Глава 39. Прощальный подарок
На третий день я понял, почему так полюбил эту террасу.
Она выходила на восток.
Солнце, всходившее над Сарабе, несло мне свет из Нима, волны лизавшие берег, шли от западных побережий Шеалы, быть может, эта птица видела мой берег, хоть издали…
Чувства мои ожили, с ними ожила и тоска по дому.
Моё место там.
Там моя мать, которой не на кого больше положиться. Там моя сестра, по глупости — по детской простоте — совершившая ужасный проступок, но сполна заплатившая за него украденными годами жизни и горьким опытом. Я даже не простил её. Меня удивляла мысль, что я мог присвоить себе право прощать её. Она нуждалась во мне, нуждалась в опоре и любви, и теперь я готов был дать их ей.
Там был Дагне. Которого, как я сейчас увидел, я мало понимал и ценил скорее как новую возможность для себя, как удобную ступень к благополучию. Теперь я полагал, что этот человек заслуживает большего. И я даже спрашивал себя, а так ли уж я хорош для него?
Было мне, что ему сказать и по поводу задания, которое он мне поручил. Факты и фактики складывались в весьма занимательную картину, истолковать которую я не мог сам, но которую я мог нарисовать более осведомлённому Дагне.
Словом, нужно было возвращаться. Возвращаться домой. Но для начала — на «La Fiera».
— Что вы грустите, милый?
Лодольфино подошёл почти неслышно.
Приобнял, потёрся.
Как всегда нарядный, в белом парике и бриллиантах. Это с утра-то! Да после вчерашнего! И так уже третьи сутки! Древняя кровь и правда требовала многого.
Но чудо происходило. Кора менялась на глазах. Её отрешённость оказалась не следствием холодности, а скорее особой незрелостью. Она была словно пленница вытянувшегося, но так и не повзрослевшего тела, его хрупкая угловатость сторожила её, как сторожил спящий замок свою хозяйку.
Но спящая принцесса оживала. Теперь, если она и замирала подолгу, то перед каким-то заинтересовавшим её предметом, разглядывала, словно увидев впервые то цветок, то вазу, то собственную туфельку. А ведь ещё недавно эти наряды, которые граф выписывал ей из Нима и которые обходились ему чуть ли не в целое состояние, она носила с полной небрежностью: атласные бантики заляпывались соусами и вареньем, до которого она была охоча, тонкие кружевные фишю небрежно рвались, драгоценные туфельки разбрасывались по всему дому — ей больше нравилось ходить босиком.
Нынче утром она вышла сюда, на террасу, привлечённая, как бабочка, ярким рассветом.
Никогда я не видел, чтобы женщина одновременно плакала и смеялась — беззвучно. Никогда я не видел таких глаз, полных солнца...
— Как?! — воскликнул Лодольфино, вылезши из-под моей руки и разглядывая что-то внизу. — Он всё ещё здесь? Упрямец!
— Кто?
— Фрайц. Он тянет время! Я известил его, что ты задержишься здесь, что ты… мой гость. А он, бестия, не желает уходить! Вот, затеял что-то, — граф вытянул шею, надеясь рассмотреть "Зверя", — ага, мелкий ремонт. Ещё и кренгование устроит… Ещё чего! Мне он тут не нужен! Совершенно не нужен. Он должен уйти, груз у него на борту, пусть уходит. А ты останешься, и мы будем счастливы.
Счастливы?
В каком-то смысле — да, это было счастье. У меня — покой, почти полная свобода. Чего ещё желать?
Если бы не Ним.
— Почему вы молчите, дорогой? — обеспокоился граф.
— Потому что… я думаю.
— Фи! Думать! Зачем? Зачем вам думать? Разве вам плохо у меня?
— Нет, хорошо. Но я не понимаю своей роли здесь.
Он воззрился на меня.
— Вы нужны мне. Вы культурный человек. С вами приятно поговорить… Очаровательные беседы, — он продолжал менее уверенно, — мы можем заниматься исследованиями. Здесь столько новых видов, вы ещё и половины не видели. — Какое там! Из видов я хорошо изучил только фикус, который стоял в спальне. — Я научу вас классификации, — продолжал граф, — вот посмотрите, это очень увлекательно…
Он замолк и я понял, что я на правильном пути.
— Ваше Сиятельство, я прошу вашего разрешения, позвольте мне вернуться на корабль.
— Нет. Нет-нет, это невозможно! Решительно никак невозможно! Вы мне нужны.
Я молчал.
