Часть II: http://proza.ru/2020/07/11/149
Часть IV: http://proza.ru/2020/07/11/153
Второй пример, а их было немало, поразил меня особенно сильно. В начале 70-х начали активно разрабатываться компьютерные программы. В Англии была разработана компьютерная программа для применения в т.н. "нумерической таксономии". Существенной частью биологических наук является изучение родства живых организмов. Для этих исследований существует масса резонов от наведения порядка в системе описанных представителей тех или иных биологических групп (например, в соответствии с современными оценками, на Земле существует от 100 до 250 тысяч, а по некоторым оценкам до 1,5 миллионов видов грибов, общее число видов бактерий, по разным оценкам, составляет от десяти миллионов до миллиарда, но даже эти оценки могут быть на порядки меньше настоящего количества видов) до поиска полезных аналогов продуцентов. У меня есть патенты на применение штаммов продуцентов, которые были найдены мною по аналогии с известными видами.
Существует неразбериха в использовании терминов "биологическая систематика", "таксономия", "классификация". Биологическая систематика - научная дисциплина, в задачи которой входит разработка принципов классификации всех существующих и вымерших организмов и практическое приложение этих принципов к построению системы органического мира. Под классификацией принято понимать описание и размещение отдельных организмов в системе организмов. Термины "таксономия" и "систематика" нередко используют как синонимы, но в строгом смысле таксономия является лишь частью систематики. Обычно в биологии систематику трактуют как раздел знаний о разнообразии организмов и взаимоотношениях между ними, а таксономию как раздел науки, изучающий принципы, методы и правила классификации. Таксономия организмов строится на принципах иерархии от вида к домену через род, семейство, порядок, класс, тип и царство.
Так вот совершенно идиотская идея нумерической таксономии, вызвавшая массовое помутнение рассудка и появление большого числа публикаций в престижных академических журналах, в моих глазах представляла собой тяжелое интеллектуальное недомогание работников биологической науки. Согласно принципу нумерической таксономии нужно было устанавливать сходство между организмами путём суммарного сравнения любых доступных характеристик. Число таких характеристик доходило до нескольких сотен и даже до тысячи. Чтобы это было понятно непосвященному читателю, предлагаю ему представить, что построена иерархическая система внутри вида Homo sapiens на основе доступных характеристик: формы носа, размера обуви, формы и числа пуговиц на одежде, частоты отрыжек и закономерностей метиоризма, цвете глаз, наличии и отсутствия бороды, объёма выделяемой за день мочи и т.д. и т.п. После компьютерной обработки всех этих характеристик в соответствии с замыслом нумерических таксономистов должна была бы получится информация, позволяющая систематизировать людей по этнопсихическому, гендерному, социальному, профессиональному, географическому, ментальному и т.п. признакам. То есть "учёные" спутали хрен с пальцем, неуклюжий метод идентификации с биологической систематикой.
Когда я ознакомился с первыми публикациями по нумерической такосномии мне стало в какой-то степени тошно и страшно. Я понял, что куда-то не туда попал, почувствовал себя инопланетянином, не уверенным в том, что я правильно понимаю язык землян. Чтобы удостоверится в том, что я правильно волнуюсь, я поделился своими мыслями с будущим членом-корреспондентом АН СССР, заведующий отделом "Всероссийская коллекция микроорганизмов (ВКМ)" Л. Калакуцким, который не нашёл ничего необычного в "одном из современных подходов к систематике микроорганизмов". И тут я понял, что я - действительно родившийся на Земле инопланетянин. Земляне мне очень помогали в дальнейшем чувствовать себя инопланетянином. Всё, что я придумывал и разрабатывал, восхищало в основном меня и некоторых людей, число которых можно сосчитать по пальцам. Нумерическая таксономия вскоре угасла, поскольку не могла не угаснуть, будучи чистой воды бредом, но благодаря этой глупости рода человеческого я стал очень серьёзно заниматься систематикой.
Я понял, что единственным рациональным подходом к изучению естественного родства живых организмов является установление их сходства по каждому из биологических свойств в отдельности с последующим сопоставлением этих сходств. С помощью разработанного мною экспрессного метода анализа жирнокислотного состава целых клеток микроорганизмов я изучил 34 тысяч штаммов бактерий, включая большинство патогенных. Такое количество штаммов микроорганизмов никто в мире не исследовал не только в те далёкие времена, но и в наше время. Я получил в Кремле орден "Знак Почёта" за мои исследования в области систематики и экспрессной диагностики бактерий, но вовсе не потому, что кто-то что-то понял в моих методах и подходах, хотя я горел желанием детально рассказывать об этом любому прохожему. Просто академику Г.К. Скрябину нужно было получить звание Героя социалистического труда, а мои исследования составляли часть работ, которыми он якобы руководил.
За редким исключением мои достижения нужны были только мне самому. Мои соавторы по вопросам идентификации и систематики бактерий даже не пытались понять те принципы, которые были положены в основу успешных решений, несмотря на моё настойчивое желание рассказать всю правду о теоретических основах моих подходов, ничего не скрывая. Было для меня дико наблюдать, что разработанные мною методы, позволявшие до вида идентифицировать бактерии за 15 минут вместо недель и месяцев, ни у кого не вызывают желания широкого внедрения этих методв в научную практику. Как-то я собрался уезжать в командировку, выключил приборы, но тут появился замдиректора института, уважаемый мною будущий академик М.В. Иванов и потребовал срочно идентифицировать лиофилизованную бактерию в микропробирке. Как я потом выяснил, это нужно было для московской таможни. Он не успел дойти до своего кабинета, как я ему позвонил и сказал, что это - метанотрофная бактерия Methylococcus capsulatus. Классическими методами для идентификации до вида этой лиофилизованной бактерии понадобились бы недели.
