- Бигимот, нет, бигамот, этот, как его… гипо-по-по-там… - Маруся надавила на карандаш, синий грифель сломался. Засопела, стала искать другой, катая по столу в кучу сломанные цветные карандаши.
- Маруся, что ты опять сопишь-бормочешь, иди спать. Поздно уже, - не выдержала я.
- Почини! – плаксиво сказала Маруся, протягивая синий карандаш. Я взяла, глянула на рисунок.
- Опять колючие поросята! Не надоело?
- Там… под кроватью, этот живет. У него толстая морда, вот с такими глазками. Он синий, в колючках, - прошептала она. – Он приходит, когда я сплю… Бигамот!
- Опять ты сочиняешь, Маруська! Где он, покажи? Снова не дашь мне выспаться? Вчера пошла среди ночи, лунатик, уперлась в стенку, и сегодня пойдешь? Уж лучше бы ты рисовала цветы! И чего ты привязалась к этим бигамотам? Иди спать! Пора уже, выпей кружку молока, на столе стоит, и спи, горе ты мое! Что мне с тобой делать…
- Где мама? Я хочу к маме! – худенькое лицо Маруськи с прозрачными голубыми глазами сморщилось, губы задрожали.
- Ты же знаешь, мама в больнице. Полечится и приедет домой. Нам туда нельзя. Иди спать, мне нужно к экзаменам готовиться, - я отвернулась, зная, что сестра сейчас заплачет.
- Нет! Хочу к маме! - Маруся сморщилась и зашмыгала носом. Это был странный плач, беззвучный. Закрыла лицо руками, сжалась в комок и замерла, изредка подергивая плечиками. Острые локти торчали в разные стороны, как лапки придавленного кузнечика, яростно терла длинными пальчиками сухое лицо, в разные стороны плескались легкие русые кудряшки.
- Ты уже большая, Маруська! Перестань! Ты же знаешь, я ничего не могу сделать. Мама в больнице…
- Я не большая, не ври! Я знаю, мама не придет!.. – прошептала она. Я не ответила. Сестренка пошмыгала носом, успокоилась, помолчав, спросила: - Юля, а бигамот и гиппопотам – одно и тоже?
- Я уже тебе говорила, одно и тоже! Ты все время спрашиваешь одно и тоже! И вчера спрашивала, иди спать. Не бигамот, а бегемот… мне нужно к ЕГЭ готовиться.
- Нет…
- Что нет?
- Нет, не одно и тоже! Бигамот - страшный, синий, в колючках. А гиппо-попо-потам – нестрашный, он гладкий, белый и веселый, он там…
- Где там?
- Не знаю… Юля, я хочу летать, как птица, чтобы к маме улететь!
- Спи, птенец бескрылый, спи! Не выдумывай.
- Юля, а с зонтиком с высоты прыгать можно? Со шкафа или с окна?..
- Нельзя, зонтик маленький, ты тяжелая! Грохнешься с пятого этажа и рассыплешься на косточки! Ишь, наела пузо… Кусь его, кусь! - я щекотала Марусю. Та отбивалась, смеялась и кричала:
- Нет, полетишь, я летала, во сне! И со шкафа прыгала с зонтиком, помнишь, прыгала! Ты врешь, я тебе не верю… Птице же летают!
- Спи, чудо заморское, поворачивайся на бок и спи. Глазки закрыла? Нет? Сейчас выключу свет.
- Не выключай, мне страшно. Я буду бояться синего, в колючках, - и не усну! Я сплю, только не выключай!..
- Хорошо, отворачивайся к стенке, закрывай глаза. Молчок! Я делаю уроки!
Через несколько минут Маруся заснула. Я прикрыла тетрадкой настольную лампу, чтобы свет не падал на диван, где она спала, и задумалась.
Последний раз я приехала к маме перед операцией. Огромный комплекс зданий онкодиспансера, соединенных несколькими переходами, за крепкой чугунной решеткой, с проходной, вызывал у меня чувство страха и отторжения. Девятиэтажный главный корпус казался серым замком с привидениями. Около него у меня всегда сжималось сердце, я представляла, сколько боли и мучений сосредоточилось за этими окнами, на этажах, в палатах, сколько болящих испустили здесь последний вздох.
Маму перед операцией перевели в отделение хирургии. Она сказала по телефону номер палаты, но я как в первый раз от сильных эмоций забыла и не могла вспомнить. Спросила в регистратуре: «Карамелькина Светлана Алексеевна, хирургическое отделение, в какой палате?» Регистраторша посмотрела в тетрадку, коротко ответила: «59, 5 этаж». Мне выдали бахилы, я достала из сумки маску…
В палате было душно. Противную смесь запахов йода, хлорки, кислого пота, спертого воздуха не хотелось вдыхать, я с трудом сдерживала тошноту.
В лице у мамы не было ни кровиночки, губы белые, в трещинках, даже глаза какие-то вылинявшие, как простыня... Палата была трехместной. Одна из женщин, увидев меня, встала и вышла в коридор, поняла, что нам хотелось побыть наедине. Другая - гора под тонкой простыней со штампелем - выдавала громкие рулады храпа.
- Мешает? – кивнула я на нее.
- Нет, не мешает, - покачала головой мама. – Ты осунулась, как Маруся? Деньги на еду есть? – тревожно спросила она.
- Все хорошо, Маруська в садик ходит, я ее забираю, по тебе хнычет, егэшку первую сдала, 98 баллов. Кашу варим, молоко покупаем. Вчера я сварила суп. Деньги есть, бабушка дала.
- Ты у меня умница! – с гордостью улыбнулась мама. – Учись, как еще без меня наживетесь…
- С тобой! – нахмурилась я. - Мама, зачем ты меня пугаешь?
- Я не пугаю, Юля. Хочу, чтобы ты привыкла. Всё возможно, операция...
