уходила, то закрывала ее в клетке, в остальное время пташка жила вольно и конечно хулиганила изрядно. Но и польза от нее была немалая – ловила она мышей. Бог весть как они добирались до десятого этажа, но в короткое время были пойманы и съедены сорокой по имени Брут три мыши. За четвертой Брут погнался на глазах у Анны, успел схватить ее за хвост, но упустил.
Присутствие сороки также входило в тайный план Анны, но то, что случилось, превзошло все ее ожидания.
К тому времени как наступил “час Ч”,* Анна уже не раз пожалела о своем авантюрном плане, но отступать было поздно.
Запиликал дверной звонок, и минута в минуту на пороге появился престарелый профессор. Насильственно запечатлев на ее щеке поцелуй, он протянул ей авоську с каким-то свертком внутри.
- Там творожок, и себе положи, поедим. Мне приходится питаться по часам. Язва, - отдуваясь, сказал старик.
- Боже мой, - Анна покраснела от раскаяния, - зря я о нем так плохо думала, он больной человек, мне вот искренне захотел помочь, приехал. Чего только не наговорят злые языки! В дедушки ведь мне годится.
Она заварила чай, разложила творог по тарелочкам. Старик ел аккуратно, не спеша, с видимым удовольствием, попутно расспрашивая Анну о жизни и планах на будущее. Наконец трапеза была завершена.
- А это кто? – вдруг заметил он птицу.
Все это время Брут тихонько сидел в клетке и дремал.
- Сорока.
- Сорока? – недоуменно хмыкнул гость и, поднявшись, деловито спросил, - ну что, займемся? Куда идти?
- Пианино в комнате. - Анна все еще наивно полагала, что сейчас они начнут заниматься. Войдя в комнату первой, она направилась к инструменту.
- Иди сюда, - довольно грубо схватил ее за руку “педагог” и плюхнулся на диван стоявший рядом с пианино. Крепко удерживая за руку, он насильно усадил Анну к себе на колени.
- Вы что? – попыталась вырваться она, совершенно не ожидавшая от старика такой прыти. Но хватка его была крепкой.
- А ты зачем меня пригласила? Роялей и в классах предостаточно. Ты такая... Такая... - засопел он.
- Нет-нет, - я же не знала... - Анна с ужасом пыталась отпихнуть рьяного преподавателя, упираясь в его грудь кулаками. - Не сейчас. Прямо перед вашим приходом позвонил муж, сказал, что уже подъезжает. Такая досада, - состроила она огорченную гримасу, - почему-то возвратился раньше на два дня...
- Старик быстро ссадил ее с колен и попытался подняться, но снова сел тяжело дыша. Лицо его пошло красными пятнами.
Ой-ой, испугалась Анна, еще кондрашка* хватит старого ловеласа. Но не смогла удержаться от соблазна подлить еще немного маслица в огонь:
- Может быть, все же позанимаемся? Не зря же вы на другой конец города ехали?
В эту минуту из клетки на бреющем полете черной тенью метнулся Брут, едва не задев крылом гостя. Профессор от неожиданности пригнулся и издал несколько неразборчивых звуков очень смахивавших на ругательства.
- Ай-яй-яй... Я клетку закрыть забыла, - лицемерно испугалась Анна.
Заключительный аккорд этой встречи был ужасен. Сделав стремительный круг под потолком, Брут решил сесть Анне на плечо и, пролетая над престарелым профессором, уронил смачную каплю прямо на его блестящую от пота лысину.
Перо бессильно описать то, что происходило далее. И не сносить бы Анне после этого прискорбного случая головы, если бы в это время не появилась у нее новая преподавательница, которая сразу взяла ее под свою защиту. Сластолюбивый педагог вскоре после этого случая ушел на пенсию. Но, как известно, “после этого” совсем не означает “вследствие этого”.
_________________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/07/1614
Предыдущая глава http://proza.ru/2020/05/06/1640
* Редакционная статья в газете «Правда» от 28 января 1936 года об опере Д. Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». В статье опера Шостаковича подвергалась резкой критике за «антинародный», «формалистический» характер.
* Полётность - способность голоса быть слышимым на большом расстоянии при минимальных затратах сил поющего. Отсутствие полетности не только обедняет выразительные возможности певца, но и указывает на недостаточное владение голосом.
* “Час Ч” – выражение обязано своим происхождением военному термину, обозначающему время начала какой-либо операции.
* Кондрашка - апоплексический удар.