В детстве среди игрушек у меня была фарфоровая статуэтка ангела.
– Когда тебе будет тревожно, возьми его на ручки, и ты успокоишься, он будет оберегать тебя всю жизнь, – сказала мама, поздравляя меня с днём рождения.
Я рос впечатлительным мальчиком. И сказанное мамой так запало в душу, что к своему ангелу я относился так трепетно, словно не он, а я обязан был служить ему. Иногда я представлял, как разговариваю с ним, и слёзы умиления текли из глаз.
Это было единственное воспоминание, связывавшее меня с прошлым. Я не знал, кто я. Сколько мне лет. Ждут ли меня на Земле. Но я хотел жить. Надеялся, что мне позволят выйти из комы. Но никак не мог понять, что за игру затеяли со мной на небесах.
Особенной странной была встреча с Богом. Меня ждало полнейшее разочарование. Я-то воображал, что увижу чудо. Думал, вот войдёт Всевышний, и я паду ниц, переполненный благостными чувствами, не в силах лицезреть его божественный свет. Но явился довольно милый старичок с проседью в бородке. Во всём его облике не было даже намёка на величие. Впрочем, с ним было легко и комфортно. Он знал все мои потаённые мысли. Не пытался осуждать. Не читал нотации. Я сразу же забросал его вопросами: почему в памяти остались только смутные воспоминания из детства? Кем был на Земле? При каких обстоятельствах попал в кому?
Он искусно увиливал от ответов, говоря, что чрезмерная информация может подорвать мою психику. Я продолжал настаивать. И тогда Бог пошёл на некоторые уступки. Предложил сыграть втёмную.
– Как это? – насторожился я.
– У тебя будет возможность побывать в отрезке времени до того, как ты попадёшь в кому.
– Это значит, я смогу предотвратить нападение на себя?
– Нет. Того, что случилось уже изменить нельзя. Но повлиять на будущее у тебя будет возможность.
– Здорово! А можно сделать так, чтобы я стал олигархом? Или я уже достаточно богат?
– Дослушай задание до конца. Не перебивай. У тебя будет возможность побывать в отрезке времени до того, как ты попадёшь в кому. Но ты не будешь знать, кто ты: маньяк, жертва или майор полиции.
– Что-о?! Какой ещё маньяк?! Я что маньяк?!
– Тебе дадут возможность побывать в шкуре каждого из них. И только потом, ты должен будешь определиться, кому из них поможешь.
– То есть, если я помогу жертве, а сам окажусь майором, то это не так страшно. А если помогу маньяку, а сам окажусь жертвой, то это полный пипец. Подсказка хоть какая-нибудь предусмотрена для меня? – Нет.
– Это несправедливо.
– Пути Господни неисповедимы.
– Что-о? Значит, ты никакой не Бог?!
– В каждом из нас есть частичка Всевышнего. Но это не обозначает, что каждый из нас есть Бог. Однако бывают моменты, когда нам позволяют примерить на себя функции Создателя, и такой момент для нас обоих сейчас наступил. Твоя судьба сейчас зависит от того, будешь ли ты упрямиться или всецело доверишься мне.
– А ведь были у меня сомнения. И как теперь к тебе обращаться?
– Зови меня Грек.
– Почему Грек?
– Позже всё поймёшь.
– Даже не знаю, радоваться или нет. Вот, что значит, испытывать амбивалентные чувства. Ого, какой у меня словарный запас! Значит, я точно не майор. Значит, надо выбирать между… А кто по профессии жертва? Это хоть я могу узнать? Кстати, а ты кем являешься в этой небесной епархии?
Я повернулся к старику. Вместо ответа тот резко оттолкнул меня. Потеряв твёрдую опору под ногами, я стремительно полетел вниз.
– Разобьюсь! Разобьюсь, – стучало в голове. Страх сжал тело. Смерть смотрела и ждала из пропасти, хищно разинув пасть. Как вдруг яркий солнечный свет ударил в глаза. Послышался звонкий девичий смех. Я инстинктивно дёрнулся вперёд и увидел перед собой ангела. Только это была не фарфоровая бездушная фигура, а самая настоящая женщина, живая, с улыбающимися глазами.
– Мишенька. Родной мой. Живой, живой, – радостно шептала она, склоняясь всё ниже и ниже.