- Нет! - резко выдохнула я. Мама покачала головой:
- Это жизнь, Юленька, просто жизнь. Хочешь ты этого или не хочешь. Раньше я думала, жизнь - штука длинная. Все свои хотелки откладывала на потом. Вот вырастут дети, вот выплачу ипотеку… Всё куда-то спешила, с понедельника пятницу ждала, с получки аванс. Ждала, когда вы подрастете: вот сентябрь, снова в школу, садик, вот и лето. Слава Богу, зима закончилась. Пролетело лето – снова в школу пора. Глаза утром протрешь, кажется, сегодня, это как две капли вчера, даже мысли одни и те же, - она слабо улыбнулась.
- Вот так и оказалось, что жизнь – это просто один длинный день, в котором я жила. В нем уместились детство, юность, ваши дни рождения и беспросветная суета… Только чуть-чуть раздышалась, и всё – день закончился. А самое главное, что всё вокруг, - она по-детски беспомощно обвела взглядом больничные стены, - было декорации: президенты, правительство, кто сколько нахапал и зачем, экология, интернет, коммуналка, плохая погода, дырявые носки... Это все вокруг меня крутилось, мельтешило, раздражало, злило, и теперь совершенно не имеет значения. Значение имеете только вы - ты и Маруся. Не спеши жить, учись на моих ошибках, Юля… - мама помолчала и продолжила:
- Вчера я обо всех нас думала. О бабушке с дедушкой, какие они торопыжки, как мыши снуют... О сестре Оле вспоминала, ты с ней потом всегда советуйся. Она у нас самая серьезная. А ночью брат Генка приснился. Будто в гости пришел. Худой, небритый, глаза, как у щенка побитого… Как быстро жизнь пролетела! Кажется, только вчера на речку бегали! Я, Олька и Генка, самый маленький. В детстве он баловнем был, подрос - запел красиво. Сядем на обрыве у реки, он громко, во всю ширь поет:
На речке, на речке,
На том бережочке,
Мыла Марусенька белые ножки…
Белые ноги, лазоревы очи…
Он поет, а я сижу, прищурившись, выглядываю на том берегу красивую девушку, которая белые ножки в воде полощет. И, кажется, почти вижу… Удивительная песня!.. А еще мы его Летчиком обзывали. Всё летать хотел. С зонтиком со шкафа прыгал! Только куда ему в летное. С половиной троек школу закончил. В нашем рабочем поселке на больше не научили. Поступил в ГПТУ на строителя, так всю жизнь и строит чужие дома, летает по чужим городам, как одуванчик… А потом перестройка началась. Все мы одуванчиками стали, облетевшими. Когда отдыхать? Дай Бог выжить…
- У нас Маруська тоже летать хочет! – перебила я, пробуя ее развеселить. - И со шкафа с зонтиком прыгала! С твоим красным, в горошек… - но мама, будто не слыша, продолжала:
- Я вот думаю, слава Богу, что мы ипотеку выплатили досрочно, полгода назад! Я как чувствовала, надо - и все тут, на каждой копейке экономила. Правда, ремонт толком не сделали, балкон так и не застекли. Зато у вас теперь есть свое жилье, не выгонят, если что. И мне не так страшно умереть… - Это «не так страшно умереть» вдруг окончательно меня пробило…
Я начала истерически дышать, с трудом проглотила комок в горле и опять часто-часто задышала, чтоб не разреветься. Мама даже не пыталась утешить, смотрела куда-то поверх моей головы, потом сухо сказала:
- Главное не забывай: ты умница, красавица, у тебя должно всё в жизни получиться. Береги Марусю и не плачь, - она закашляла и, сморщившись от боли, не своим голосом попросила. – Иди, Юля, иди, я очень устала!..
На следующий день, ближе к вечеру, мне позвонили из диспансера и сказали, что на операции у мамы остановилось сердце, реанимация не помогла. Хотелось реветь, орать, голосить. Боль была нестерпимой. Но вместо этого я уткнулась в подушку, яростно била ее кулаками, сдавленно скулила: «Почему?! Почему это всё с нами случилось?.. Ведь только недавно были счастливы, выплатили ипотеку!.. Маруське пять лет праздновали…»
Прошло две недели, мне не хватало мужества сказать Марусе, что мама умерла. Тетя Оля, мамина сестра, жившая в 15 минутах езды отсюда, и бабушка Люда, приехавшая вместе с дедом из деревни, организовали похороны. Они решили, что Марусе не стоит присутствовать на этой тяжелой процедуре. И так стала нервной, часто плачет и капризничает. Пока она была в садике, маму похоронили. Мне даже поплакать вволю было некогда при Маруське. Вот такие дела…
Отцу я не стала звонить, хотя баба Люда и тетя Оля сразу строго-настрого приказали позвонить и сказать, что мама умерла. Я вышла на его страничку Вконтакте. Увидела фото с новой женой – пышной толстогубой теткой в обнимку и сказала им, что звонила несколько раз, он не берет трубку. Видеть его у меня не было никого желания.
Мама сама подала на развод, когда он загулял сразу после рождения Маруськи. Тогда тетя Оля и баба Люда громко кричали на маму, переживали за то, что семья развалилась. Жалели всех нас: маму, меня, Маруську. «Не нужно было рожать, раз так жили!» - кричали они на маму, которая и так страдала, плакала, уткнувшись в подушку. У нее пропало молоко, голодный ребенок громко кричал в кроватке. Мне хотелось заткнуть уши и уйти, куда глаза глядят. Это было пять лет назад…
И сейчас события навалились разом: похороны, сдача ЕГЭ. Мне кажется, я за месяц стала другой. Приходила соцработник, спрашивала, как я справляюсь, что-то писала в своем блокноте. Я с ужасом представляла, что Маруську могут забрать и отправить в детдом. Лихорадочно соображала, что делать?
