Утверждают, что феномен рождения великой державы неизменно содержит в себе великую тайну. Возможно, что в действительности так бывает далеко не всегда, но в отношении России положение это осуществилось во всей своей полноте. Сотни серьезных монографий и тысячи статей, бесчисленное количество научных докладов и диссертаций, так или иначе связанных с проблемой происхождения Русского государства, свидетельствуют о том весьма красноречиво. Кажется почти невероятным, что всего два десятка строк, записанных когда-то рукой древнего летописца, могли породить спустя полтысячелетия такой колоссальный всплеск творческой мысли и дать толчок к столь протяженной научной дискуссии, не прекращающейся вот уже двести пятьдесят лет. И, тем не менее, факты свидетельствуют сами за себя. Едва ли в российской истории найдется другой сюжет столь же властно приковывающий к себе внимание профессиональных историков и широкой публики.
Напрашивается закономерный вопрос: отчего тема происхождения Руси так притягательна и так волнующе актуальна? В чем секрет ее, если можно так выразиться, вечной, непреходящей остроты? Причина, на мой взгляд, состоит в том, что загадка Руси есть одна из самых остроумных головоломок, когда-либо ставившихся перед исторической наукой. Поистине, в ней есть все, что обычно волнует пытливый человеческий ум: и привкус жгучей тайны, и прелесть интеллектуальной игры, и возможность проявить широчайшую эрудицию и грандиозный масштаб проблемы. Как в хорошем детективе кажется, что разгадка всегда находится где-то рядом, что она вот-вот будет найдена - только собери воедино все имеющиеся факты, и результат не замедлит себя ждать. Но нет! В последний момент проблема неожиданно поворачивается новой стороной, точка превращается в многоточие, а конец становится началом новых поисков.
За какую бы ниточку в своем расследовании мы не потянули, она приведет на просторы всемирной истории, какой бы частный вопрос не затронули, он окажется поистине неисчерпаемым. Одно цепляет другое, и цепь становится бесконечной. Так, невозможно понять, что за этнос была первоначальная русь, не уяснив всего комплекса известий о ее ближайших соседях: восточных славянах, скандинавах, финно-уграх и балтах. Однако и этого мало – нужны еще сведения о болгарах, хазарах и арабах. По ходу решения проблемы ареал поиска неуклонно расширяется - из Прибалтики, Приднепровья и Поволжья взгляд историка устремляется в степи Причерноморья, к тамошним народам: аварам, гуннам, готам, сарматам и скифам. Отталкиваясь от IX века, он переносится к эпохе Великого переселения народов, а потом проникает еще глубже в доисторические времена, к таинственному проэтносу ариев.
Та же безмерность во всем. Бесконечно сложен вопрос источников. От свидетельств наших летописей историк обращается то к византийским хронографам, то к западноевропейским анналам, то скандинавским сагам, то к сообщениям арабских историков. Огромный труд был потрачено на то, чтобы отыскать, обобщить и прокомментировать приводимые ими разрозненные свидетельства, чтобы понять позицию их авторов. Логика поиска вновь уводит историка от отдельного события, касавшегося всего нескольких племен, к сложному хитросплетению международной политики. Нельзя разгадать тайну происхождения Руси, не уяснив взаимоотношений между славянами, финнами, балтами, скандинавами, хазарами, византийцами и арабами, не поняв всей системы их отношений на огромной равнине между Черным и Балтийским морями.
А наш главный источник – русская летопись – насколько адекватно осветил он обстоятельства рождения Русского государства? Ответ совсем не так прост, как кажется! Сколько сил было отдано нашими историками на изучение многочисленных летописных сводов, на выявление разночтений и противоречий между ними, на попытки восстановить первоначальные тексты, на прояснение взглядов самих летописцев. Без этой кропотливой работы, без скрупулезного изучения всей истории Киевской Руси невозможно правильно интерпретировать рассказ о ее начале. Прибавьте к этому изыскания археологов и лингвистов, исследователей древней материальной культуры и древних пластов языка, и вы поймете, что проблема происхождения Руси уже давно перестала быть частным вопросом Отечественной истории и истории как таковой вообще. Вы увидите, что она находится в центре пересечения многих наук, и что сам феномен зарождения Руси был явлением не столько национальной, сколько мировой истории.
