О национальной толерантности

 
Евреи в Советском Союзе были избранной нацией. Нет, не Богом избранной, а нашей партией и правительством. А самыми «избранными из избранных» в новейшей истории оказались врачи, «подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей» (название вышедшей 13 января 1953 года в газете «Правда» статьи директивного значения).

Это они, видные медики (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Этингер Я.Г. и др.), имевшие отношение к лечению первых лиц государства, «были связаны с  международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой».
 
 (Вовси Мирон Семёнович – советский терапевт, заслуженный деятель науки РСФСР, академик Академии медицинских наук СССР.
 
- Коган Борис Борисович - советский терапевт, заслуженный деятель науки РСФСР.

- Фельдман Александр Исидорович – советский оториноларинголог, заслуженный деятель науки РСФСР.

-  Гринштейн Александр Михайлович – советский невропатолог, действительный член Академии медицинских наук СССР, заслуженный деятель науки РСФСР.

 Этингер Яков Гиляриевич – советский врач-кардиолог, доктор медицинских наук).  Википедия.
 
 В семидесятые годы двадцатого века мы, студенты медицинского института, практически ничего не знали о «происках мирового империализма», о «врачах-вредителях и врачах-отравителях», которые, своим «вредительским лечением», пытались «обезглавить» нашу родную коммунистическую партию и советское правительство. Да и словосочетание - «сионистский заговор» - казалось нам пришедшим из другой, капиталистической жизни.
 
В самом начале учёбы в институтской стенной газете была помещена короткая информация  о первокурсниках: пол, средний возраст студентов, национальность, социальное положение родителей и другие анкетные сведения.

Девушек, разумеется, было больше, чем юношей – у медицины «женское» лицо. По национальному составу преобладали белорусы, русские, украинцы и поляки, несколько представителей южный республик СССР и три еврея.
 
Воспитанные в духе интернационализма студенты, ознакомившись с  информацией о национальном составе первого курса, приняли её к сведению. Старшекурсник, проходивший мимо толпящейся у стенда группки, задержался, бегло просмотрел представленный материал и насмешливо произнёс:

- Три еврея на триста человек! Всего три еврея! Юмористы! Да только здесь, возле стенгазеты, их больше десяти! Смешно!

И, не дожидаясь реакции первокурсников, антисемит направился в учебную аудиторию.

Наступило неловкое молчание: каждый обдумывал услышанное.
 
Я выросла в старинном поселении Телеханы, окраине бывшей Российской империи.  Населённый пункт был образован за два века до принятия  в 1791 году Екатериной Второй Указа, ограничивавшего в правах еврейское население. Телеханы располагались в черте постоянной еврейской оседлости: в них сынам Авраама дозволялось селиться и торговать.

 До Второй мировой войны в посёлке преобладало еврейское население. Нет, не по численности, а по громадному влиянию на общественную и культурную жизнь посёлка.  Привнесённые в преимущественно белорусско-польскую среду еврейские нематериальные ценности сохранились и до настоящего времени. Слова и обороты речи; артистичная манера громко разговаривать, привлекая к себе внимание вынужденных зрителей; участие в судьбе любого жителя посёлка, нуждающегося в нём; и, наконец, бережно хранимая и, адаптированная к белорусским реалиям,  рецептура блюд еврейской национальной кухни.
 
 7 августа 1941 года в посёлке фашисты уничтожили около полутора тысяч жителей еврейской национальности. Образовавшаяся мононациональная  демографическая брешь после войны постепенно начала заполняться представителями других наций и народностей. Численность населения потихоньку восстановилась; аутентичность же посёлка была утрачена навсегда.
 
 Я не припомню случаев разделения жителей посёлка по национальному признаку или конфликтов на религиозной почве.

 Пожалуй,  первое упоминание о еврейской нации я услышала от папы в раннем детском возрасте. Копаясь в белом песке палисадника, нашла несколько кусочков кожи – небольших обрезков в виде разносторонних  и остроугольных треугольников. Принеся свою «добычу» отцу, спросила:

- Папа, а что это такое? Чьи-то сандалики порвались? А потом их разрезали на такие кусочки?

- Нет, Нэлька, это остатки кожи, из которой сапожник делал обувь!

- Какой, папа, сапожник? Он, что, жил в нашем доме? – ревностно уточнила я.
 
