http://proza.ru/2020/05/16/30
И вновь меня затягивало в туман, на этот раз без радостных многоцветных огоньков. От тревожного гула закладывало уши. Вялое сердце уже не прыгало безумным зайцем, – булькнуло, растворившись в желудочном соке, кислой отрыжкой ошпарившем горло в немом спазме. Высоко-высоко под затылком моей яйцеобразной головы, с бесконечной маниакальностью устремившейся в поднебесье, в последних конвульсиях словно выпавший из гнезда птенец трепыхалось нежизнеспособное «мы».
«Мы… Мы…Мы…»
Замирало эхом, уступая место тишине, как казалось, самому страшному моменту. А потом, избавляя от удушающего беззвучия, охолаживал ужас, окатывая панической волной. Словно по чьей–то отмашке в голове звучал гомон в своем многоголосье истерический и визгливый, утробно завывающий и брезгливо гнусавый. Голоса спорили, ругались, вещали, требовали, пытаясь взорвать мою голову изнутри. Поначалу прислушивалась, но вскорости устала и потерялась в их многозвучии. Уступившая какофонии тишина теперь не казалась ни страшной, ни тягостной настолько, что желалось ее вернуть, погрузившись в спасительное безразличие немоты. И так по кругу – туман с затухающим эхом, тишина, гомон.
Прошли десять дней от последнего разговора с Иваном. Первые три дня пыталась дозвониться, потом оставила попытки, хотя и бросалась к телефону на звук всякого пришедшего сообщения, ожидая спасительного – «абонент появился в зоне действия сети». Через неделю на сообщения реагировать перестала.
Наверное, что-то в эти дни я делала, куда-то ходила, с кем-то разговаривала. Уже через пару часов забывала. В памяти оставалось дребезжащее и расплывчатое, словно при плохом проекторе, изображение, слишком сомнительное по качеству, чтобы убедить меня в реальности происходившего, полностью исключив фантомность и состояние дежавю.
Кажется, звонили подруги. Кажется, улыбаясь телефону рисованной фиглярской улыбкой, бодрым голосом щебетала о своих женских успехах, полновесном счастье и убегающем в сей момент молоке. Но, возможно, это были спасительно подгорающие котлеты. Одно, несомненно, для подруг я была счастливой женщиной. Я не смогла себе позволить демонстрацию растерянности и страха. Как и не смогла бы объяснить случившееся: сама не понимала, ни того, что произошло, ни почему это таинственное «непонятно что» со мной произошло, да и не пыталась разобраться, деморализованная исчезновением Ивана.
Остались смутные воспоминания о преследовавшем меня яблочном аромате, приторном запахе меда и раздражающем – прелой листвы; жонглирующих тремя светофорными яблоками смуглых руках, улавливаемых боковым зрением; моих многочасовых брождений по набережной.
Отчего-то ощущение прогулки запомнилось лучше всего – сырые и прохладные запахи осени, шлепанье подошвы по мокрой плитке, и три собственные тени, обходящие меня со всех сторон, то большие, наплывающие на парапет, то карликовые, истончающиеся сбоку и исчезающие в полутьме, чтобы тут же выскочить вперед, утрируя мои размеры и пытаясь затянуть в безымянное серое пространство.
Помню бесстрастную механическую себя в который раз перечитывающую выученный наизусть договор займа. Закорючка на месте подписи заемщика коряво подтверждала его намерение вернуть беспроцентный займ в сумме миллион рублей в течение пяти лет равными долями, начиная с третьего года пользования. А это, помимо еще толком не сформировавшегося в моей голове и не обозначенного словами, означало двойную рыночную стоимость приобретенного мной дома.
Как и куда ушло ощущение «нас» я не заметила и не расстроилась. В отстраненности от происходящего во мне и вовне, казалось, эмоции жили изолированной жизнью, множились со скоростью простейших организмов и пребывали в повышенной активности, составляя непрерывно зыблющийся фон для моей безучастности. А все, что умело чувствовать, обмерло, став нежистью. Дом, займ и связанные с ними проблемы стали привычно только моими.
http://proza.ru/2020/05/16/1110