Бабушке Люде Маруську точно не дадут, у нее инвалидность, куча болячек, диабет, и дед любит крепко закладывать после баньки, матерные песни орать… Одна надежда на мамину сестру, тетю Олю. Я, как утопающий соломинку, схватила мобильник, просила хриплым, срывающимся от волнения голосом:
- Тетечка Олечка, пожалуйста, стань опекуном Маруси! Иначе ее сдадут в детдом. Только для галочки. Я буду сама с ней возиться, сколько надо, кормить, стирать, в садик водить, ты ведь мамина сестра, тебе отдадут Маруську. Я еще школьница, мне не дадут! Иначе ее в детдом заберут, там она погибнет…
- Что ты выдумываешь, Юля! – раздраженно перебила тетя Оля. - В детдоме тоже дети живут, ничего особенного. И на какие шиши вы жить будете? Даже если я буду отдавать тебе опекунское пособие, это же гроши? Тебе учиться надо! Что у тебя с голосом? Ты болеешь?
- Нет, я просто сильно волнуюсь! Я егэшки сдам, аттестат получу и сразу пойду работать! Вы же знаете, Маруська у нас очень нервная. Заикаться начала, темноты боится, какие-то колючие бегемоты под кроватью сидят. Я даже не знаю, как ей сказать, что мама… ушла.
- А вдруг узнают в опеке, что я не причем? Там же комиссии всякие приходят инспектировать. Скандал будет! – сомневалась тетя Оля. – И с Сан Санычем точно будет не одна нервотрепка…
- Тетечка Олечка, если комиссия придет, я буду врать, что вы на работе задержались или в больницу уехали. Мы договоримся с тобой. Со мной она будет жить, так дяде Саше и скажите. Неужели вам Маруську не жалко?..
- Жалко, Юля, я подумаю. Но ты учти, я еще работаю и уже возраст, возиться с ней у меня нет сил и времени, и Сан Саныч на дыбы встанет. Нам и так внука по выходным Светка подкидывает на скандалы. А вдруг ты школу в этом году закончишь, замуж выскочишь за Кольку, он все время около тебя крутится. Забеременеешь, мамки-то нет караулить, что тогда? Маруська мне в подарок?!
- Не выскочу! С Колькой я поругалась. И вообще, мы с ним просто друзья детства. Вы не знаете, какие у него родители. Он в Москву едет поступать и поступит. А Маруську я никому не отдам. Ну, пожалуйста, станьте опекуном! Ну, пожалуйста! Потом вы сами себя не простите, если с ней что-нибудь в детдоме случится… И мама оттуда не простит!
- Ладно, Юля, погоди, я еще думаю… С мужем поговорю. Пока, извини, работать надо… Я же на работе, - устало сказала тетя Оля и повесила трубку.
Все-таки она согласилась! Оформили опекунство. Я после сдачи ЕГЭ и получения аттестата сразу устроилась работать в летнюю кафешку. Маруся ходила в детсад, в дежурную группу.
Колька позвонил почти сразу после разговора с тетей Олей. Я была на него очень злая из-за Жанки, своей подружки, и решила порвать с ним окончательно и бесповоротно. Поэтому налетела бурей.
- Привет, Карамелька, как дела? – начал он. – Пойдем, погуляем? - Я представила его длинного, тощего с большим носом-лопаткой и часто моргающими близорукими глазами. На самом деле, он, конечно, симпатичнее, чем это мое виденье, но я была настроена на войну.
- Я тебя разгадала, Котовский! Ты разыграл эту ситуацию, режиссер хренов! Сначала их свел, познакомил, а потом сделал так, чтобы он Жанку бросил! Зачем, Кот, тебе это нужно?!
- И что, она уже рыдает?! – заржал он. – Уже рыдает, что Шурик тю-тю? – он торжествовал.
- Я знаю, вначале ты на нее глаз положил! Видела, как ты на нее смотрел! А потом решил поиздеваться, бессовестный! Потому что она на тебя нулем! Конечно, у Шурика мускулы играют, мачо, а ты в сравнении с ним котенок облезлый!..
- Обижаешь! Только полглаза! Остальные полтора на тебе лежат! – ржал он. - Она для меня слишком простая, как три рубля! Но конфетка-шоколад, в отличие от тебя, Карамелька! Одни глазки чего стоят, голубые, как воздушные шарики! Пффф! И ножки длинные, как у куклы Барби! Ну что ты злишься, просто захотелось поиграть!
- Кукловод хреновый! Люди не куклы! Она, говорит, что беременная!..
- Даже так?! Уже трагедия в стиле ретро! Значит, главный герой Шурик наматросил и бросил?! Послушай, неужели она такая дура? Переиграла даже меня, я думал, умнее! Получается, я всегда думаю о людях лучше, чем они есть. Ты не находишь?
- Ты идиот, Котовский!
- Ты хочешь сказать, князь Мышкин?
- Натуральный идиот, точнее, кукловод. Зачем ты сказал Шурику, что она с кем-то переспала. Завидовал их отношениям?
- Конечно, я же не способен уложить в постельку красивую девочку, мама не разрешит. Ладно, шучу, не обижайся.
Я смотрела на себя в зеркало в прихожей и молчала. Глаза серо-синие, красные, измученные, бровки светлые, волосы - куцый хвост, торчит, как пакля, щеки от переживаний ввалились… Да, уж точно не шоколадная конфетка, как Жанка. Карамелька, и то погрызенная…
- Чего молчишь?
- Думаю, Коленька!
- О чем, скажи?! – настаивал Кот.
- О тебе, - я сдвинула брови.
- Я польщен, наконец-то, я - герой дня! Даже захотелось помочь твоей Жанке, в соплях и слезах. Хочешь, завтра скажу Шурику, что пошутил? Он поверит! Разрешим лямур в лучшем жанре банальной пьески! Чего молчишь, Юка?