- Нет, в нашем доме он не жил, у него здесь был свой маленький домик! И сапожная мастерская!

Отец, используя понятные для детского восприятия термины, рассказал об истории нашего подворья. Вот её краткое содержание.

 Ещё в самом начале двадцатого века на территории нашего участка, в маленьком домике, жила семья еврея-обувщика. Отец семейства тачал и ремонтировал обувь жителям посёлка и окрестностей.

Кожаная обувь в то время была роскошью; полешуки (этническая группа, коренное население Полесья) носили берестяные или пеньковые лапти. Обувные предпочтения населения были вызваны, по большей части, материальными соображениями: изготовление на заказ сапог или туфель было дорогим удовольствием.
 
 Ремонт же обуви оценивался недорого: по этой причине семья обувщика жила достаточно скромно.
 
А тут ещё, в самом начале двадцатого века, в России начались еврейские погромы: семья сочла за благо уехать в более спокойные места проживания.
 
«Участок пустовал до конца сороковых годов, а потом мы с мамой, построили этот дом, в котором и живём до сих пор!» - завершил повествование отец.
 
Будь я чуть постарше, непременно забросала бы отца вопросами:
- А сколько детей было в семье? Девочки или мальчики?
- А какие у них были игрушки?
- А куда они уехали? На поезде или машине?

Спросила бы ещё про незнакомые мне слова: евреев, тачать, лапти и погромы.

А тогда, получив отцовские ответы на соответствующие моменту вопросы и, узнав происхождение множества обрезков кожи, я была удовлетворена.

Значительно позже папа признался мне, что он ничего не знает о судьбе прежних владельцев земельного участка и, только предполагает, что всю семью обувщика постиг трагический исход.
 
В конце пятидесятых годов отец «затеял» строительство «тристенка» - пристройки к дому. Песок из котлована погреба он складировал неподалёку от места добычи.

Вот этот белый песок и притягивал меня, словно магнит – металл. В отличие от старших сестёр, я ещё не имела никаких домашних обязанностей и всё своё «свободное» время проводила в песочной груде.
   
Чистый, манящий, слегка влажноватый песочек быстро подсыхал на солнце; я торопилась «напечь» фигурных пирожков на всю семью.

 Однажды рука с формочкой для песочных изделий неожиданно уперлась в какой-то твёрдый предмет. Быстро обкопав со всех сторон препятствие, я извлекла из песка закрытую удлинённую коробочку.
 
Легко справившись с застёжкой, я пришла в восторг: столько красивых, блестящих, переливающихся на солнце, камушков, я ещё никогда не видела!

 Хорошо рассмотреть их мне «мешало» какое-то жёлтое «железо», в которое «стекляшки» были впаяны. Я попыталась ногтем подковырнуть одну «блёстку»: мне это не удалось.

 Соседские дети, Валя и Таня Белкины, подружки-ровесницы, позвали меня купаться на канал Огинского. Я отмахнулась: есть и более важные дела!

Заинтригованные девочки (непонятно, почему Нэлька не хочет идти на канал, она ведь всегда первая предлагает искупаться!) быстро оказались на нашем подворье.

 Теперь уже трое дошколят любовались найденными красивыми «стекляшками».  Вскоре подошли и старшие соседские дети: Настя и Вера; следом за ними – мать, Екатерина Ивановна.

 Каким-то незаметным, чародейским, образом, переливающиеся на солнце всеми гранями камушки, превратились в моих руках в зелёную бумажку - три советских рубля. И маленькую баночку монпасье!

Вечером мама обнаружила у меня «недетские» деньги и провела разбирательство, в котором участвовали  старшие сёстры: Мария и Таня. Подробно расспросив меня о металлической коробочке и блестящих камушках, «комиссия» пришла к выводу: «стекляшками с железом» было колье из благородного металла с бриллиантами.

 Мама даже не предприняла никаких попыток выяснений отношений с соседкой, только сказала:
- Отдала - и правильно сделала!

Уже на следующий день из моей детской памяти выветрились и находка, и съеденное в одиночку монпасье, и «золото, и бриллианты»!

