Мне понадобилось двадцать лет, чтобы убедиться - в этой жизни я не сказал ни слова правды. Мне понадобилась ещё целая жизнь, чтобы понять - нужно было убрать стул из-под ног в тот день...
***
-Ты что-нибудь будешь есть?
Я помню, как она сказала мне это. Помню этот день. Мне двадцать лет, я сижу в закусочной, а передо мной сидит красивая девушка. Мы познакомились буквально два месяца назад, но мне понадобилось куда меньше времени, чтобы понять, как сильно я люблю её.
-Выпью кофе. А ты что-нибудь будешь? Я заплачу – улыбнулся я скромно, потому что не хотел быть навязчивым.
***
Как я с ней познакомился? Просто дело случая. Её далёкий предок был коренной немецкий гражданин с безудержной страстью, даже по тем временам, к чтению. Ему безмерно нравился Достоевский. Настолько нравился, что ни о чём не жалея в будущем, он продал своё хозяйство и приехал в Россию, чтобы лично с ним встретиться. Когда он впервые шагнул по земле этой необъятной страны, его счастью не было предела, он обнимался с людьми, смеялся и бежал по Петербургу, выпрашивая у людей, где живёт этот некий Фёдор Михайлович.
-Он умер! - ответила ему по-французски Анна Сниткина, жена великого писателя - завтра будем хоронить.
Как же был прекрасен и мрачен город в тот день. Храм, вокруг которого должны были пройтись крестным ходом, был завален людьми. Головы, по которым так бы хотелось сейчас пройтись, организовывали траурное течение несущее отличающегося от них человека. Несли великого писателя, и каждый в тот день осознал, может не умом, а чем-то внутренним, что стал причастным к чему-то небесному, возвышенному. Немец, его звали Одо, напросился нести гроб, и люди ему позволили, потому что понимали, больше, чем этот человек, Достоевского нельзя любить. Он нёс его как будто своего первенца, он нёс его словно главное сокровище жизни, ибо чувствовал, что был рождён для этого момента, а дальше его жизнь куда больше погрузится во тьму. Он знал, что она превратится в агонию.
Так и остался он в России. Пустил своё семя в это дрянное время потрясений и мрака. Однажды, выйдя на улицу, он увидел не гремучее зарево начала счастливого века, а вывернутую наизнанку планету, покрытую дымом.
***
-Ты сегодня чудесно выглядишь, Надя!
-Спасибо, а ты, что ничего не ешь?
-У меня странное предчувствие…
-Может ты просто влюбился в меня? – посмеялась Надя, я лишь только хихикнул ей в ответ. Её сандалии открывали передо мной изгибы её изящных ног. Почему мне так тревожно?
***
"Есть люди-капли, в бесконечном течении бытия, а есть люди-мельницы. Течение предназначено для того, чтобы своим бесконтрольным движением сдвинуть плодоносящую мельницу, а последние в свою очередь двигают наше мироздание" - так говорил её прапрадед, начинающий философ Пензенской глубинки. После войны он немного помрачнел, а шутки его становились слишком чернушными. Однажды он увидел Пастернака и сказал ему, что убил Гитлера.
-А вы забавный человек! Хочу написать о вас стихи...
Он последний раз улыбнулся в тот день, ибо и вправду верил, что именно сегодня он сдвинул это стагнирующее ветрило мельницы, выполнил свою миссию, и теперь он обречён на агоническое существование. Поэтому он взял камень, привязал его к шее и сбросился с моста. Но немного ошибся в расчетах прыжка, и разбил себе голову о фонарный столб, стоявший снизу. Оставив сиротку дочь, которая в будущем станет бабушкой моей чудесной Нади.
***
-Петя, я хочу написать книгу о том, как люди взяли и воспарили в небо. Они были чудесны в своём полёте. Бог радовался, что они летят к нему. И только один человек остался на земле, потому что считал себя недостойным.
-Он взлетит в конце?
-Нет, люди в конце у меня не взлетают. Они не могут меняться, и это, по-моему, главный наш порок.
-Надя, я рад, что познакомился с тобой.
***
Надин парень приучил её приходить в магазины литературы, брать с полки книгу, название которой ей понравится, сесть на пуфик и читать. Они занимались подобным часто, просиживая в этом магазине по шесть часов на дню, прерываясь только разве на поцелуи. Им хорошо вместе.
Однажды в этот магазин пришёл и я. Она сидела одна. Лёгкое летнее платье еле прикрывало её шишковатые коленки. Оно обдувалось ветерком, создавая возбуждающую интригу. Я взял первую попавшуюся книгу, присел к ней и неловко рассматривал её тонкие руки.