1. Летописи
Прежде, чем перейти к изложению политической истории восточных славян, следует сказать несколько слов о летописях - главном нашем источнике по описываемой эпохе. Обычай кратко отмечать важнейшие события проходящего года появился, как можно предполагать, достаточно поздно – в конце Х века. Делалось это, впрочем, от случая к случаю и весьма лаконично. Привычка к развернутым, регулярным записям выработалась только несколько десятилетий спустя. Поначалу летописание велось в одной столице, потом эта практика утвердилась во всех крупных политических центрах Древней Руси. Однако далеко не все летописи дошли до наших дней. Часть из них безвозвратно погибла, другие вошли в состав более поздних летописных сводов.
Настоящий расцвет летописного дела начался уже в эпоху Московской Руси. В это время составляются несколько грандиозных летописных сводов, представляющих собой компиляцию из множества более ранних летописей. Знакомясь с историей Киевской Руси, следует помнить, что мы не имеем сейчас ни одного подлинного списка летописи того времени. Самый древний из дошедших до нас летописных сводов – Лавреньевская летопись – датируется 1377 г. Она сохранилась в одном единственном списке, сделанном группой писцов под руководством монаха Лаврентия для Нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Другой важнейший летописный свод, из которого мы черпаем сведения о киевском периоде нашей истории – Ипатьевская летопись. Она сохранилась в нескольких списках, из которых самостоятельное значение имеют Ипатьевский, датируемый 1425 г., и Хлебниковский, датируемый XVI в. Лавреньевская и Ипатьевская летописи – наши главные источники о первых четырех веках существования Древнерусского государства. Помимо них большой интерес для историков представляют свидетельства Софийских новгородских летописей, а также поздние компиляции – Воскресенская и Никоновская летописи (обе – XVI век).
Поскольку в данном очерке речь идет о возникновении Древнерусского государства, будет нелишне спросить: насколько точно и однозначно освещаются во всех этих летописях события начальной истории? Скажем сразу – принципиальных разногласий между ними нет. Специалистами давно установлено, что все имеющиеся в наших руках летописи (за исключением одной, о которой речь ниже) при описании событий, происшедших до 1110 г., почти дословно совпадают друг с другом. И хотя совпадение между ними не буквальное (в некоторых списках есть такие известия, которые в других отсутствуют), нет сомнения, что все они восходят к одному общему летописному своду, созданному в начале XII века. За этим сводом в науке прочно закрепилось условное наименование «Повесть временных лет». (При ссылках на нее надо ясно понимать, что древнего манускрипта «Повести…» в наше время не существует; она восстанавливается на основании позднейших летописных сводов; при этом за основу берется текст Лавреньевской летописи, недостающие места выправляются по Ипатьевской, а разночтения с другими летописными сводами особо отмечаются в примечаниях).