Я дрожал от восторга, жадно тянулся губами к её длинной аристократической шее, запах лаванды кружил голову.
– Ангелина Владимировна, Ангелина Владимировна, извините, потесню Вас, – послышался уже знакомый девичий голосок, и бойкая курносая девчушка полезла ко мне с поцелуями.
Металлическая серёжка в её губе коснулась моего языка. Мне стало противно, и я захрипел, умоляя освободить меня от этой сумасшедшей.
– Отойдите от него! – хлёсткий голос вошедшего в палату врача заставил не только отступить от меня малолетнюю сумасбродку, но и меня вздрогнуть. – Посмотрели? А теперь попрощайтесь с ним до завтра. Надежда Александровна, можете не беспокоиться. Организм у него молодой, крепкий, быстро пойдёт на поправку.
– Можно, хотя бы поцеловать сына на прощанье? – попросила ангел.
Она склонилась ко мне, коснулась губами лба. Я снова захрипел, но в этот раз уже от отчаяния.
– Красивая женщина, вроде держится не надменно, но в то же время с чувством достоинства, – сказал доктор, когда мы остались вдвоём.
Я хотел спросить, долго ли пробыл в коме? Хотел рассказать, что ничего не помню, кроме странного сна, где старик, притворившийся Богом, ставил мне какие-то условия. Но вместо голоса из груди вырывался только хрип. Да и доктору было явно не до меня. Он несколько минут топтался у окна, видимо наблюдал, как мама выходит из больницы. Я принялся хрипеть в надежде, что он догадается, какие вопросы меня интересуют. Но задушевного разговора не получилось. Доктор даже не удосужился присесть рядом. Позёвывая во весь рот, он пробормотал:
– Молчи парень, пока говорить тебе вредно. Сейчас позову сестричку, пусть сделает укол. Поспишь, наберёшься сил, и всё у тебя будет ок. Мне тоже не повредит отдохнуть.
Направившись к двери, он вдруг остановился. Я не мог его видеть, но на слух уловил: из палаты не выходил. Прошла минута, другая. Вначале я решил, что он стоит у моего изголовья и следит за мной. Но зачем?
– Вы здесь? – не выдержал я напряжения.
Врач не отвечал.
– Вы здесь? – ещё раз позвал я, и на этот раз с удивлением отметил, что прежнего хрипа нет, прорезался голос. Не было и ощущение слабости. Мне даже стало казаться, что у меня получится встать, и уже собрался было приподнять голову, как услышал голос Грека:
– Чувствую, освоился на Земле. Это хорошо. Помнишь о своём задании, надеюсь?
– Аа. Это ты? – разочарованно протянул я.
– А ты никогда не допускал мысли, что я существую только в твоём воображении?
– Ты намекаешь, что кома не было, а всё это время я нахожусь в клинике для душевнобольных?
– Расслабься. Твоя психика в норме. И ты действительно был в коме некоторое время.
– Получается, меня собирались убить? И я сейчас нахожусь в теле жертвы, а именно юноши. Даже не верится, что мне всего 19 лет. У меня есть возможность повлиять на свою судьбу. Я готов. Загадывать своё желание?
– Да. Слушаю, – Грек сделал серьёзное лицо.
– Пусть моя мама окажется не моей мамой, а незамужней, влюблённой в меня соседкой.
– Хм. Ты не понял сути задания. Объясню ещё раз. Все события, что было до момента твоей комы, останутся неизменными. Корректировку можно будет внести только в дальнейшее развитие чьей-либо жизни. Например, жертве будет дан шанс вылечиться без малейших отрицательных последствий для здоровья и психики, маньяк сумеет избежать правосудия, а бравый майор добьётся своей цели – закроет серийного убийцу.
– Можно я ещё подумаю, – попросил я. – Соображаю плохо.
– Подумай, конечно, подумай, – согласился Грек.
По его лицу было видно, что он обрадовался моему решению, и это мне показалось это довольно странным. Я даже предположил, что у него какой-то личный интерес в данном деле. Он, словно прочитав мои мысли, добавил:
– И ещё… ответ головоломки никогда не лежит на поверхности.
– Проснувшись в теле жертвы, я, конечно же, сообразил, что две остальные роли – маньяка и майора, не мои. Но тогда получается ответ лежит на поверхности. Значит, я не жертва?