- Я думаю, какую пьеску ты написал бы для меня, - с чувством сказала я перед зеркалом. Колька выразительно хмыкнул:
- Для тебя ее написала сама жизнь! Я в зрительном зале, жду следующего акта. Беспокоюсь, так сказать. Переживаю!.. Ты лучше скажи, что делать собираешься? Мать похоронили, ЕГэшки сдашь и куда? Маруську еще в детдом не забрали?
- Не забрали и не заберут! Туда, где тебя не будет! – отрубила я.
- Не злись, ну, переиграл малость. Каждый жаждал любви, вот я устроил им грант-интим на дне рождения под финал, когда родители на дачу поехали. Ты же на мой праздник не пришла, не до того было. Пускай любятся. Я добрый, но не очень. Все зависит от тебя, Юка! Ты же хочешь, чтобы они были вместе, скажи! Я устрою!
- Я думаю, чего мне в тебе всегда не хватает, Котовский? Вроде знаю давно. Вроде всё при тебе, умный, веселый, ходячая энциклопедия. А чего-то не хватает, хоть тресни! Чего, наш добрый, но не очень?..
- Денег, Юка, денег! Надеюсь, ты поедешь в Москву, как мечтала. Ты в художественный университет поступишь, я - во ВГИК. Выучимся и заживем! По миру поездим! Ага?
- Помечтай! Ты поедешь цифирки на физмате считать. Это твоя официальная версия жизни, на бунт у тебя силы духа не хватит. И мама не разрешит. А я после школы работать пойду. Маруську в детдом не отдам. Так что поезжай и учись вместе с мамой. Больше всего на свете, чтоб ты знал, я Маруську люблю!
- Юка, ты рехнулась или всерьез? У тебя же голова светлая, егэшки почти на сто баллов сдаешь и талант! Рисуешь ты просто классно! Что в нашем Мухосранске делать будешь? Посуду мыть, горшки убирать в садике?
- А кто меня учить будет, на какие шиши, ты не подумал? Толдычишь, как дятел: Маруську в детдом?..
- Ну так я…как-то так… - растерялся Колька. - Юка, я думаю, ты все-таки еще должна подумать. Оставаться здесь, болото засосет…
- Да ты не боись за меня, из болота как-нибудь выкарабкаюсь! Счастливого полета вместе с мамой, она крылышки подержит, если падать будешь… - Я с досадой отключила телефон.
Кольку я знаю давно, в садик вместе ходили. Живет в соседнем доме, учились в одном классе. Можно сказать, друг детства, если не вдаваться в подробности. С ним можно поговорить на любые темы, и это нас сближает. Но с воспитанием его перемудрили. Мать - железная леди, работает преподом в университете, отец - на каком-то заводе инженер-специалист, спокойный, незаметный дядька. Приличная семейка, заточенная на его карьеру с детства. Порисовать нельзя, делай физику! – этот принцип мама долбит, как дятел. Шаг вправо, шаг влево – расстрел.
С такими родителями или горы свернуть, взлетать, как Икар, все выше и выше к солнцу, или взбунтоваться и уйти из дома. В конце концов, он – это он, они - это они! Как они этого не понимают?! Но на бунт у Кота кишка тонка. И то, что в нем задушили, пустило корни вовнутрь. И внутри у него черт знает что творится!
Иногда мне кажется, он завидует всему, что ему не разрешают, как в ситуации с Жанкой. Люди за пределами его жизни, в которой только учеба, книжки и родители – пластилиновые человечки или тараканы за шкафом на кухне, которым хочется оторвать лапки и посмотреть, как корчатся. Мне даже кажется иногда, что от чужой боли он тащится, перестает чувствовать себя обделенным. А так, в целом, он ничего, поговорить можно на любые темы. И переживает за меня, кажется, искренне…
После школы родители уже определили его путь по линейке - на физмат МГУ, хотя сам он мечтает устроить бунт и податься во ВГИК, на режиссерский факультет. Все-таки кукловод он от природы. Я тоже мечтала поступить в художественный университет им. Сурикова. Но теперь у меня была только одна мечта – спасти Маруську от детдома. Разговор с Колькой был во вторник. А в среду начались события, которые завернули мою жизнь в крутое пике.
Дядя Гена позвонил в дверь, когда пшенная каша на плите в кастрюльке весело плевалась желтыми фонтанчиками, булькала, подпрыгивала в воронках, еще не предвещая вселенскую катастрофу. Я как раз подумала, где-нибудь там, на краю света, в Долине гейзеров, например, также булькают грязевые фонтаны. Всё кипит, парит, варится. И озарило: в кастрюле, в кратере вулкана, в недрах Вселенной физические и химические процессы везде одни и те же. Мир един, только мы в нем букашки-таракашки!..
Я торопилась за Маруськой в садик, схватила ложкой недоваренную крупу, обожглась и на звонок, быстро, не глядя в глазок, открыла дверь. Я всегда открываю не глядя. Сколько раз раньше мама ругала меня, когда приходила с работы, что это до добра не доведет. И теперь я точно открыла на беду.
На пороге стоял небритый дядька в помятой шляпе и черной спортивной куртке. Одно с другим не вязалось. Он приподнял шляпу и театрально сказал, скривив тонкогубый рот:
- Ну, привет, Юлька, давай знакомиться, ты, наверное, уже забыла меня. Я дядя Гена, брат твоей мамы. Что стоишь как столбик, за порог-то пустишь? - Я растерялась, но продолжала стоять, сдвинув брови, ожидая, что он скажет еще. Дядя Гена хрипло прокашлялся и усмехнулся:
- Большая ты стала, прям невеста, на Светку похожа, беленькая, только нос папкин, прямой и острый, как клюв. Картина Репина не ждали, да?! Разве так родню встречают? Баба Люда - моя мать, сказала по мобиле, что Света того… умерла от рака. Я на похороны не успел. Ну что, так и будем стоять у порога?! Поговорить, помянуть мать надо… – Я покраснела, автоматом подвинулась вглубь прихожей. Дядя Гена зашел, снял ботинки, окинул взглядом стены комнаты. – Чистенько, уютно. За порядком следишь, молодец! – и, не спрашивая разрешения, рухнул на диван.