Согласно устойчивой традиции, составителем «Повести временных лет» был монах Киево-Печерского монастыря Нестор. Полное название его труда звучит так: «Се Повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть». Как видим, в заголовок здесь вынесены те самые «проклятые» вопросы, по поводу которых вот уже двести пятьдесят лет идут нескончаемые споры. Нестора с полным основанием можно назвать первым нашим настоящим историком, который не только эти вопросы поставил, но и постарался дать на них исчерпывающие ответы. Правда у некоторых современных исследователей существует сильное сомнение в том, что текст «Повести…» дошел до нас в неискаженном виде. И какие-то основания для этого действительно есть. Дело в том, что мы имеем «Повесть…» в двух редакциях и обе принадлежат позднейшим компиляторам. До какого года довел рассказ сам Нестор не совсем ясно. В Лаврентьевской летописи (и некоторых других) изложение событий «Повести…» доводится до 1110 г. Эту редакцию несторовского текста осуществил игумен Выдубецкого монастыря Сильвестр. Считается, что его переработка коснулась главным образом последней части труда предшественника – той, где описывалось княжение Святополка Изяславича (то есть, 1093 – 1113 годов). События начальной истории Сильвестра не интересовали и он, по-видимому, их не редактировал. В Ипатьевской летописи изложение доведено до 1118-1119 г. Эту вторую редакцию осуществил неизвестный летописец, которого иногда называют Ладожанином. Сравнивая между собой тексты Лавреньевской и Ипатьевской летописей, можно заключить, что Ладожанин проявил заметный интерес к фактам начальной истории и внес в эту часть несторовского труда несколько незначительных, но интересных исправлений (мы остановимся на них ниже). Однако принципиального характера они также не носили. Поэтому не стоит преувеличивать последствия редакторской правки – в отношении событий IX-X веков она едва ли была серьезной.
Но насколько верно судил о начальной истории сам Нестор? Ведь, от момента возникновения Русского государства до той эпохи, когда жил наш летописец, минуло как минимум двести пятьдесят лет! Срок значительный. Можем ли мы вполне доверять его свидетельствам в таком важном деле? Ответ на этот вопрос зависит, во-первых, от того, какими источниками пользовался Нестор, и, во-вторых, от того, какую трактовку он этим источникам дал. К счастью, у нас есть возможность прояснить оба из этих немаловажных обстоятельств. Выше говорилось, что все дошедшие до нас летописные своды при описании событий IX-XI веков восходят к общему тексту (каковым является «Повесть временных лет»). Единственным исключением может считаться Новгородская первая летопись младшего извода (дошедший до нас список этой летописи датируют XV веком). Историки давно заметили, что при описании событий, происшедших до 945 года, Новгородская первая летопись достаточно кардинально отличается от «Повести временных лет».
Внимательное изучение обоих памятников однозначно убеждает нас в том, что в составе новгородского свода оказалась летопись более древняя, чем «Повесть…» (ее называют поэтому «Начальной»), причем – именно эта «Начальная летопись» послужила основой для труда Нестора. Вчитываясь в тексты обоих документов, любопытно наблюдать, каким образом более поздний летописец интерпретирует свидетельства своего предшественника. Одни сюжеты составитель «Повести…» переписывает почти дословно, другие подвергаются правке: в одном месте Нестор просто вносит уточнения, в другом, разбивая первоначальный текст, вставляет собственные рассуждения, в третьем вступает со своим источником в скрытую полемику, а где-то прямо его исправляет.
Из многих добавлений, сделанных Нестором к труду своего предшественника, особо отметим тексты трех русско-византийских договоров (907, 912 и 945 годов). Автор «Начальной летописи» не знал этих документов, списки с которых Нестор получил, видимо, в княжеской канцелярии. Будучи включенными в состав «Повести временных лет», тексты договоров добросовестно переписывались потом многими поколениями летописцев и таким образом дошли до наших дней. Едва ли можно переоценить значение этого факта. Благодаря Нестору в руках историков оказалось по крайней мере два подлинных документа (подлинность договора 907 г. многими оспаривается) первой половины Х века. Это особенно важно еще и потому, что сведения, почерпнутые из этих договоров, можно использовать не только для изучения русско-византийских отношений, но и для характеристики самого древнерусского общества.