– Это тебе решать. Главное, не торопись с решением.
– Хреновый из тебя консультант, – вспылил я. – Говоришь всё время обтекаемо. Хоть бы разок кивнул в знак согласия. Постой-ка. А вдруг Бог намеревается проверить, насколько я гуманен? То есть, проснувшись в теле жертвы, я вместо того, чтобы просить о себе, требую наказать серийного убийцу, не из мести, а чтобы спасти жизни других людей. Смелый, отважный поступок. А если это не так? Если это не Бог испытывает меня? Тогда, получается, я поступлю, как лох, отказавшись от своего счастья? А? Что молчишь? Понятно, опять исчез и монолог мой был впустую.
Неожиданно мой взгляд упал на лампочку, свешивающуюся с потолка на двух проводках. Я с горечью ухмыльнулся про себя. Конечно, о проблемах в здравоохранении слышал, но, чтобы экономили на дешёвых плафонах? Утешало одно, лечили здесь вполне эффективно. Только вышел из комы, а прилив сил такой, что горы готов свернуть. И ужасно хочется есть. С какой жадностью сейчас вгрызся бы в хорошо прожаренный окорочок, макал мякиш хлеба в чесночный соус и всё это запивал холодным пивом. Обещанная медсестричка с уколом всё не приходила. Лежать стало совсем скучно. Я приподнял голову. Громоздкий старый шкаф из красного дерева, тумба с красивым кованым подсвечником, два стула – всё указывало на то, что я находился не в палате, а в квартире. Рядом со мной на тумбе стоял таз, в котором в крови плавали две отрубленные кисти женских рук. Я выбежал из квартиры прямо в трусах.
– Женя, ты что это? – усмехнулась спускавшаяся по лестнице соседка. – Босой стоишь, ноги ведь окоченеют.
– Всё нормально, – буркнул я и вошёл назад в квартиру.
Тут же возник план. Исследовать апартаменты маньяка, узнать адрес, и поймать его, когда буду в теле полицейского. Для этого, в первую очередь, следовало одеться. Рубашка не первой свежести, мятые джинсы вызвали отвращение. Открыл шкаф. Гардероб был довольно скудным. Смутила висевшая рядом с курткой форма полицейского. Глянул на погоны: майор. Если раньше был на сто процентов уверен, что квартира принадлежала маньяку, теперь же начал сомневаться. Надо было торопиться. Я торопливо оделся, начал искать зеркало, чтобы узнать, как выглядит серийник. Рванул на себя дверь ванной комнаты и оторопел, увидев перед собой в зеркале мрачного небритого типа сорока лет. Длинный нос с горбинкой, густые чёрные брови, крепкое, накаченное тело самца удивительным образом оттенял полный беззащитного отчаяния взгляд тёмно-зелёных глаз.
– Раскаиваешься, гад? – я посмотрел на типа с злостью. – Или ты тот, кто охотится за ним? Нет, полицейский вряд ли держал бы возле изголовья тазик с обрубленными руками. Я вспомнил нанизанные на пальцы два золотых кольца, аккуратно подстриженные ногти и еле сдержался, чтобы не начать блевать.
Неожиданно пришла шальная мысль, что у меня есть возможно единственный шанс избавить человечество от очередного маньяка. Для этого надо было всего лишь повеситься.
Я торопливо прикрепил ремень за крюк, торчавший из потолка возле лампочки. Просунул голову в петлю. Оставалось последнее движение – спрыгнуть со стула. Подогнул колени. Они затряслись. Начал считать до трёх. Дрожь в теле усилилась, скрутила живот, ударила в мочевой пузырь. Онемевшие от напряжения губы зашлёпали. Я быстро вытащил голову из петли. Спрыгнул на пол и, скрутившись от ноющей боли в паху, зарыдал в голос.
– Страшно было? – послышалось из кухни.
Я узнал голос Грека.
– Ты правильно поступил, что не стал вешаться, – сказал он, наливая себе чай. – В случае смерти твоя душа вряд ли перекочевала в другую физическую оболочку.
– Но ведь это не моё тело? – сказал с раздражением я. – И вообще, как можно есть, когда в соседней комнате лежат фрагменты тела?