Это только у меня улетучились воспоминания! В памяти моей старшей сестры Татьяны Цыркуновой сохранились все детали этого эпизода, и она подробно описала его в книге «Наши Телеханы», главе «А золото бывает разное…» (Книга опубликована на портале Проза.ру).

 Много лет спустя, обсуждая тему несостоявшегося «сказочного богатства» нашей семьи, я поделилась с Татьяной своими сомнениями. Мол, откуда в небогатой еврейской семье, могло быть такое сокровище?

- Государственная политика не только Российской империи, но и многих «цивилизованных» европейских стран, относила евреев к людям второго сорта. Тяжёлая жизнь и бесконечные скитания научили эту многострадальную, вечно гонимую нацию, не демонстрировать своих богатств, из-за опасения стать жертвами погромов. И, вкладывать свои сбережения в золотые изделия, которые легко спрятать при любых непредвиденных обстоятельствах.

Польский прозаик Болеслав Прус, не отличавшийся особыми симпатиями к древней народности, в своём романе «Кукла», выразился примерно так: «Евреи, в силу немыслимых испытаний, выпавших на их долю, мастерски овладели искусством делать деньги из ничего».
 
Так что, внешне скромный быт обувщика, ни о чём не говорил. И, спрятав драгоценности, сапожник надеялся возвратиться за ними в лучшие времена. К моменту твоей находки прошло  почти полвека от событий начала двадцатого столетия; за тайником никто не вернулся. Стало быть, никого из семьи не осталось в живых.
 
В очередной раз убеждаюсь в мудрости нашей мамы: она сознательно избавила нас от украшения, принадлежавшего семье, ушедшей из жизни не по своей воле! - завершила повествование сестра.
 
 И задумчиво добавила:

- Ведь глава семейства и четверо из пятерых детей семьи Белкиных, ушли из жизни по причине насильственной смерти! Только Таня умерла от врождённой болезни сердца.
 
- Это ли не подтверждение, означенной мамой в нашем детстве, связи между присвоением еврейского золота и роком, неизбежной карой людей, посягнувших на чужие ценности? – с мистическим подтекстом произнесла сестра.

 Я согласилась с ней: выстроенная Татьяной логическая цепочка представлялась мне убедительной.
 
 Возвращусь, впрочем, к своим детским воспоминаниям.
 
 Старожилы Телехан часто вспоминали жертв Холокоста - своих соседей и знакомых. Екатерина Ивановна Белкина, очередную «байку» всегда начинала одинаково:

- А, калi я служыла у жыдэй, то… (А когда я служила у евреев, то … – перевод с белорусского языка автора).

 Далее следовало подробное описание быта, привычек, кулинарных пристрастий довольно зажиточной еврейской семьи, в которой  до войны тётя Катя служила кухаркой.
 
Иногда она говорила слово - «габрэй» (еврей - на белорусском языке), но отдавала явное предпочтение первому варианту: оно было привычным для жителей западно-белорусского местечка, в довоенное время входившего в состав Польши (в переводе с  польского языка «жид» - еврей). Обозначение национальности хозяев носило нейтральную окраску, ни в коем случае не оскорбительную.

 Малообразованная женщина, Екатерина Ивановна, была прекрасным рассказчиком. Мы, дети, слушали её с открытыми  ртами.
 
Тематика описаний «службы у «жидов» была разнообразной: от дарения сострадательной хозяйкой своих, ещё добротных, вещей, сироте-домработнице Кате и до, любимой слушателями всех возрастов, кулинарной темы.

 Екатерина Ивановна «смачно», с описанием мельчайших подробностей,  излагала рецепты царского варенья из крыжовника, фаршированной щуки, форшмака, мацы, рыбного супа на молоке, особым способом приготовленной курицы – всего и не припомню.
 
Рассказывала  о праздновании шаббата (шабаша – в произношении тёти Кати), еврейской Субботы. Ей, христианке, в этот день, хозяева также не позволяли работать.

В детстве, уже сознательном, я знала, что наши соседи: дядя Иван Белкин – родился в  России; дядя Юлиан Пальчинский – в Польше; его жена тётя Катя – беженка из России; дядя Миша Курочкин – тоже из России. Тётя Катя Белкина и тётя Лиза Курочкина – местные жительницы, белоруски.
 
В семье моих родителей мы никогда не  разделяли людей по национальному признаку, не приписывая несуществующие достоинства либо недостатки какой-то определённой нации.
 