В своей совокупности все изменения и добавления, внесенные автором «Повести временных лет» в «Начальную летопись», убеждают нас в том, что Нестор был не простым компилятором, но вдумчивым, широко мыслящим человеком, то есть историком в подлинном смысле слова. А «Повесть временных лет» это не просто механический свод разнородных сведений, но историческое сочинение, имеющее на себе зримый отпечаток личности его создателя. По сравнению с «Начальной летописью» этот труд более глубокий и в то же время более тенденциозный. Причем наиболее явственно эта тенденциозность ощущается как раз в тех местах, где рассказывается о происхождении руси и о призвании варягов. Автора «Начальной летописи» этот сюжет занимал ничуть не более, чем все остальные. Для Нестора же он стал областью специального исследования. Можно даже сказать, что «русский вопрос» был в каком-то смысле его «коньком», его подлинной страстью, отчего он и постарался не оставлять в этой важной теме никаких неясностей и никаких поводов для кривотолков. И если теперь некоторым кажется, что «Повесть временных лет» в начальной своей части полна противоречивых двусмысленностей, то происходит это совсем не по вине нашего летописца, а потому что многим позднейшим историкам сильно не по вкусу позиция, занятая им в этом принципиальном вопросе. И в самом деле, те, кто называет Нестора «первым норманнистом» (или даже «первым ультра-норманнистом») не очень грешат против истины – ни в чем другом взгляды норманнистов не имеют такой твердой, такой исчерпывающей поддержки, как в наших собственных летописях.
Далее я подробно коснусь ключевых моментов многолетнего спора между норманнистами и антинорманистами, а сейчас вновь вернемся к вопросу, поставленному выше: насколько можно доверять свидетельствам нашего летописца, учитывая, что он далеко не являлся современником эпохи образования Древнерусского государства? Проблема эта сложная, не имеющая однозначного решения. Анализируя весь комплекс сообщений Нестора, можно разделить их на три группы: 1) выводы, к которым пришел наш летописец на основе внимательного изучения русско-византийских договоров; 2) положения, которые можно назвать плодом его собственных исторических изысканий; 3) свидетельства традиции, принятые им без всяких комментариев.
На мой взгляд, факты, относящиеся к первой группе, должны считаться заслуживающими доверия, поскольку на зыбкой почве начального русского летописания у нас нет более прочной точки опоры, чем эти договоры. Свидетельства второй группы (которых не было в предшествовавшей Нестору «Начальной летописи» и которые не вытекают непосредственно из означенных договоров) мы должны принимать с осторожным скепсисом. Конечно, любое сообщение, способное разогнать мрак начальной русской истории, для нас ценно, но, в конце концов, Нестор, как и любой другой человек, мог ошибаться. Его данные нуждаются в проверке и перепроверке, однако, если они находят подтверждение в других, независимых от него источниках, к ним следует отнестись с большим вниманием.
Что касается третьей группы свидетельств, то здесь мы должно говорить уже не столько о достоверности или недостоверности самой «Повести временных лет», сколько о достоверности предшествующих ей летописей, а также о том, насколько точна отразившаяся в них информация. Проблема эта напрямую связана с другим непростым вопросом: когда вообще зародилось русское летописание? Разумеется, ответ на него может быть дан только предположительный. Почти ни у кого не вызывает сомнения, что летопись, названная нами «Начальной» (составление ее относят к 1093 г.) на самом деле таковой не является. Скорее всего, ей предшествовало несколько других, более ранних сводов. Так, с большим или меньшим основанием, говорят о своде 1073 года и предшествующем ему «древнейшем своде» 1039 г. По-видимому, не лишены основания рассуждения некоторых историков о том, что самый первый, воистину «начальный» свод мог появиться даже раньше – в 1015 г. Но говорить о еще более ранней эпохе едва ли уместно. И дело даже не в том, что в дохристианской и ренехристианской Руси времен Владимира Святого некому было заниматься летописанием – грамотные люди, конечно, встречались и в то время. Просто в самих статьях, повествующих о событиях, происшедших до начала XI в., в том виде, в котором они дошли до нас, совершенно отсутствует подлинно «летописный дух». Нет сомнений, что во всех сюжетах, относящиеся к IX и Х векам – будь то рассказы о хазарской дани и призвании варягов, о походах и смерти Олега, о трагической кончине Игоря и мести его жены, о крещении княгини Ольги, о войнах Святослава и междоусобиях его сыновей, о выборе вер и крещении Руси – словом, повсюду, мы наблюдаем явные признаки устных преданий. Очевидно, что рассказы эти, до того, как попасть в летопись, довольно долго бытовали в устной форме, передавались из поколения в поколение и были записаны не ранее XI века. Как обычно бывает в подобных случаях, чем дальше от современности отстоит то или иное историческое событие, тем больше в нем фольклорных черт. И если в рассказах о княжении Владимира чувствуются еще живые воспоминания современников, то повествования о его отце Святославе уже подернулись дымкой легендарности. Сказания же о более ранних князьях – Ольге, Игоре и Олеге – совсем явно отдают легендой. А что до фигуры самого родоначальника династии Рюрика, то она едва просвечивает сквозь толщу лет (быть может, это связано с тем, что на юге этот князь не появился, а северные предания о нем летописцу были неизвестны).