Грек громко, с наслаждением отхлебнул чай.
– И почему ты всё время стараешься запутать меня, – продолжал я его упрекать.
– Неправильно. Я всегда на твоей стороне.
– Докажи. Дай мне ниточку, какую-то ясность в этом всём запутанном деле.
– Хорошо. По правде сказать, надеялся, что сам догадаешься. Но, вижу, с логикой большие проблемы.
– Что ж, циничным мы быть умеем.
– Учу гибкости мышления. Ты должен был сообразить, что если после отделения от физической оболочки продолжают существовать и действовать твоя душа, сознание, а значит, должно быть и подсознание. Я есть твоё подсознание. Я знаю больше тебя, потому что твой опыт распространяется только на одну жизнь, мой опыт на несколько твоих жизней. Ты ещё жив, у тебя есть все шансы вернуться назад, то есть выйти из комы. Но в данный момент ты должен принять решение самостоятельно. И от этого зависит не только судьба твоей нынешней физической оболочки, но и дальнейший путь твоей души, нашей общей с тобой души.
– Я в тупике, чесслово.
– Обратил внимание, что там стоит на столе, – Грек допил чай и вышел из комнаты.
Я пошёл следом. Увиденное повергло меня в больший шок, чем отрезанные кисти. На столе рядом с подсвечником стояла фарфоровая статуэтка ангела из моего детства. Стресс подействовал мгновенно – я начал вспоминать свою жизнь. Мне восемь лет, на кладбище стоит чудесная, тёплая погода, мать в чёрном платье лежит в гробу, лицо её бледное, словно намазано мелом, возле ямы-прямоугольника, куда её собираются опустить навечно, цветёт черёмуха, распыляя сладкий аромат. Мне хочется всем рассказать, что это отец убил маму, но я молчу.
Поминки прошли быстро. Соседи торопливо выпили за упокой, съели салаты и сбежали. Только тёть Клава, мамина сестра, подошла ко мне и тихо спросила:
– Отец не обижает?
– Обижает, – ещё тише ответил я и посмотрел на неё в надежде, что бездетная одинокая женщина захочет усыновить меня. Но она только погладила меня по голове и ласково проговорила:
– Держись, мальчик мой.
В тот момент я возненавидел её.
На следующий день утром отец выбросил всё, что напоминало о матери, даже фотографии. Я догадался спрятать статуэтку ангела. А вечером снова пришли люди. На этот раз собутыльники отца. Пили водку, говорили обо мне, жалели.
– А он не похож на тебя, ты щупленький, рыженький, он рослый, чёрненький, нос явно не русский. Случаем, не соседский? – заметил кто-то, и все начали громко смеяться.
Я заметил, как зло сверкнули глаза отца.
– Иди спать! – приказал он.
Когда я проснулся, отец ещё спал. Значит, три-четыре часа будут полностью в моём распоряжении. Храп, доносившийся из спальной комнаты, звучал для меня музыкой. Когда храп, можно спокойно поесть, посмотреть любимый фильм. Я прошёл на кухню. Стол был завален грязной посудой, остатками селёдки, маринованных огурцов. Чтобы выветрить застоявшийся запах алкоголя, открыл окно. Вспомнил, как мама всегда в мае мыла окна. Однажды, поскользнувшись, чуть не упала. Тогда только тапок полетел вниз с 9 этажа. С тех пор мне то и дело приходила шальная мысль, что если бы тогда вместо тапка был папа, они с мамой жили бы счастливо. Но отец никогда не мыл окна.
Хлеба дома не оказалось, колбасы и масла тоже. Я знал, где лежат деньги. Но брать их не имел права. Будить отца было бесполезно. Чтобы заглушить голос, выпил две кружки воды. Вспомнил, что практически не ел с тех пор, как не стало мамы. Вспомнил, с какой злостью вчера на меня смотрел отец. Вспомнил тётю Клаву.
Решение пришло неожиданно. Я не думал мстить, просто начал действовать, отключив мысли, эмоции, страх. Набрал в тазик воды, протёр стёкла, небрежно, скорее размазывая грязь. Для большей убедительности разбрызгал вокруг воду. В воскресенье утром во дворе у нас всегда было безлюдно, и я не беспокоился, что кто-нибудь меня увидит.