Единственным по-настоящему серьёзным моим партнёром по идентификации бактерий был будущий член-корреспондент АН и директор московского Института микробиологии В.Ф. Гальченко. Он занимался систематикой бактерий, растущих на метане, с использованием классических методов, а я параллельно изучал эти штаммы своими методами. Ни разу у нас не возникало разногласий в вопросах идентификации. Мы выпустили совместную монографию (Таксономия и идентификация облигатных метанотрофных бактерий. В.Ф. Гальченко, Л.В. Андреев, Ю.А. Троценко. Академия наук СССР, Науч. центр биологических исследований, Ин-т биохимии и физиологии микроорганизмов, 1986, 95 pages), но и в этом случае при очень доверительных личных отношениях у Гальченко не возникало желания познакомиться с теоретическими основами непростой разработанной мной системой идентификации бактерий по их жирнокислотному составу.
Я разработал теорию, объясняющую равновесие между растворёнными в цитозоле ингредиентами биосинтеза жирных кислот и липидным составом мембран бактерий. Эти теоретические позиции были совершенно несложными для усвоения людьми с минимальными знаниями в области биохимии и физиологии бактерий, но никого из тех, кто получал какой-то бенефит от практической реализации этих моих теоретических концепций, не интересовало с ними ознакомиться. Однажды я понял в чём здесь дело. Сотрудница Калакуцкого д.б.н. Агре находилась в комнате, в которую я случайно забрёл по каким-то мелким делам. Разговорились. Она мне дала чашку Петри с выросшими на ней колониями и спросила, смогу ли я сказать к какому роду принадлежат эти бактерии. Через 15 минут я вернулся и сообщил ей, что это - бактерии рода Nocardia. Она была поражена. Это действительно были нокардии. И у неё вырвалось: "А что же мы будем делать, если Ваши методы будут повсеместно внедрены?!". Ведь для того, чтобы установить, что эти бактерии принадлежат в роду Nocardia конвенционными методами потребовалось бы, как минимум, в несколько сотен раз большее время.
Из этого инцидента я вынес понимание того, что если даже кем-то руководит любознательность, то это лишь вторичная составляющая их жизненных стимулов. Первичная - в том, чтобы защитить диссертацию, добиться карьерного роста, хорошей зарплаты, уважения коллег и т.п. Для людей не было никакого резона осваивать те области, в которых они плохо разбирались. Повторяю, практически все люди за очень редким исключением, с которыми я контактировал, отличались практичностью. Их не инересовало то, без чего можно было вполне обойтись на пути приобретения практически важных для них позиций. А я был бесшабашным дураком, который интересовался лишь сущностями, смысл которых этому дураку не был понятен. На самом же деле я вовсе не был оторванным от земли. Я получал большое количество централизованных премий АН СССР объёмом в несколько месячных зарплат за всякие мелкие изобретения и придумки, которые руководством института вовсе не казались мелкими. И эта моя любознательность firstly сильно отличала меня от моих коллег.
У меня много публикаций в различных областях знания, но если меня спросят, что я считаю наиболее значимым для себя, я без малейших раздумий укажу на запатентованный мною в США компьютерный алгоритм бифуркации любых систем с неограниченным числом характеристик, предполагающих абсолютное отсутствие промежуточных форм (L. Andreev. High-dimensional data clustering with the use of hybrid similarity matrices. U.S. Patent 7,003,509 (2006)). И самое интересное, что этот патент появился в результате того шока, который я испытал три с лишним десятка лет назад, прочитав первую статью о "нумерической такосономии". Я этот патент в итоге продал, но опубликованная мною статья о его применении в таксономии ни до чьих мозгов так и не дошла (https://arxiv.org/ftp/arxiv/papers/0803/0803.0034.pdf).
Я кажется впервые в мире работал в области нанотехнологии, разработав метод тонкоплёночной хроматографии. Смысл заключался в том, что нужно было найти уравнение, связывающее силы адгезии друг у другу частиц силикагеля и окиси алюминия размера, близкого к размеру наночастиц, с силами когезии этих частиц к поверхности микроскопных стёкол. Если адгезия была сильнее когезии, что на поверхности стекла образовывалась плёнка в виде регулярных волн, если наоборот, то получалась плёнка с разрывами. Разработанная мною технология тонкоплёночной хроматографии позволяла сократить время анализа сложных смесей до 1-2 минут вместо часов. Разработанная мною технология позволяла на один-два порядка поднять чувствительность анализа. Так, например, я опубликовал с сотредником Института биофизики результаты анализа каротиноидов в отдельных ганглиях виноградной улитки. Для анализа оказался достаточным материал, выделенный из одной улитки. Мне удалось обучить приготовлению тонких плёнок двух лаборанток. Одну - с высшим образованием, другую - без образования. Доктор химических наук из Ленинграда, работавший в области миниатюризации тонкослойной хроматографии, с которым мы были в отношениях, близких к дружественным, освоить технологию так и не смог и теорию тонкоплёночной хроматографии так и не понял.
(Продолжение следует)