В XI веке, когда был положен почин русскому летописанию, древние предания, бытовавшие в дружинной, городской или монашеской среде, были постепенно записаны и расположены в хронологическом порядке. Рамкой и хронологической канвой для событий русской истории послужили переводные византийские хроники. В их числе называют прежде всего «Хронику» Георгия Амартола (сам Георгий довел ее до 812 г., а его продолжатели - до 948 г.). Помимо труда Амартола первым русским летописцам были известны «Хроника» патриарха Никифора, «Житие» Василия Нового и еще какой-то «Хронограф», в который входили отрывки из трудов различных византийских историков. Существенным подспорьем послужили для летописцев многочисленные выписки из Нового и Ветхого заветов. Из этих переводных книг летописцы почерпнули сведения о событиях византийской и мировой истории, а также рассказы о ранних походах руси на Константинополь. Соединив все эти разнородные сведения с записями древних русских преданий, получили первый летописный свод, пополнявшийся, продолжавшийся и углублявшийся затем позднейшими летописцами.
Естественно, что, излагая подобным образом события нашей начальной истории, летописцы далеко не всегда могли установить для них точные даты. Трудно сказать, чем они вообще руководствовались, поскольку счет лет в устных преданиях, как правило, отсутствует. Подозревают, что для событий IX-Х веков многие из приведенных летописцами дат весьма условны и нуждаются в уточнении. Вот лишь один пример. За исходную точку отсчета лет нашим летописцем был взят 852 г. – начало самостоятельного правления византийского императора Михаила III (в действительности тот принял власть в 856 г.). Ведя счет от этой даты, летописец установил, что Рюрик и его братья были призваны в 862 г., а в 866 г. состоялся первый поход руси на Константинополь. Однако, из греческих источников нам известно, что осада византийской столицы началась 18 июня 860 г. Значит ли это, что и дату «призвания варягов» мы должны перенести, как минимум, на шесть лет назад?
2. «Варяги» и «русь» в вводной части «Повести временных лет»
В первой трети IX века важное значение в торговле с Халифатом стали играть загадочные русские купцы. Арабские историки сохранили о них очень живые воспоминания. Наша летопись в начальной ее части также много говорит о варягах и варяжском народе русь. Эти сообщения породили колоссальную литературу и возбудили многовековой спор между различными группами историков о роли варягов в образовании Древнерусского государства. Очевидно, нам предстоит выбрать из нескольких более или менее обоснованных теорий ту, которая самым полным образом сведет в себе воедино пестрый и разнородный материал всех наших источников. Но прежде, чем высказаться по этому вопросу, постараемся разобраться в обширном комплексе свидетельств о руси. Сначала приведем те данные, которые содержатся в вводной, недатированной части «Повести временных лет», потом перейдем к данным иноземных источников, а в заключении опять вернемся к нашей летописи и посмотрим, что можно извлечь по интересующему нас вопросу из ее более поздней, датированной части.