Отец ничего соображал, когда я поволок его к распахнутому окну, только мычал, требуя оставить в покое. Он протрезвел только, когда мне удалось свесить его наполовину через подоконник. Видимо подействовала утренняя прохлада. Не соображая, что происходит, он принялся размахивать руками, пытаясь схватиться за раму. Ещё секунда, и он наверняка успел бы зацепиться. Я быстро опустился на корточки, схватил снизу его щиколотки и резко рванул вверх. Крик ужаса, вырвавшийся из его глотки, был подобен звериному рёву. Не испытывая ни малейших эмоции, словно замороженный, я лёг в кровать, и только отогревшись, почувствовал, что меня всего трясёт. Когда в двери позвонили, судорожно сжался. Я боялся, что отец выжил и сейчас стоит на площадке, весь в крови, со злорадным оскалом на лице, готовый душить мерзкого иудушку, как он называл меня в приступе гнева. Только услышав голос участкового, я понял: тиран убит.
Никому и в голову не пришло, что 9-летний мальчик был способен убить своего отца. Только тётя Клава, тревожно озираясь вокруг, проговорила:
– Он никогда не стал бы мыть окна. Тем более утром с похмелья. Никто у вас на ночь не оставался?
Я молча пожал плечами.
Обычно она жалостливо гладила меня по голове, в этот раз, когда меня забирали в детский дом, со страхом глядя на меня, только кивнула на прощанье.
Я понял, что она обо всём догадалась, но был уверен: будет молчать.
Единственное, что я взял тогда в детский дом, это статуэтку ангела. Мальчишки из зависти охотились на неё несколько раз, пытались разбить, чтобы сделать мне больно. Но у них ничего не получилось.
Вернулся я домой только через девять лет, в день совершеннолетия. Встретила меня тётя Клава. Мы съели по два больших голубца, выпили чай с тортом. Задушевного разговора не получилось, мне даже показалось, что она побаивается меня.
– Что будешь делать? – спросила она, когда я был уже у порога.
– Пойду в полицейские, если возьмут, – ответил я.
– А-а, – протянула тёть Клава и протянула мне ключи. – Вот возьми, квартиранты съехали только вчера, так что не успела прибраться. Извини.
– Ничего, мне не привыкать к уборкам, – зло процедил я сквозь зубы, еле сдерживаясь, чтобы не придушить мерзкую тёть Клаву, которая ни разу за девять лет не пришла навестить меня, а вот деньги с моей квартиры поимела.
***
Я не помню, сколько времени пролежал на кровати. Память снова дала сбой. Вполне вероятно, на подсознательном уровне я сам заблокировал свои воспоминания, чтобы забыться, не знать, что ты подонок, шизофреник, убийца. Так же я догадался, что отрезанные кисти принадлежат не женщине, а Мише, сыну Ангелины. Когда больное воображение перенесло меня в больницу в его тело, я всё время пытался дотронуться до Ангелины, но никак не получалось поднять руки. Грека я больше не видел. Видимо подействовало осознание того, что старик просто-напросто плод моей фантазии. Ещё два дня назад, пребывая не в коме, а в своих галлюцинациях, я считал себя несчастным, терзаясь от мысли, что не помню ничего из своего прошлого, но оказывается, это было для меня спасением от груза беспощадно жалящих, гнусных мыслей и мук совести. Я не помнил, как резал и кромсал несчастного мальчика на части, но моё разыгравшееся больное воображение то и дело подкидывало одну ужасную версию за другой, как бы я не пытался переключить своё внимание на что-то другое. То мне представлялось, как я орудую топором, а юноша, бледный, с трясущимися от ужаса губами, молит пощадить его, то виделось, как режу ножом тонкие руки, кровь брызжет мне на лицо, а юноша теряет сознание.
Чтобы обрести хоть какой-то душевный покой, я даже пытался удавиться. Но в последний момент трусливо сполз со стула и зарыдал, повалившись всем телом на пол. Рыдал неистово, зло, в голос. Возможно, где-то в глубине души я надеялся, что соседи вызовут полицию. Но никто даже не осмелился постучать в двери, требуя прекратить дикий ор. Выблевав тут же на пол, я как-то быстро успокоился, даже нашёл в себе силы умыться. Тщательно соскрёб блёванную жижу, вымыл пол на кухне. После чего хладнокровно, словно это было обычным для меня делом, выловил фрагменты тела из таза, засунул в полиэтиленовый мешок. Кровь смыл в унитаз.