— Вы меня устраиваете. Здесь так скучно… и потом, вы всё понимаете. У нас всё так хорошо! Ваша очаровательная развращённость… Она позволяет мне… Ну, вы понимаете. Позволяет мне быть с нею.
Я молчал.
— Вы нужны мне! Нам. Нам с Корой. Мы хотим детей! А это возможно только если она… если она будет полностью… как бы это сказать…
Ого! Говорливый Феникс затрудняется подобрать слова!
— Только если она войдёт в охоту. Такова благородная природа лангадо. Поэтому их так мало. Только полностью удовлетворённая женщина лангадо может понести. Иначе никак. Знаете, что значит «лангадо»? Свободнорожденный!
Он поднял на меня глаза.
— После Vitis — той лианы, после вашей благодати, я поверил, что всё возможно. Что боги сжалятся над нами. Вы же её видите — какая она красавица, такую красоту надо передать. Обязательно надо передать. Детям. Передать древнюю кровь…
Я улыбнулся ему:
— Мне кажется, что у вас уже всё получилось. Её Сиятельство выглядит несколько иначе, чем при первом знакомстве.
— Да?! Вы тоже заметили? Мой дорогой! Неужели свершилось?! Я так вам верю! Мне тоже так кажется! Надо поговорить с Корой. Может быть, она уже что-то чувствует? У женщин есть какие-то особые способности, да? Они могут это знать буквально в момент зачатия!
— Конечно. Идите, поговорите, я уверен, всё уже получилось и лишнее нам ни к чему.
Последние слова я договаривал ему в спину: граф унёсся как на крыльях к своей ненаглядной.
А я пошёл переодеваться в старую матросскую робу.
Я собирался уйти не прощаясь, через боковой ход, благо охрана меня уже знала и наверняка бы пропустила.
— Велено задержать, — остановил меня суровый усач в самых дверях, когда приветливые пальмы уже кивали мне со двора.
Чёрт!
— В чём дело?
— Велено задержать.
— Зачем? Почему?
— Не могу знать. Обождите, уже послано.
Наконец появился секретарь Виноцци — доверенное лицо графа. До того я едва успел с ним раскланяться, вполне доброжелательно, но, понятное дело, это ничего не значило. Чтобы столь занятый господин вышел проводить не пойми какого гостя? Странно…
Виноцци был немногословен.
— Прошу следовать за мной.
Вот и всё.
Я имел удовольствие рассматривать его спину весь переход до двери в подвал. Окованная железом, она гостеприимно распахнула свою прохладную пасть, и я пригнулся, чтобы не ушибиться о низкую притолоку.
Несколько узких высоких ступеней, и мы оказались в весьма примечательном месте, полном клеток для крупной добычи — размером с человека. Правда, все они были пусты, а в некоторых свален пытошный хлам: козлы, жаровни, цепи с крюками, колоды самого отвратительного вида, почерневшие от давней крови, с зарубками от топора. О, а вот и дыба!
Хорош оказался мой естествоиспытатель!
Но Виноцци, не останавливаясь, прошагал мимо устрашающего хлама, и мне не оставалось ничего другого, как следовать за ним. Конечно, я мог попытаться оглушить его, свернуть ему шею, выскочить наружу через окно и бежать… Куда бежать — вот вопрос. На острове одна дорога, связывающая порт и рудник. Она перегорожена фортом, который мне с налёту не взять. Бежать к руднику — там тоже полно солдат и каторжан, смысл — бежать из тюрьмы на каторгу? Тогда, может быть, в лес, в джунгли? Я вспомнил разнообразные лианы и их малоприятные свойства. И это граф ещё не рассказывал мне о местных животных. О насекомых. О змеях. О хищниках. Черт бы их побрал, вряд ли они безобиднее местных растений!
А изучать их на своей шкуре мне совсем не хотелось. Шататься по незнакомым джунглям я, скорее всего, буду недолго. Найдут мой распухший от ядов или обглоданный местными тварями труп дня через два. Если будут хорошо искать.
Но все кончается когда-нибудь. Закончился и страшный подвал.
Виноцци привёл меня к маленькой келье без окон.
— Он доставлен, Ваше Сиятельство.
— Ах, чудесно! Вы свободны, дорогой друг.
Виноцци вышел.
— Проходите, милый, не стесняйтесь, — это уже мне.
Граф был, как и всегда, сама любезность. Пожалуй, он и на кол посадит со всем политесом: «Прошу присесть, не давит, не жмёт? Немного сала? Масла? Что предпочитаете?» Чёрт, чёрт! Медоточивый, сахарный, эфирный чёрт!