-Привет, вы меня чем-то зацепили и мне захотелось с вами познакомиться...
-Я жду своего парня.
Она повернулась немного вправо, чтобы закрыться от меня, но перед моими глазами предстал образ её лопаток. В этот момент я понял, что люблю её.
-Вообще-то я пришёл сюда, чтобы своровать книгу, а тут вы испортили мне всё приключение...
Так мы и познакомились. Она долго отпиралась от моего общества, но затем появился её возлюбленный, и я всё объяснил ему. Что виды на неё не имею, что она интересует меня как человек и не более. Угостил их кофе. Теперь он хороший мой друг, а она мечта моих ночных желаний. Они любят друг друга, зачем я им нужен?
***
-Петя, что с тобой? Ты весь бледный так ещё и дрожишь!
-Надя, они следят!
-Кто?
-Все! Обернись.
Она недоверчиво повернула голову и испуганно привстала. И вправду, все кто сидел в той забегаловке сжигали нас своим взглядом.
-Что это с ними, Петя?
-Бери меня за руку, нам нужно бежать.
Она улыбнулась мне так искренне, что я подхватил её на руки и быстро побежал, будто бегу не я, а земля подо мной кружится. Мы выбежали из города. Их силуэты преследовали нас ещё долго. Они выглядывали из окон, улыбались из колодца и всё смотрели и смотрели на меня. Мы упали от бессилия в поле, где нам было постелена природой мягкая перина из подгнивших из-за солнца маков.
Она спала и мне не хотело тревожить её покой. Мне было трудно дышать, я повалился возле неё, и шептал что-то бессильное, беззвучное, но что-то настолько красивое, что город исчез из горизонта, оставив нас двоих в этом мире.
-Ты будешь великой. Твои книги чудесны… я не знаю, что делать с собой, перед тобой я лишь сумрак пыльного угла, который пугает детей. Я люблю тебя. Я не могу без тебя.
-Я знаю, Петя. Я знаю… - сквозь сон прошептал она.
Такой стыд и дикий ужас охватил меня, что мне захотелось бежать. В поле стояло одинокое, девственное дерево, которое меня тянуло к себе. Что-то потустороннее говорило со мной, а я был бессилен перед этим великим зовом.
-Надя, прости меня.
Шёл я недолго, но ощущение дикого, пугающего возбуждения обхватило часовую стрелку, не давая ей сдвинуться с места. Кровь ушла от моей головы, оставив бледный воздушный шарик на плечах, готовый улететь в любую секунду. Я зашёл за дерево. Передо мной стоял человек… нет, это был не человек, а силуэт стоящий на стуле. Он не имел личности, он не имел пола, это было что-то инфернальное. Со стороны нашей любовной перины были слышны голоса Надиной тревоги. Она испугана. Я должен это закончить.
-Дайте мне верёвку, силуэт моих ночных страстей.
Он высунул из туловища канат, протянул мне один конец, а другой стал завязывать на одной из веток.
-Вы сможете отвести её домой?
-Конечно можем! – проговорила мне трава своим журчанием утреннего пробуждения.
Я поддел конец в узел. Вот она, петля готова, и стоит мне только просунуть голову и шагнуть, как мир лишится одной капли этого осмысленного, бесконечного течения. Может тогда я пытался обмануть жизнь? Может тогда я пытался, умерев, стать поистине бессмысленным, как индивид?
я - бунтарь! Мне суждено уничтожить себя, чтобы уничтожить смысл человека и его преждевременные грёзы. я - абсурд! я люблю и выношу себе приговор, чтобы не быть счастливым. я - ничто и всё. Я - человек, потерянного бога. Стоит мне только шагнуть, и силуэт мой превратится в ветер людских кошмаров. Я - титан, которого не убил Зевс! Я - заклинатель морей и природной жизни…
Замахнувшись ногой, я вдруг что-то понял. Вдруг моя смерть и есть дуновение этого течения. Вдруг Надя и есть Человек-мельница. Вдруг я осмыслен и существую. Нет, нет, нет. Я болен. Я сумасшедший. Мои мысли потеряны в парадигме устоявшихся смыслов. Мои речи никчёмны и потеряны. Где я?
***
-Петя, ты в больнице. С тобой случилась горячка. Ты был в бреду, шептал мне что-то… - ей стало неловко – Петя, ты говорил, что любишь меня!
Я закрыл белой подушкой лицо, пытаясь себя задушить, от постыдного, сдавливающего компресса в моей груди.