- Двухкомнатная у вас? - я кивнула, продолжала молчать, напряженно глядя на странного мужика, который назвался маминым братом и бесцеремонно разглядывал нашу квартиру, как свою. – Ну, вот и хорошо. Мамка тебе раньше не рассказывала про меня? – я покачала головой, внутри все сжалось от дурного предчувствия. Конечно, я знала, в бабушкиной семье скитальца дядю Гену все считают беспутным. Видела его, когда была маленькой, как Маруська, и теперь почти не помнила.
– В общем, девочки, я у вас тут поживу недельку, пока на работу устроюсь. Какую комнату можно занять, чтобы лежак был? Ту? – я под гипнозом приказного тона, нетерпящего возражений, автоматом кивнула. – Ну, вот и хорошо. Пойду, полежу, устал, а вечером, когда ты придешь в себя, поговорим. Хорошо?! Если в чем-то сомневаешься, бабке позвони. Беги, у тебя на кухне что-то подгорело… - Он ушел в маленькую комнату и закрыл дверь.
Я побежала на кухню, подняла крышку кастрюльки, каша на дне сгорела до черноты, только вверху торчали желтые кочки. Плеснула воды в кастрюлю и открыла форточку. Караул, извержение вулкана, клубы дыма, потоп! Быстро поменяла тапки на босоножки и побежала в детсад за Маруськой. На ходу переваривая факт, что обзавелась дядей, который вторгся в наш осиротевший мирок, как танк на полной скорости в стенку хлипкой башенки. По дороге я набрала по мобильнику бабушку:
- Бабушка, привет! К нам какой-то дядя Гена приехал, говорит, мамин брат! Жить у нас хочет неделю. Что делать? – растерянно спросила я по телефону. От полной беспомощности, мне стало омерзительно, будто по мне ползали гусеницы, которых я не могла скинуть.
- Ой, значит, Генка-оболтус все-таки к вам заявился! А ты зачем дверь открыла? – сердито набросилась на меня бабушка. - Не надо было пускать! Он с дедком поругался: я в город, говорит, поехал. У сестры двушка, поживу. Я ему говорю, делать нечего, только девок напугаешь... А он одно твердит: недельку поживу, пока устроюсь на работу. Квартиру снимать - у меня денег нет. Что ж делать! Уж потерпи, Юленька, в семье не без урода! Он так-то безобидный, только колючий, как еж, и выпить любит, поэтому везде с работы гонят. За жизнь добра не нажил, не женился, скитался всё по стройкам. Там обманут, в другом месте денег не дадут. А теперь надоело мотаться, приехал. Здесь жить буду, говорит, к семье поближе. Вчера с дедом выпили, разругались, режут друг другу правду-матку и орут. У меня давление поднялось. Думала, раздерутся. Да ты не пугайся. Только денег ему не давай, чтоб не напился! Злой он становится, когда пьяный. А в выходной я приеду, разберусь!
- А завтра?! Он нам не нужен, я не хочу, чтобы у нас жил! Учти, я полицию вызову!.. – кричала я в телефон, но бабушка не хотела слушать. - Два дня до воскресенья осталось. Потерпите! Ой, пока, суп из кастрюли выбежал! – баба Люда отключила телефон.
Я лихорадочно пыталась сообразить, что делать. Вот ведь вперло! Здравствуйте, я ваш дядя, летчик-залетчик. И так жизнь бьет ключом по голове, а тут еще счастье привалило. Что Маруське сказать? Может, Кольке сказать? Нет, Колька - клоун и дрищ, он ничем не поможет. Тете Оле! Она же его сестра. Только она после девятого дня улетела в Анапу на десять дней по горячей путевке. Что делать?.. Вдруг он совсем обнаглеет, хамить начнет или драться? Позвоню...
- Тетечка Олечка! – с отчаяньем кричала я в трубку. – К нам сегодня дядя Гена заявился, сказал, у нас пожить собирается. Сразу командовать начал, как у себя дома, мы не хотим, что делать?
- Брат Генка что ли? А почему к вам, а не к маме, то есть к бабушке, не едет? Юля, бабушке позвони, он точно вам жизни не даст… - связь обрезало. Деньги закончились где-то между Анапой и нашей Тьму-Тараканью. «Жизни не даст…» - меня пробило насквозь, как молнией, но я с надеждой ждала, что она перезвонит и скажет хоть что-нибудь еще утешительное. Тетя Оля так и не перезвонила через пять, десять минут, двадцать...
В этот момент я сполна ощутила горькое чувство сиротства голодной маленькой, выброшенной на улицу собачонки. Скули сколько хочешь, никто не поможет, никому не нужна!
Но на скулеж времени не было. Как я с такой рожей в садик за Маруськой приду? «Вдохни – выдохни, вдохни-выдохни», - уговаривала я себя. Перешла на счет: раз-два, три-четыре… Прошла мимо садика два раза, взад-вперед. Взяла себя в руки. Будь, что будет. Жизнь продолжается. В конце концов, я не калека, как-нибудь смогу за нас с Маруськой постоять. И полиция существует, если что… Хотя, я чувствую, дела, как в сказке «Красная Шапочка и Серый волк»...
По дороге из детсада я сказала Марусе, что к нам приехал в гости дядя Гена, мамин брат, будет жить у нас неделю. Вспомнила, что нужно зайти в магазин за хлебом, но впопыхах забыла кошелек дома.
Мой красный кошелек лежал в прихожей на полке перед зеркалом. Я открыла его, вспыхнула и пошла на кухню. Дядя Гена сидел за столом. Перед ним была початая чекушка, краюха хлеба, пара вареных картофелин и помидор.