Я сделал несколько шагов.
Орудий пыток здесь не было.
Весь центр комнаты занимал огромный стол. Вся столешница его, местами прожженная, в разноцветных пятнах, была заставлена стеклянной посудой, ретортами, колбами, фаянсовыми чашками с пестиками и без, лампами для возгонки, витыми змеевиками с мутной жидкостью в спиралях.
Вдоль стен стояли шкафы, заполненные стеклянными пузырьками и бутылями всех размеров. Они таинственно поблескивали на тёмных полках, белея ярлычками с неразборчивыми надписями, и всё это было похоже на спящий вольер белогрудых птичек.
Хозяин призрачного вольера вгляделся в меня и всплеснул руками:
— Это ужасно! Зачем вы переоделись? Что за наряд! Я так радовался, когда вы это сняли. Вам это не идёт. Никакого шарма, никакого изящества. Просто мешок!
— На флоте матросы так одеваются. Это удобно.
— Матросы. Хм. Матросы, они же лазают наверх, туда, где эти… рифы? Гитовы? Ну, такие, ээ… такие очень большие…
— Реи? Паруса?
— Да! Паруса! Очень милые паруса, из которых получается такая ужасная одежда. Вы уверены, что хотите снова стать матросом? Поднимать и опускать эти самые паруса по приказу капитана? Вязать узлы из верёвок?
— На флоте нет верёвок, есть только концы, — заметил я, чувствуя себя морским волком.
Феничи по-птичьи склонил голову набок, поразглядывал меня.
— Концы. Да. Очаровательно. Брутально. Ветер странствий и всякое такое. Суровая мужская жизнь. Полная опасностей.
Я насторожился. Граф продолжал делать изумительные открытия:
— У моряков тяжёлая жизнь. Всё время в море. Конечно, её не сравнить с жизнью губернатора острова, управляющего десятками тысяч… десятками человек и несущего ответственность и всякое такое, но у морячков тоже есть трудности. Губернатор устаёт умственно, а матрос — физически. Однажды я забрёл в лес, я искал очаровательный ядовитый олеандр, и забрёл так далеко, что пришлось выбираться очень долго, и я так устал… Так устал — как никогда в жизни! Я просто валился с ног. Бедные милые матросики, — он стрельнул на меня глазами, — они тоже часто падают. С этих… с вант? Ну, сверху.
— С вант, с салингов, с пертов на реях. Верёвки такие…
— На флоте нет верёвок. На флоте есть концы, — лукаво усмехнулся Феничи.
Он неторопливо двинулся вдоль громоздкого стола, иногда касаясь стеклянных пузатых колбочек, словно оглаживая их бока.
Настоящая жизнь кельи — возгонка, очищение, смешивание, фильтрация — была здесь, на столе, а белогрудые птицы, размещённые на полках, были лишь побочным продуктом этой методичной беспрестанной деятельности.
— Я хотел бы сделать вам прощальный подарок, — очень тихо сказал он.
— Какой?
— Я думал всё утро, с самого нашего разговора. И решил дать вам средство от усталости. Как бы вы ни устали, оно поможет вам продержаться ещё час-полтора. Не больше. Но в этот час вы сможете бежать как молодой олень, прыгать, поднимать тяжести, невозможные для обычного человека, у вас обострится слух, зрение, но понизится чувствительность к боли — поэтому будьте внимательны, не пораньтесь ненароком, вы не почувствуете раны. Словом, это снадобье прибавит вам сил. На час-полтора. Потом, конечно, тело возьмёт своё, и усталость будет ужасная, вам нужно будет много есть и спать.
Он протянул мне маленькую фляжку в кожаной обшивке.
— Возьмите. Один глоток. Небольшой. Второй — смерть.
Я взял подарок, ощутив, что сосуд тяжелее, чем кажется. Он заметил мою дрогнувшую руку.
— Стеклянная колба с притёртой крышкой. Медный контейнер, кожаная оплётка. Полная безопасность — его невозможно разбить.
Я посмотрел на блестящего маленького Феникса. Живи, мой друг, воскресай, как тебе уже не раз приходилось. Нарядный, болтливый, бесподобный… и прости меня, дурака.
Я поклонился, он жестом отпустил меня.
Виноцци проводил меня не только к выходу, но и до ворот форта, где я с сожалением отдал ему коня и дальше пошёл уже пешком.
< предыдущая – глава – следующая >
http://proza.ru/2020/05/08/1827 http://proza.ru/2020/05/11/1683