-Но я поняла одно, ты мне тоже не безразличен. Я не хотела тебе этого говорить… нет, даже не хотела себе в этом признаваться. Ты появился слишком резко и стал чрезвычайно важным для меня… прости, но я потерялась…
***
Мне понадобилось двадцать лет, чтобы убедиться, что в этой жизни я не сказал ни слова правды. Мне понадобилась ещё целая жизнь, чтобы понять, что нужно было сказать «нет» на её предложение...
***
Надя – моя! Но что это значит «моя»? Она и есть я, то, что тлелось как маленький огонь в моей груди, а теперь разразилось до размеров извержения Везувия. Мы проживали с ней дни в дикой страсти, отпуская кровать, только когда отходили поесть. Она - моё счастье. Она - всё, а я - ничто. И это было самое тяжёлое…
-Петя, ты меня и вправду любишь? – спросила она меня у больничной койки.
Это было не важно, Надя, как ты тогда этого не понимала… тебе нужно было уйти, и раствориться в счастье обжигающего летнего ветерка.
-Да, Надя, я люблю тебя! – и понеслось.
Наша любовь длилась двадцать три дня, четыре часа и восемнадцать минут. Она длилась до того момента, когда я стал ей завидовать. Она длилась до того момента, когда выпустили её сборник. Мы оба писали рассказы, только её всё больше и больше обретали известность, мои же люди называли пошлыми. Её рассказы цитировали, мои изничтожали критики, говоря, что они посредственны.
Наша любовь закончилась, когда она выпустила сборник «Летающие люди». Это был прекрасный сборник, настолько, что рыдать я начал на второй странице. Она умела подцепить читателя фразой, а мне требовалось для этого написать роман, и может в конце внимающий его сказал бы мне: «А вот это было интересно!». Ненависть возгоралось во мне, как любовь в начале нашего пути.
Я унижал её. Оскорблял. Заставлял извиняться. Я пировал в своём ничтожестве. Я был прекрасен в своей подлости. Если бы меня увидели люди, они сказали бы, что я велик в своём уродстве. Через месяц наших отношений, я спал на кровати, а она на диване. Через три месяца наших отношений, я впервые её ударил. Через полгода я выгнал её на улицу глубокой зимой.
***
Забавно! Есть люди-мельницы, а есть люди-капли. Абсурдный фатализм больного мозга её прадеда. Он делил людей на фракции, но у меня вопрос. Есть ли там наверху свои фракции, там, где Мельницы крутятся, двигая наше бытие. Они отличаются в размерах? Или интенсивностью своих движений? Почему я думаю об этом? Это просто мысли больного человека!
***
Мы оба бросили писательство. Она начала учиться на архитектора, а я погрузился своими мыслями в компьютеры. В числах нет посредственности, они идеальны в своей простоте. В этом я видел своё спасение.
Я был Мефистофелем, а она прекрасной Маргаритой. Мне надоело быть злодеем. Меня выводило из себя, что она до сих пор любит меня и сидит рядом, словно собачка, вставшая на лапы и просящая корм. Мне хотелось оправдаться, чтобы она изменила и плюнула мне в лицо. Но этого не случалось. Она смирно принимала мои упрёки, готовила мне еду и трогала голову, когда я спал. Я всё это чувствовал и мне было безумно больно. Она обыграла меня! После стольких дней безмерно уничижительной мерзости с моей стороны, сломался я, а не она. Тогда я встал, собрал вещи и ушёл к другой. Всё, оказалось слишком просто.
Я шёл по снежному пейзажу, умирая от собственной низости. Мне хотелось броситься с моста, но время для этого давно ушло. Все её предки были каплями в бесконечном течении бытия, а она была мельницей. Спрашивается, кто был я? Я был плотиной, сдавливающей пространство жизни!
Я прожил с ней полтора года. Теперь мне двадцать два. «Летающие люди» исчезли с прилавков, растворились в истории. Но она до сих пор очень часто приходит ко мне во снах. Трогает мою голову и шепчет, что любит меня. Я не знаю, где она и что с ней, но я точно знаю, что «Летающие люди» был потрясающим сборником.
***
Они до сих пор следят за мной, я не могу убежать от них. Я не могу ничего поделать…
***
Мне потребовалось двадцать лет, чтобы понять, что я не сказал и слова правды. Ибо ты, читатель, воспримешь это как ложь и художественный вымысел. Я ни сказал и слова правды за всю свою жизнь, ведь я не говорю. Мне никто никогда не давал возможности говорить… Остаётся лгать, чтобы вы поняли, как же прекрасна была Надя и как ужасен был я!
Ох, всё это бесконечное течение осмысленного бытия!