- Дядя Гена, вы почему деньги у меня из кошелька взяли?! Я каждую копейку берегу, а вы? Как вам не стыдно! – накинулась я на него, чуть не плача. Ненависть и презрение сделали меня смелой.
- Не брал! Врешь… - уставился он на меня помутневшими глазами. – Врешь, девка!
- Как вам не стыдно! Может, мне завтра хлеб покупать не на что будет, а вы водку купили!
- Ну, брал, и что? Отдам! - сдался он. - Отметить нужно, сегодня у меня день рождения и сестру помянуть! - он уставился на заглянувшую в кухню Марусю. - А-ааа… Это и есть Маруська? Копия Светка в детстве! Ну-ка иди сюда, Маруся, будем знакомиться! - Маруся испугалась, спряталась за меня.
- День рожденья у меня сегодня, девки! Что ж вы такие вредные! Вы же водку не пьете, я вам по мороженке купил, в морозилку сунул… - Ну чего уставились?! Ну, пьяный, право имею и Светку помянуть надо, чтоб земля пухом…
Я внутренне сжалась, испугалась, что сейчас Маруська все поймет. Но Маруся смотрела во все удивленные глаза на него, как на бегемота из-под кровати.
- Маруся! – гаркнул дядя Гена. – Иди ко мне! – Маруська уткнулась в меня. - Хорошее имя Маруся, - вздохнул он, перевернул в чашку пузырек водки, подождал, когда набулькает, опрокинул в рот, занюхал хлебом и вдруг запел каким-то не своим, высоким и звучным голосом:
На речке, на речке,
На том бережочке,
Мыла Марусенька белые ножки.
Белые ноги, лазоревы очи…
Это было так неожиданно, что я остолбенела, от удивления вытаращив глаза.
- Ну чего уставилась?! – смущенно замолк он. – Садись, поделюсь! Мать помянем! Не хочешь? Ну и дура, дура ты еще!.. Думаешь, почему русский человек пьет? Вот я, к примеру? Потому что давят гады всякие, ломают, за вошь считают, так растопчут, по стене размажут, будто не человек ты, а скотина какая, шелупонь! А выпьешь, пружина сорвется, распрямишься во весь рост! Человек я, это ты шелупонь! Я у станка стою, лес валю, дома строю! Может, я души часть кирпичами кладу, чтоб она потом, в этих громадах стояла. Как их сейчас зовут... Чело-человеко-вейники, тьфу зараза, еле выговоришь! Да что они без нас делать будут?! Шелестят, как тараканы, по всей стране, бумагу пачкают, а толку нет! Нету толку-то полвека скоро!.. - он хрястнул кулаком по столу, грязно выругался и всхлипнул. Мне стало противно, я передернула плечами, развернулась, чтобы уйти.
- Юлька! – остановил он. - Ты меня терпеть ненавидишь, да? Пришел, занял вашу фатеру, выгнать надо. Ой, девка, у тебя характер! Бабе мягче надо быть! А Маруська другая будет… Она глазами не гложет… - И он снова - запел, заскулил от переизбытка чувств:
На речке, на речке,
На том бережочке,
Мыла Марусенька белые ножки…
Белые ноги, лазоревы очи…
Алкоголь взял свое, он положил голову на руки и заснул прямо за столом… Мы с Марусей сходили в магазин за хлебом и молоком. Потом я, крадучись, вскипятила чайник. Тихонько достала из холодильника масло и сыр. Мы вяло пожевали в большой комнате и стали укладываться спать.
- Юля, какой он страшный! – шепнула мне Маруська, крепко прижавшись ко мне на развернутом диване. – Почему он к нам пришел? Он драться будет?
- Не знаю… Он мамин брат. Сказал, что недельку поживет и уйдет… Потерпи. Может, в воскресенье баба Люда приедет и выгонит…
- Заместо мамы? А мама когда приедет? Почему он сказал земля пухом, это как?..
- Потом… расскажу, потом, - промычала я, как от зубной боли, и тяжело вздохнула. – Спи, Маруська!
- Он на бигамота похож, из-под кровати… - шептала она, засыпая.
- Очень похож, - согласилась я.
- Прогони его!
- Не могу, он мамин брат…
Утром я отвела Маруську в садик и ушла на работу. Дядя Гена, судя по немытой посуде в раковине на кухне, которую я увидела вечером, из комнаты вылезал только для того, чтобы перекусить. Интересно искал ли он работу, хотя бы в интернете, у меня комп на окне стоит? Вряд ли…
Вечером Маруська сидела и рисовала. Я стирала белье в ванной.
- Что, ежиков рисуешь? - поинтересовался дядя Гена, заглянув Маруське через плечо.
- Это бигамоты страшшшные, под кроватью сидят! – робко, заикаясь, прошептала она.
- Вот-вот, и у меня бигамоты! – хохотнул он. – Только у тебя маленькие, а у меня большие. Ты их, Маруся, гони! А то они большие вырастут, и потом хана! Загляни под кровать и плюнь, они этого страшно боятся. – Хочешь, я плюну?! – она кивнула.
Дядя Гена подошел в маленькую комнату и демонстративно плюнул под кровать. Маруська громко засмеялась. Он опять плюнул. Весь вечер Маруська смеялась, как шальная, вместе с дядей Геной, который ее смешил и прогонял бигамотов.
В пятницу он снова украл у меня пятьсот рублей и вечером напился. Наверное, когда я спала с Маруськой в большой комнате, прошел в прихожую и вытащил из кошелька в сумке.
Алкоголик он и есть алкоголик! Пропащий человек. Как можно до такой жизни докатиться?.. Разве кто-нибудь возьмет его на работу? Нет! Прилип к нам, как липучка, замертво, все деньги высосет! - внутри меня поднималась темная волна возмущения, неприязни, даже ненависти. Я с нетерпением ждала бабушку. Но она позвонила и сказала, что у нее давление, в субботу она приехать не может. Мне хотелось реветь, как маленькой. Как нам от этого идиота-алкоголика избавиться? Как?!.
