Наступил долгожданный праздник. Согласовали с домоуправом место проведения – лучше, чем большое подвальное помещение, приспособленное в нашем доме под бомбоубежище, было не найти. Утром получили ключи и жильцы со своими стульями и табуретками все как один пришли в бомбоубежище – ведь праздновали пятнадцатилетие Великого Октября.
Вначале была небольшая речь старшей по дому, затем силами жильцов состоялся большой концерт. Звучали стихи о партии, Сталине и Ленине, под гитару кто-то спел несколько популярных романсов. Когда готовился очередной номер, неожиданно на стул взобрался сын дворничихи шестилетний Сережка и громко заявил, что тоже хочет прочитать стихи об Октябре. Мать подбежала к нему и хотела было снять его со стула, но народ посоветовал не мешать Сережке: «Пускай выступает, Петровна».
Тусклая лампочка освещала колоритную фигуру артиста – на стуле стоял шестилетний рыжий мальчишка в коротких штанишках на одной помочи. Радостное конопатое лицо отражало всю глубину мысли – он явно перебирал несколько тем своего вступления.
Наконец, лоб его напрягся, он вздохнул полной грудью и громким, радостным голосом с выражением начал декламировать, чуть выставив руку вперед.
- Кто сказал, что Ленин умер? Я вчера его видал. Без портков, в одной рубахе пятилетку догонял.
В бомбоубежище наступила такая липкая тишина, что было слышно, как щелкают усами огромные подвальные тараканы. Сережку тоже оглушила тишина и он, видимо забыв дальнейший текст стоял, улыбаясь во весь беззубый рот, явно ожидая аплодисментов.
Первой опомнилась мать артиста, запричитав: «Сережка, горе мое, ты погубишь меня», и схватив сына в охапку убежала к себе в дворницкую.
Сразу задвигались стулья – жильцы, стараясь не смотреть друг на друга, быстро разошлись по квартирам.
Удивительно, но столь яркое выступление Сережки прошло незамеченным органами, хотя все знали, что сообщить надо обязательно. А может быть кому надо и сообщили, да органы сами побоялись разносить по району явную антисоветчину, тем более в день празднования Октября. Да и что взять с хулиганистого мальчишки – сына запуганной дворничихи? Ни орденов, ни званий, ни занятия квартиры, а тем более подвальной дворницкой это не сулило.
Петровна потом ремнем крепко втолковала сыну цели и задачи великого Октября и вскоре жизнь нашего старинного дома потекла своим чередом.
Первые дни жильцы, встречая Петровну, убирающую с сыном двор, старались быстро проскочить мимо не здороваясь. Но прошла пара недель и все успокоились.
Сережка рос веселым, смышленым мальчишкой, только излишне возбудимым и потому хулиганистым. На месте ему не сиделось, и он постоянно попадал в какие-нибудь истории. Мать его была всегда занята и одна с трудом справлялась с его воспитанием.
Прошло несколько лет. В нашем шпанистом районе, где каждый двор, а то и подворотня имели свои группировки, Сережка стал своим, а по слухам некоторыми верховодил. В дальнейшем спасло его то, что он легко учился, особенно преуспевая в немецком. Шпана Плющихи редко доучивалась до пятого класса, он же дошел с приличными оценками до девятого. Общение в классе, природная доброта и стремление к справедливости не позволяли ему стать блатным.
Перед окончанием девятого класса Сережка с несколькими одноклассниками был приглашен на день рождения к девочке, живущей на Погодинке. Вечер прошел прекрасно, ребята засиделись допоздна, да еще и пошли провожать подружек именинницы, живущей около Новодевичьего.
Время было позднее и проводив девочек, ребята не заметили, как зашли на чужую территорию. Их окружила большая ватага Усачевских и почти без толковища напала на них. Усачевские были серьезными пацанами, а тут еще интеллигенция, да еще с Плющихи.
Ребята из класса активно отбивались, стараясь держаться вместе, но вскоре Усачевские достали ножи и пошла серьезная драка. Мой младший брат, одноклассник Сережки, попавший в ту же передрягу, рассказывал потом, что Сережка дрался отчаянно. Отняв кастет у нападавшего, он ловко орудовал им и лез в самую гущу драки.
Спасло наших ребят то, что в тесноте свалки, главарю Усачевских вонзили финку в зад и он завопил так, что драка быстро остановилась. Забрав визжавшего главаря, нападавшие быстро ретировались.
Серьезных увечий, кроме синяков, порезов и изорванной одежды у наших ребят почти не было. На следующий день ребята посмеивались довольные, что влупили Усачевским. Однако вскоре стало не до смеха.