Только иногда, папа, рассказывая о довоенных годах, упоминал арендатора расположенных в окрестностях Телехан, озёр, называя его: «еврей Ландман».  В моём детском воображении последние два  слова представлялись именем и фамилией съёмщика водоёмов.
 
 Иными словами, советская семья и школа воспитали, как мне думалось, национально толерантное поколение.
 
 Ошибалась. После выпада ксенофоба, студенты нашей группы  отошли от «провокационного» стенда и отправились на занятия.
 
Заявление старшекурсника мы в группе, не сговариваясь, не обсуждали.
 
А слова антисемита запомнились! Я присматривалась к своим однокурсникам: обыкновенные девушки и юноши, носящие обычные славянские имена и фамилии.

 К концу первого курса мы, три студентки одиннадцатой группы, витебчанки Тася Солодкина и Рая Головнёва, а также иногородняя – автор рассказа, подружились.  Я уже бывала в семье Солодкиных (рассказ «Лещ, пиво и щука»); пришло время знакомиться с семьёй Раи.
 
Она проживала с мамой, Марией Наумовной. Старший брат Раи, Игорь, военный врач, служил на территории России; отец - Василий Илларионович, ушёл из жизни в молодом возрасте.

После занятий в институте мы с Раей отправились к ней домой. Дверь двум подружкам открыла миловидная брюнетка. Назвав себя и услышав в ответ моё имя, уточнила:
- А как зовут Ваших родителей?

Услышав имена «Гавриил» и «Анна», удовлетворённо кивнула головой.  И предложила выпить чаю; «вечно голодные студентки» не отказались.
 
 За столом Мария Наумовна, на чистейшем литературном белорусском языке, продолжила тактично справляться о моей семье.
 
 Я попыталась отвечать по-белорусски: получалась «трасянка» - форма смешанной речи, в которой бессистемно чередовались белорусские и русские слова.
 
 Видя мои затруднения, Мария Наумовна пришла мне на помощь:

- Вы хорошо понимаете белорусский язык, Нэллочка?

- Понимаю-то прекрасно, но, как немая, выразиться связно не могу! У нас в семье мама, уроженка Тульской области, строго следила за чистотой русской речи, чего нельзя сказать о белорусском языке!

 Мария Наумовна, превосходный Учитель, сохранившая прекрасные дружеские отношения со своими повзрослевшими учениками, предложила языковый компромисс:

- А давайте поступим так: я буду говорить на обожаемом мною белорусском языке, а Вы – отвечать на своём любимом – русском. Идёт?

 Я с благодарностью приняла инициативу прекрасного педагога; от моего косноязычия не осталось и следа.

 Долго мы беседовали на всевозможные темы, абсолютно не ощущая разницу в возрасте.

Эту способность Марии Наумовны моментально «менять возраст» и перевоплощаться в ровесницу собеседника, я наблюдала неоднократно.
 
Однажды, после занятий, Раечка, без предварительного телефонного уведомления Марии Наумовны о приходе подруги, буквально «затащила» меня в свою уютную двухкомнатную квартиру. У Раи намечались романтические отношения с молодым человеком, и ей очень нужно было выговориться: психологом Раечка назначила меня.
 
Открыв дверь своим ключом, подруга чуть не отпрянула назад: из квартиры разносился шум, гам, смех, разноголосые выкрики.
 
Раздеваясь, Рая произнесла:
- Настоящий Содом и Гоморра!

Она имела право на такое резкое заявление: никто из «громкоголосых» не заметил нашего прихода. Стало понятно: сегодняшний сеанс психотерапии придётся отложить.
   
 Открыв дверь в гостиную, мы с Раей опешили: в центре ковра, в окружении молодёжи, сидела с чашкой чая Мария Наумовна. Журнальный столик едва вмещал сладости, принесенные, как оказалось впоследствии, гостями.

«Шамаханская царица» белорусского происхождения, Мария Наумовна, пояснила, что визитёры – это бывшие ученики, первый её выпуск в качестве классного руководителя. Они, взрослые, состоявшиеся люди, очень часто навещают педагога, советуются, делятся своими радостями и достижениями.
 
 Зрелые, реализовавшие себя люди, «поделились» и с нами, студентками, тоже. Только не воспоминаниями, чувствами или эмоциями, а – лакомствами!
 