Вечером дядя Гена снова сидел на кухне, когда я привела Маруську из детсада, что-то бубнил себе под нос, водка была уже выпита.
- Если не перестанете пить и воровать деньги, я выгоню вас! Вызову полицию и все! Убирайтесь, куда хотите! Езжайте к бабушке! – взорвалась я.
- Тише, Юлька, не шуми! Завтра пойду на работу, - замахал он руками и захихикал, как юродивый.
- Какая работа! Если вы пьете каждый день?! – наседала я на него. – Вы алкоголик и вор! Кому вы такой нужен? Убирайтесь от нас, есть в вас хоть что-то человеческое?!
- Тссс! – он приложил палец к губам и осклабился, как обезьяна. – Юлька, не шуми! Завтра уйду! Маруська, где Маруська? И Маруську возьму с собой!
Если бы я знала, какой смысл обретут эти пьяные слова…
В субботу дядя Гена проспался, часто ходил на кухню, пил воду из-под крана, потом с гримасой уходил курить на балкон. Это меня ужасно раздражало, почти трясло, я еле сдерживалась, чтобы не поругаться с ним. Маруська рисовала в большой комнате. По всему дивану, на котором она сидела, были разбросаны цветные карандаши. Я варила кашу на кухне, когда он подошел и спросил:
- Юлька, а что Маруська не знает, что мать умерла?! – Я вздрогнула:
- Нет, я еще не сказала, и вы не проговоритесь! Я скажу сама.
- Так я ей того… только что сказал… Мол, мама умерла, на небе теперь… Царство Небесное.
- А она?! – похолодела я.
- Она, нет, ты врешь… Врешь и всё! И глаза таращит страшно...
Я потихоньку вошла в комнату. Маруся сидела на диване, качалась и что-то бубнила себе под нос.
- Юля, мама на небе? - спросила она спокойно. Я виновато кивнула. - На небе высоко-высоко, где Царство Небесное?..
- Царство Небесное, наша мама там… А мы здесь жить должны, любить ее и помнить. Давай сегодня вместе в церковь сходим, свечки маме поставим. Хочешь? – Маруська кивнула, видно было, чуть - и заплачет.
- Я знала, что она больше не придет… Ты врала, вралья! – и отвернулась. - Иди, кашу вари. Я есть хочу…
Я ушла, почувствовав облегчение, будто гора с плеч свалилась. То, что Маруська так спокойно приняла уход мамы, было для меня совершенно неожиданно. Прошло минут пять-десять.
- Юля, иди сюда! - позвала Маруська.
Я вошла в комнату и похолодела. На балконе стояла табуретка. Маруська сидела на широкой перекладине перил ко мне спиной с маминым красным зонтиком, давила на кнопку непослушными пальчиками, чтобы открыть. Быстро повернув голову, она сказала:
- Я к маме полечу, в Царство Небесное, пока...
- Погоди, Марусенька, не делай этого! Ты разобьешься! Послушай, я хочу тебе еще кое-что сказать!..Ты только послушай! – молила я отчаянным шепотом, боясь двинуться с места, чтобы ее не спугнуть.
- Маруська, подожди, я с тобой! – крикнул дядя Гена и бросился к ней.
Маруська на миг замешкалась, отвернулась, красный зонт божьей коровкой взлетел над головой…
Дядя Гена успел схватить ее в тот момент, когда она соскользнула с перил. Перегнувшись, схватил, и они вместе полетели вниз. Я, не чуя под собой ног, бросилась во двор…
Дальше все было как во сне. Здесь мне хочется крепко-крепко зажмуриться, чтоб ничего не видеть и не слышать. Но эта картинка, как вспышка в памяти, режет темноту… Приехали скорая и милиция. Скрюченное, неподвижное тело дяди Гены накрыли синей простыней, на которой проступили пятна крови. Марусю увезли на скорой вместе со мной. Я обрадовалась, когда узнала, что она отделалась легким сотрясением мозга и сломанным ребром. Дядя Гена спас Маруську, крепко прижав ее к себе, принял весь удар об асфальт на себя...
Прошел год. Дядю Гену похоронили в одной оградке с мамой, мы с Маруськой по выходным ходим на кладбище, когда бывает возможность. Приносим цветы, сыплем в блюдечко крупу для голубей.
Маруська перестала бояться бигамотов, потому что дядя Гена их прогнал. И летать с зонтиком не хочет, падать было страшно. Она подросла, похожа на одуванчик на тонких ножках с русой пушистой головой. Ходит в садик, в выпускную группу, скоро пойдет в школу. Я устроилась работать в магазин, по вечерам осваиваю графические программы, учусь рисовать на компьютере. Подружка Жанка сделала аборт и уехала в Питер. Колька поступил на физмат, учится в Москве. Звонит все реже и реже, как и я ему. Это понятно, у него своя жизнь, учеба, новые друзья. А у меня своя, и дистанции между нами громадного размера.
В годовщину маминой смерти мы с Маруськой собрались на кладбище. Небо было затянуто чернильными тучами, которые обещали дождь. Но мы все равно приехали на автобусе, шли по бетонным плитам между секторов, на которые оно поделено. Где-то впереди, ломая лесины, тарахтел трактор. Равнял песок, навезенный самосвалами для нового сектора. «Их уже больше сорока. Целый город мертвых, который всё растет и растет…», - с грустью подумала я.
- Привет Карамелька! – вдруг раздался сзади знакомый голос.
– Колька! – радостно завизжала Маруська, прыгая вокруг него.
- Кот, ты что тут делаешь? Ты же должен быть в Москве, учиться? – растерялась я.