Через полчаса я стоял у больницы, той самой, где лежал мальчик. Незаметно для окружающих, стараясь не попасться на видеокамеру, положил запечатанный пакетик на лавочку и медленно, боясь, что сейчас окликнут, начнут интересоваться, для чего и что же я там оставил, направился прочь.
Но всё обошлось. Я даже несколько воспрял духом, зашёл в супермаркет, купил палку колбасы, батон хлеба, плитку горького шоколада. Дома вскипятил чайник, сел за стол. Крепкий чёрный кофе обжигал губы, я пил маленькими глоточками, с наслаждением, растягивая как можно дольше последнее радостное ощущение, оставшееся в жизни.
Зазвонил телефон.
– Привет, спускайся, – торопливо проговорил мужской голос в трубку.
Я выглянул в окно. Внизу стоял автомобиль с мигалкой. При мысли, что меня разоблачили, даже почувствовал некоторое облегчение. Подумал, что может быть и повезёт, вместо смертной казни отправят в психиатрическую больницу. Конечно, не хотелось бы превращаться в овощ, но зато обрету душевное спокойствие. Единственное о чём бы попросил, не отнимать у меня подарок матери – статуэтку ангела.
Подойдя к машине, я протянул руки, чтобы полицейские надели мне наручники. Но вместо этого они принялись дружески хлопать меня по плечу, поздравлять с тем, что это благодаря мне мальчишка остался жив.
– Представляешь, нашли кисти бедного парня, – сказал майор.
– Этот гнида оставил пакет прямо на лавочке. Ничего обязательно поймаем этого урода, – воодушевлённо заверил капитан. – А Вы точно хорошо себя чувствуете, товарищ подполковник? Зря отказались идти в больницу. Всё-таки такой удар по голове получили.
Я с недоумением смотрел на этих незнакомых мне молодых мужчин в форме. Быть сумасшедшим маньяком и подполковником в одном лице для меня казалось просто нереальным.
– Ребята, с памятью что-то у меня, напомните события последних дней, – честно признался я.
– Товарищ подполковник, давайте Вас в больницу подбросим.
– Капитан, успокойся. Тебе же сказали, мы были у врача, он заверил нас, что всё в порядке.
– Тогда почему он не помнит ничего?
– Это последствия стресса. В понедельник я его лично ещё раз к врачу отведу.
– Скажите хоть, как зовут вас? – прервал я их диалог.
– Я Стас, он Вадим.
– Вадим, расскажи, что случилось со мной? – попросил я капитана.
– Товарищ подполковник, Вы почти поймали этого урода. Но он успел сбежать. Зато мальчик жив. Правда в коме сейчас.
– Как в коме? Разве не вышел из комы?
– Нет.
– Его мать Ангелиной зовут?
– Ангелиной. Женщина-красавица.
– Оказывается, подполковник, ты не всё забыл? – Стас с подозрением посмотрел на меня. – Слушай, капитан, сделаем так. Ты поезжай, прикрой там меня, а мы с подполковником ещё раз наведаемся к врачу.
– Ну, что приглашай к себе, друг, – сказал майор, когда капитан уехал.
Мы поднялись в квартиру.
– Кофе будешь? – спросил я.
– Буду, – ответил Стас.
Мы прошли на кухню.
– Признайся, что ты и есть тот самый ублюдок, которого мы ищем, – глядя мне прямо в глаза чётко произнёс Стас.
Я молча сел на стул. Он надел на меня наручники. Положил на стол диктофон и белый лист бумаги.
– Сейчас буду записывать твоё признание на телефон, рассказывай подробно, как и кого убивал.
– Не помню.
– В таком случае, скажешь, что это ты убийца, на тебе восемь жертв. Скажешь, что сожалеешь, что последнего не удалось прикончить. А потом такое же признание напишешь на листе, поставишь дату и распишешься.
– Почему здесь, а не в допросной? – спросил я.
– Молчи, гнида! – зло прошипел майор, и я догадался, что он решил меня убить.
– Сними наручники, писать будет неудобно, – попросил я. – Какую причину написать, из-за чего все эти убийства?