Раненный в неприличное место главарь попал в больницу. Врачи сообщили в милицию и дело завертелось. В начале следователь вел дело о нападении шпаны на учащихся школы и все вроде бы было хорошо, но потом видимо поступила новая директива и дело переквалифицировали в избиение старшеклассниками рабочей молодежи, с нанесением ножевых ран передовику производства.
Из семи ребят, кроме Сережки, почти у каждого были привилегированные родители. И следователь решил, что лучшей кандидатуры чем Сережка на посадку не найти. Тем более за ним еще со старых времен водились мелкие грешки. Состряпали дело – мол школьники просто стояли и только один Сережка Фортунатов с финкой напал на рабочую молодежь.
Я ходил на суд – зрелище было тоскливое. Наши ребята давали честные показания, указывая что у нападавших были ножи и кастеты, но суд явно вел поставленную ему линию защиты рабочей молодежи и вскоре стало ясно, что Фортунатову не отвертеться.
Сережка вел себя на суде мужественно – по возможности старался все брать на себя, выгораживая товарищей. Он честно признал, что, отобрав кастет у Усачевского парня, бил им нападавших. Хотя и отрицал нанесение раны финкой главарю нападавших.
Весьма колоритной была речь здоровенного главаря: «Граждане судьи, прошу учесть, что я потерял кровь».
И Сережке Фортунатову дали почти по максимуму – четыре года. Ребята в классе ходили оглушенные приговором. Некоторые винили себя, что не смогли в суде защитить друга. Но что делать? Власть лучше знает, как бороться с хулиганством и бандитизмом.
Сережка сидел на пересылке, как вдруг пришла новая весть – у девочки, к которой ходили на день рождения, отец был знаком с известным московским адвокатом и тот подал на апелляцию. Адвокат оказался со связями и случилось невероятное в то время – через полгода Сережку освободили.
Встречали нашего рыжего героя всем классом. Правда из школы его исключили, да он не особенно и переживал – ведь пора было работать, помогать матери.
Через неделю после освобождения он один отправился на Усачевку, назначив встречу пострадавшему главарю.
Ребята из класса предлагали пойти вместе с ним, но Сережка категорически запретил. Местная шпана, узнав о предстоящей встрече предлагала свои услуги, но Сережка ответил: «Все буду решать сам по справедливости».
Вечером он не пришел домой, мать ночевала одна. Утром ребята собрались около нашего дома и решали, когда и кому идти на Усачевку, как вдруг на такси въехал во двор пьяненький Фортунатов. Сережка не стал объяснять, что с ним было, только устало сообщил, что теперь никто не будет трогать наших школьников.
Прошел год – счастливый сороковой год. Закончил школу мой брат, я женился, Сережка работал на Каучуке. Мой брат рассказывал, что рыжий влюбился и встречается с девушкой, у которой в тот роковой вечер был с друзьями на дне рождения.
И вдруг все рухнуло – началась война. Почему-то никто не удивился, что первым в добровольцы записался Сережка. Мне повезло – в июле направили в артиллерийское училище и через шесть месяцев я попал в дивизионную артиллерию, где и провоевал почти всю войну.
Сережка же, как обычно, попал в самое пекло первых месяцев войны, сражаясь в кавалерийской дивизии под Вязьмой. Чудом остался жив, даже избежал ранений. Хорошее знание немецкого пригодилось ему и на переформировании он попал в полковую, а затем и в дивизионную разведку.
У моего брата была бронь, и он писал мне, что виделся с Петровной и она показывала ему Сережкино письмо. Из письма следовало, что он получил звание лейтенанта, служба у него спокойная, кормят хорошо и т.п. Петровна рассказала брату, что стала получать офицерский аттестат.
В конце сорок третьего года брат написал, что Петровне пришла похоронка – Сережка погиб. А через месяц я узнал от брата, что пришло письмо от Фортунатова с фотографией – Сережка писал, что все замечательно, он немного приболел, но теперь все в порядке. На фото у нашего рыжего, теперь уже капитана, вся грудь была в орденах.
Закончилась война – я вернулся в наш дом, который чудом уцелел во время бомбежек сорок первого года. Фашисты интенсивно бомбили Киевский вокзал и Бородинский мост, и одна пятисоткилограммовая бомба, перелетев Москву-реку попала во двор нашего дома. Глухая стена нашего дома раскололось шириной в метр с четвертого по первый этаж, но дом устоял. Вылетели все стекла, настежь открылись все двери, осколки стекол пробили обои и мебель. Удивительно, что никто почти не пострадал – часть жильцов была на работе, старики и дети в бомбоубежище, где когда-то выступал Сережка.