Немедленно усадили нас с Раечкой на «персидский» ковёр, и начали активно подкармливать, «исхудалых мучениц науки», кондитерскими изделиями (долго мы с Раечкой потом не могли смотреть на сладкое!)
 
А у бывших учеников Марии Наумовны появлялись все новые, и новые темы для обсуждения. Было видно, что собеседники – единомышленники, говорящие на одном, молодёжном, языке.

 После ухода визитёров, Раечка, с едва скрываемой гордостью за маму, проворчала:

- Ну, вот, так всегда: придут, принесут всяких «вкусняшек», где тут устоишь? А потом - хоть на весы не становись!

Во второй фразе своего брюзжания Рая лукавила: не было у студенток семидесятых годов глупой привычки современных «красавиц» - ежечасных взвешиваний. Съеденные булочки и печенье, мороженое  и конфеты, пирожные и торты, быстро утилизировались, не оказывая пагубного влияния на жизнедеятельность и устойчивое функционирование молодого организма. Как, впрочем, и на внешний вид: из  трёхсот студентов курса избыточный вес имели единицы.
 
После знакомства с Раечкиной мамой, я стала бывать в их гостеприимном, эмоционально тёплом, доме.

В июне 1974 года три обладательницы главных женских достоинств – ума, доброты и красоты (миниатюра «Превратности судьбы»), готовились к следующему экзамену.
 
В некий момент Раечка о чём-то задумалась, отвлеклась от занятий, часто переспрашивала содержание  уже пройденного материала. Через какое-то время, видя наши недоуменные взгляды, решилась:

- Девочки, я давно хотела вам сказать: моя мама - еврейка!

- И, что? – озадаченно посмотрели мы с Таськой  на подругу.

- А то, что евреев все не любят, может, и вы не захотите со мною больше дружить!
 – запальчиво ответила Раечка.

- А все – это кто? – деловито уточнила Тошка.
 
- Ну, хотя бы, тот парень-старшекурсник, проходивший осенью возле институтского стенда! Он с таким пренебрежением в голосе сказал о евреях! И никто ему не ответил, все промолчали! – возбуждённо продолжала Раечка, готовая расплакаться.
 
- А ты говоришь, что у тебя память плохая! Почти год прошёл, а ты всё «нянькаешься» с этими воспоминаниями и жалостью к себе! Какой-то дурак ляпнул, а ты всю жизнь будешь помнить! – жёстко осадила я Раю.
 
И, обращаясь к Тасе, уточнила:

- А твоя мама, Фаина Тимофеевна, случайно, не еврейка? Уж очень хорошо у неё получаются фаршированная щука и форшмак!

Таська подыграла мне:

- Может быть, может быть! Правда, мама мацу никогда не готовила!

- Это – непорядок! Каждая еврейская мама должна уметь стряпать традиционную кошерную лепёшку! Я правильно говорю, Раечка?

Рая уже пришла в себя после признания, давшегося ей с таким трудом. Согласно кивнув головой, она продолжила:

- Отец, рано ушедший из жизни, был этническим белорусом и родня частенько упрекала его в том, что женился на еврейке. Мама мне об этом рассказывала, поэтому я никому и не говорила о своей принадлежности к евреям.
 
- «Нашла о чём печалиться!» - подумала я, не прерывая, однако, монолога Раи.
 
- В нашей группе два чистокровных еврея и три, включая меня, «полукровки», отец или мать которых – евреи. И, заметьте, никто из них никогда не упомянул о принадлежности к древней народности! Раньше это было опасно, теперь – не престижно. Вот и я молчала, а сегодня – «накатило», не сдержалась!

- И правильно, что сказала, только раньше надо было это сделать, а не носить в себе, - произнесла Тошка.
 
- Ты действительно переживала по поводу своей национальности? – уточнила я.

- А то - нет! Ведь в смешанной семье, по канонам  иудаизма,  национальность определяется по матери! Впрочем, тебе, польке, этого не понять! – временно утраченное чувство юмора вновь возвратилось  к подруге.

- Причём здесь - полька? Мама у меня русская, папа – белорус. Правда,  в предвоенное время он служил в Войске Польском (Вооружённые силы Польши), но это же не определяет национальность детей служивого?