– Напиши, что тебе не нравились маменькины сынки, ухоженные, счастливые. Кстати, ты ведь тоже папенькин сынок. Генеральский сынок. Продолжатель семейной традиции. А мой отец был алкоголиком. Выбросился из окна, когда мне было девять лет. Понимаешь, в девять лет я совершил подвиг, а потом была тётя Клава.
– Что тётя Клава?
– Упала тётя Клава, расшибла голову себе по пьяни. Как раз в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать.
– А ведь это ты убийца! – закричал я.
Сбив его с ног, я надел на него наручники и вызвал по телефону патрульный наряд. На всякий случай убрал со стола нож. Я до конца не был уверен, что Стас и есть маньяк, хотя он сидел тихий и пришибленный, словно и в самом деле виноват. Самое смешное было в том, что его признание тоже записалось на диктофон. Несмотря на то, что запись прокрутил трижды, всё никак не мог поверить, что я ни в чём не виноват. А вдруг моё больное воображение снова затеяло со мной игру?
Даже, когда приехали полицейские, скрутили Стаса, затем появился в квартире Вадим, восхищённо крутился возле меня, жал руку, говорил, что для него честь служить под началом такого человека, я продолжал сомневаться в себе.
***
– Мишенька, познакомься, это наш герой. Он поймал того злодея. Мишенька, открой глаза, – послышался ласкающий слух голос Ангелины.
Я открыл глаза. На больничной кровати лежал белокурый юноша с обмотанными руками по кисти руками. Рядом сидела Ангелина. Она смотрела на меня с такой нежностью, что я изнутри весь засветился радостью, на лице растянулась улыбка, и мне было очень неловко за своё счастье перед мальчиком-калекой.
– Спасибо Вам огромное, – поблагодарил юноша, отчего слёзы от пережитого выступили у меня на глазах.
***
– Мне неловко прерывать такую идиллию, но я вынужден спросить, что за решение ты принял?
Грек появился вдруг, ниоткуда, некстати.
– Ты всего-навсего плод моего больного воображения. Уйди прочь! – незаметно шепнул я ему.
– В последний раз спрашиваю, какое решение примешь?
– Я бы хотел, чтобы тётя Клава после похорон сестры забрала девятилетнего мальчика и воспитала его достойным человеком. Тогда не пострадал бы никто и Миша в том числе, – ответил я, чтобы скорее отвязаться от старика.
– В таком случае тебя не будут чтить, как героя, поймавшего маньяка, и Ангелина не будет восхищаться тобой, – предупредил Грек.
– Что ж буду только рад пожертвовать собой ради благополучия стольких людей, – усмехнулся я.
Грек тут же исчез.
– Грек, что ты там стоишь, разговариваешь сам с собой? Иди, познакомься с моей любимой, – позвали меня.
Я обернулся и увидел перед собой счастливого Стаса. Он завёл меня в одну из палат, на кровати лежал юноша, рядом стояла Ангелина.
– Вот сорванец полез на дерево, но ничего страшного, рука до свадьбы заживёт, как обещали врачи.
– Это твой родной сын? – спросил я, когда мы вышли из больницы.
– Нет пасынок, но привязался к нему как к родному, люблю его мать, вот и передалось, – хихикнул он, сияя от счастья. – Кстати, мне сроко полковника дадут.
– Поздравляю!
– А ты такой, Грек, нерасторопный, так и будешь ходить в капитанах. Обогнал я тебя, хоть и не генеральский сын.
– А почему ты меня Греком всё называешь?
– Посмотри на себя в зеркало, вылитый грек. Тебе же ещё в школе Греком прозвали. Что за претензии, друг?
– Никаких, – ответил я.
– Ну что, не изменил своего решения?
Кто-то легонько толкнул меня в плечо. Я обернулся и увидел Грека.
– Нет, – твёрдо ответил я.
– Молодец, – улыбнулся старик и исчез.
– Ты опять разговариваешь сам с собой? – одёрнул меня Стас. – Может, к психиатру тебя записать.
Он громко, с удовольствием начал хохотать. Я смотрел на него и мне стало так хорошо на душе, словно сдал на пятёрку какой-то сложный экзамен, где экзаменатором был сам Бог.