- Разве не знаешь? У меня батя того, скоропостижно… Разрыв аорты - и всё, прямо на работе. Я позавчера прилетел на похороны. Вчера похоронили. 56 лет, до пенсии не дотянул. Сегодня решил поехать один, попрощаться. Постоял, подумал… Завтра улетаю, через два дня экзамен. - Колька нервно шмыгал носом, моргал, крутя головой, видно, был на взводе. – Смотрю, фигуры знакомые. Дай, думаю, догоню. Пойдемте, я вас провожу. Пообщаемся. Как раз позвонить тебе хотел, вчера не до того было…
- Сочувствую… Хороший мужик был. Даже какой-то незаметный. Наверно, оттого что хороший и правильный, - сказала я невпопад и смутилась. – Я, когда его встречала и здоровалась, всегда широко улыбнется и кивнет. Царство Небесное, - перекрестилась. - Как мать?
- Рассыпалась... Никто не ожидал! Плачет, постарела сразу на десять лет. Я ее еще такой никогда не видел…
- Да, это всегда неожиданно, - мы подошли к нашей оградке. - Вот теперь и у тебя, есть повод сюда ходить… Приносить цветы, сыпать в блюдечко пшено, - вздохнула я. – У нас сегодня годовщина, как мамы нет…
Маруська воткнула алые тряпичные розы около памятников, высыпала пшено. Голуби, шурша крыльями, быстро слетались на столик с блюдечком, толкая друг друга. Я привычно дергала траву. Памятники были разные, у мамы коричневый овальный, у дяди Гены - крошечный гранитный «пенек» с портретом, как бабушка сказала: «На сколько денег хватило…». Колька стоял около оградки и смотрел, нервно шмыгал носом.
- Батька еще молодой был, не пил, не курил. Можно сказать, вел здоровый образ жизни. И вдруг – бац! Сосудистая катастрофа. Смерть не объяснишь! – он тяжело вздохнул. - Я вот смотрю и думаю… Дядька ваш алкоголиком был, почти бомж, пропащий опустившийся человек, а ведь прыгнул в окно, спас Маруську, пожертвовав собой… Поразительно! Неужели ему не страшно было умирать?
- Я тоже об этом думала! – отозвалась я. – Я его презирала, почти ненавидела. А он прыгнул… Наверно, есть что-то такое в жизни, когда не страшно умереть …
- Что?! Что может быть такое?! Я сегодня стоял у могилы батьки и с животным страхом, почти ужасом думал: вот это когда-нибудь случится и со мной! И как о бетонную стенку башкой трах!!! – полетели все смыслы жизни. Мне кажется, умирать всегда страшно!..
Я молчала. Смотрела на овальные эмалированные фотографии мамы и дяди Гены. Какие они красивые были. Наверно, на таких портретах все красивые… Мне Кольке не объяснить. Я только чувствую, что есть, точно есть что-то такое, когда не страшно умереть. Вот оно… на одной волне, в глубине, внутри… как песня…
- Юля, лазоревы очи – это какие? – вдруг спросила Маруська.
- Это ярко-синие, как у тебя и сестры, – ответил Колька.
- Юля, эта песня про меня? – недоверчиво спросила Маруська.
- Ты что, сейчас дяди Гены песню поешь про себя?! – вздрогнула я.
- Ага, я всегда ее пою тихонько, про себя, когда приходим, а ты?..
- Удивительно!.. И я пою, - я крепко сжала ее ладошку. – Это песня народная. Ну как бы про тебя и про всех Марусь, красивых русских девушек и женщин с тяжелой судьбой.
- Не понял, вы про что? – спросил Колька.
- На речке, на речке, на том бережочке, мыла Марусенька белые ножки. Белые ноги, лазоревы очи… - тоненько пропела Маруська. – Эту песню дядя Гена пел, и мама любила. Дома пела, когда суп варила.
- Никогда не слышал. Красивая, - согласился он. – Пойдем?.. Может, к отцу моему заглянем?..
Песочный холмик с небольшим желтым свежеструганным крестом, массой живых цветов и новеньких венков на деревянной перекладине еще не успел просохнуть, только заветрел.
- Вот она, русская пирамида Хеопса! – мрачно пошутил Колька. Мы перекрестились, постояли. - Памятник и оградку уже заказали. Большущий, чтоб с дороги видать, так мама хочет, - вздохнул Колька. – В жизни батя незаметным был, зато после смерти портрет в полный рост, как на могиле героя. Мечтал книгу написать на пенсии, фотографии родственников собирал, о семье… Так и ушел с ненаписанной книгой... Наверно, нельзя себя откладывать на потом. Самое важное нужно делать здесь и сегодня. Вдруг завтра вдребезги?! - он низко опустил голову и отвернулся, чтобы смахнуть слезы, выступившие на глазах, опущенные руки дрожали.
Вид у Кольки был такой несчастный, что я невольно взяла его руку в свою. В этот момент, нас будто сверху замкнуло, потекло какое-то необъяснимое тепло. Я смутилась, но отнять руку не решилась, чтобы его не обидеть.
«На речке, на речке, на том бережочке мыла Марусеньке былые ножки…»- тоненько пропела Маруська, увидела божью коровку на букете завядших крупных ромашек, замолчала и потянулась, чтобы достать. Колька крепко сжал мою ладонь и добавил:
- Белые ножки, лазоревы очи… Да, наверно, действительно есть в жизни что-то такое, за что не страшно умереть…
С кладбища мы ехали на заднем сидении в полупустом автобусе, подпрыгивая на ухабах. Колька держал мою руку в своей. Если я нечаянно убирала руку, поправляя волосы или сумку, он тотчас находил ее, сжимал, и нам обоим становилось как-то по-особенному уютно и тепло. Усталая Маруська, привалившись к моему плечу, дремала. «Надо же, ветер разогнал все тучи, наверно, завтра будет хорошая погода», - устало думала я.