- Нет, факт службы не определяет! Но ты - вся такая «гоноровая пани», слова тебе не скажи!

 Это утверждение имело под собой основу. Раечка могла часами говорить на, «всякие и разные», темы. В монолог трудно было вклиниться даже близким подругам: одно повествование Раи незаметно перетекало в другое и шансы  собеседника «встрять» в бесконечную череду словес были минимальными.

 Какое-то время я терпела эту многословность подруги. Затем, улучив момент короткой Раиной передышки, монотонным голосом начинала «вещать» какую-нибудь ахинею. При малейшей попытке подруги повторно завладеть вниманием малочисленных слушателей, я несколько повышала голос и,  невыразительно, как грибоедовский пономарь, далее «держала» бессистемную и бессмысленную речь.
 
За это прегрешение Раечка и называла меня  «гоноровой» полькой.
 
Я задумалась: а в самом ли деле у меня только русско-белорусская кровь? За «русскую» составляющую я была уверена: испокон веков мамины предки жили на территории Тульской губернии. А папин род много столетий проживал, то - «под русскими», то - «под поляками»! Мало ли что могло произойти!
 
 Во время летних каникул, выбрав удобный момент, спросила у отца:

- Папа, а в нашей кровной родне есть поляки?

- Нет, только белорусы, - не задумываясь, ответил отец.

- А, может, папа, Вы не знаете? – выпытывала я.

- Как это - не знаю! Мне  хорошо известна история нашего рода с 1768 года, когда  родился мой прапрапрадед Иван! – возмутился отец.
 
И, как в «Евангелии от Матфея», папа начал рассказывать: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…»

Первые минуты я внимательно слушала отца, «вычленив» из его повествования тот факт, что  Игнатий, 1824 года рождения, брат прадеда отца, Павла Ефимовича, проявлял большие способности к наукам и учился в Вильно, на юридическом факультете университета. Был одним из руководителей восстания под предводительством Кастуся Калиновского и погиб при подавлении восстания царскими карателями.

 Все предки папы по отцовской  и материнской линиям жили в полесской деревне - Выгонощи.
(Сведения - из книги «Пока мы живы…», написанной сестрой Татьяной Цыркуновой по мемуарам отца, Лукашевича Гавриила Корнеевича. Книга размещена на портале «Проза.ру.)

 Выслушав историю папиного рода, повторно уточнила:

- Значит, поляков в нашем роду не было?

- Нет, я же тебе всё объяснил! – начал раздражаться отец.

- А евреев? Были ли  у нас родственники-евреи?

- Какие евреи! Совсем заморочила мне голову! Не б-ы-л-о! И быть не могло: смешанные иудейские и христианские браки были запрещены! Почитай про ассимиляцию, будешь хоть что-то знать! – не на шутку разошёлся отец.
 
Я уже и не рада была, что затронула эту тему. Успокоившись, отец продолжил:

- В царской России евреи были самой угнетаемой нацией. Им запрещалось приобретать недвижимость и арендовать землю вне местечек и городов, торговать по воскресеньям и в христианские праздники; действовали запреты на определённые виды профессиональной деятельности; доводилась процентная норма для поступления в учебные заведения.
 
Ещё долго перечислял отец все запреты, распространяемые на еврейское население в Российской империи, снятые с приходом Советской власти.
 
 Выслушав папину речь, подумала: а так ли не правы были мои однокурсники, не афишировавшие свою национальную принадлежность в семидесятые годы прошлого века?
 
 Результат проведенного моим племянником, Цыркуновым Артёмом Владимировичем, преподавателем Гарвардского университета США, генетического исследования крови, показал, что в образце его биоматериала доминируют  восточно-европейские гены - 88,9%. Удельный вес генов евреев ашкенази - 4,2%.
 
 Вот тебе и результат полного отрицания моим отцом возможного смешения в нашем роду иудейской и христианской крови!
 
 Как тут не вспомнить высказывание тёти Песи из сериала «Ликвидация» в исполнении блестящей актрисы Светланы Крючковой: «Какое счастье, что твой папа не дожил до этого дня!»

P.S. Частично истлевшие отходы обувного производства, лоскутки кожи, я нахожу, до сих пор, на территории нашего подворья.
   
 Отголоски прошлого...