Дома мне рассказали, что в начале сорок пятого Петровне пришла вторая похоронка, но в доме уже никто не верил, что с нашем героем могло что-то случиться, да и Петровну убедили, что Сережка жив.
А в начале августа со двора послышался ужасный крик. Выглянув, я увидел лежащую Петровну и двух молодых мужчин в офицерской форме, склонившихся над ней. Сбежались соседи и стали приводить Петровну в чувство.
Офицеры-разведчики рассказали, что Сергей Фортунатов погиб в марте сорок пятого во время рейда по тылам фашистов. Майор Фортунатов в это время возглавлял лучшее подразделение дивизионной разведки и спланировав операцию, сам не обязан был участвовать в ней. Операция прошла успешно, были захвачены важнейшие штабные документы немцев, но на обратном пути группа попала под минометный обстрел и Фортунатов погиб. Разведчики, несмотря на ранения, смогли вынести Сергея в расположение дивизии, где Фортунатов и был торжественно захоронен.
Разведчики попросили жителей дома помянуть Сергея и вскоре все жители дома собрались в бомбоубежище. Принесли свои стулья, несколько столов и нехитрую еду. Офицеры достали диковинные продукты, от которых давно отвыкли москвичи и спиртное.
На возвышении поставили стул с наградами, рядом сидела Петровна, прижимая к себе увеличенную фотографию сына, привезенную разведчиками. С фотографии на нас смотрел наш Сережка – возмужавший, стройный, только без своей обычной улыбки.
Попросили разведчиков рассказать, как воевал Сережка. Крепко сколоченный капитан начал перечислять операции, в которых участвовал, а потом и планировал наш герой. Простое перечисление взятых языков, убитых фашистов удивило меня. Десятки успешных операций, сотни захваченных важнейших документов впечатляли.
Потом стали поминать соседи. И что удивило – почти всем в свое время Сережка помогал и всегда бескорыстно. Ходил в магазин, помогал по дому, несколько раз возвращал белье, украденное с чердака местной шпаной. Выступавшие плакали, многие рыдали. Петровна не плакала – она напряженно вслушивалась в слова о сыне, стараясь запомнить их.
Часа через два, прервав соседей, попросил слова молодой лейтенант-разведчик. Все ожидали слов о подвигах Сережки, но он начал совсем другую речь. Сообщил, что Фортунатова дважды представляли к герою Советского Союза за успешнейшие операции его подразделения и каждый раз награждения обходили его стороной. До Сергея в дивизионной разведке были большие потери и только он сумел значительно уменьшить их. Армейское руководство часто торопило дивизионную разведку, но Фортунатов всеми силами оттягивал начало операций, по возможности стараясь тщательно планировать разведку, щадя людей.
Кроме того, разведчик рассказал, что Сергей не давал в обиду свою разведку и был серьезный инцидент со смершевцами, одного из которых Фортунатов избил. Тогда из разведки считалось не зазорным приносить некоторые личные вещи фашистов. Смершевцы не раз хотели изъять их и попользоваться, но Фортунатов не давал, да и фронтовое начальство было не против экспроприации. В итоге на Фортунатова возбудили дело, грозил штрафбат, но спас его командарм, отменивший приказ.
Разведчики вдруг, как по команде, подошли к Петровне и встали на колени – капитан сказал, что своей жизнью все разведчики обязаны ее сыну. Петровна обняла их и долго не выпускала.
Потихоньку в словах соседей появились другие нотки – стали говорить о несправедливости, голоде и умерших в тылу, о воровстве местных властей, о настоящих и мнимых героях войны. Самой яркой была речь вдовы жандармского полковника Филипповского, убитого матросами в нашем доме в декабре 1917 г. Вдова сказала всего несколько слов, поразивших всех: «Если, хотя бы треть в наших войсках были такими как наш Сережка, немцы бы и до Минска не дошли».
Я смотрел и не узнавал своих соседей, так разительно и внешне, и в речах отличавшихся от того памятного празднования пятнадцатилетия Октября.
Петровна встала, хотела что-то сказать, но не могла и только выставила на вытянутых руках портрет своего сына.
Удивительно, но вместо боевого капитана я на мгновение увидел улыбающегося мальчишку в коротких штанишках и услышал его знаменитое выступление.
- Кто сказал, что Ленин умер? Я вчера его видал. Без портков, в одной рубахе пятилетку догонял.