«Повесть временных лет» начинается с рассказа о том, как сыновья Ноя - Сим, Хам и Иафет - поделили между собой после потопа землю. Вслед за тем дается подробное перечисление стран и народов, в уделе каждого брата. «В уделе же Иафета, - сообщает нам автор «Повести…», - сидят русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, емь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, либь. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги; отсюда к востоку – до предела Сима (ближайшая страна в пределах Сима, как это следует из дальнейшего, – Волжская Булгария – прим. К.Р.), сидят по тому же морю и к западу до земли Английской и Волошской. Потомки Иафета также: варяги, шведы, норманны, готе, русь, англы, волохи, римляне, немцы…»
В этом отрывке, перечисляющем современные летописцу народы, пермь – это предки коми, емь – предки современных финнов, угра – предки манси и хантов; зимигола, корсь (курши), летгола – балтские племена, предки латышей и литовцев; либь (ливы) – ныне исчезнувшее финское племя на побережье около устья Западной Двины (http://proza.ru/2020/08/09/1533). Несколько ниже автор «Повести…» добавляет, что «Из Руси можно идти по Волге в Болгары и Хвалисы (древнерусское название Хорезма – прим. К.Р.), и дальше на восток пройти в удел Сима, а по Двине в землю варягов, от варяг до Рима, от Рима же до племени Хама»
Прежде всего, отметим, что приведенные отрывки содержатся только в «Повести временных лет» и что их нет в Новгородской первой летописи. Другими словами, перед нами не древняя традиция, а ученые выкладки летописца, жившего в конце XI – начале XII в. Как видим, по его представлениям изначальная русь – это особый народ, местоположение которого до некоторой степени двойственно: сначала он называется в числе финских и балтских племен (чудь, меря, мурома, весь и т.д.), а потом – в числе западноевропейских, преимущественно скандинавских, народов: шведов, норманнов, готов (населявших остров Готланд) и каких-то таинственных варягов. Эти варяги, судя по контексту, тоже являются особым народом. Однако, и в отношении их присутствует неясная двойственность: сперва можно подумать, что варяги – небольшое племя, но потом оказывается, что они «сидят» на огромной территории – от «земли Английской» на западе – до пределов Волжской Болгарии. (Под «землей Английской», скорее всего, следует понимать не современную Англию, а территорию расселения древних англов в Ютландии, то есть, нынешнюю Данию, но и тогда пределы, где «сидят» варяги весьма обширны). Отметим так же, что путь по Двине лежит не во владения балтских и финских (как можно было бы ожидать!) племен, но в «землю варягов», да и само Балтийское море именуется Варяжским. Этническая принадлежность варягов остается, следовательно, неясной, хотя в контексте второго отрывка они как будто отнесены к скандинавам. В первом отрывке обратим внимание на неожиданное сближение руси и чуди, дистанцированных в перечне от «всяких народов».
Это все, что мы можем пока почерпнуть из вводной части «Повести…». Но, возможно, нам удастся разъяснить некоторые из отмеченных неясностей, когда мы обратимся к датированной части летописи.
3. Известия о руси западных источников
На западе во второй четверти IX в. появляется, хотя и краткое, но чрезвычайно ценное известие о руси. В Бертинских анналах под 839 г. встречается сообщение о посольстве к франкскому императору Людовику Благочестивому (http://www.proza.ru/2018/08/04/1540), отправленном византийским императором Феофилом (http://www.proza.ru/2018/11/14/1724), который «прислал также… некоторых людей, утверждавших, что они, то есть народ их, называется рос (rhos); король их, именуемый хаканом, направил их к нему (Феофилу), как они уверяли, ради дружбы. Он (Феофил) просил…, чтобы по милости императора и с его помощью они получили возможность через империю безопасно вернуться на родину, так как путь, по которому они прибыли в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайной дикости исключительно свирепых народов, и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно расследовав цели их прибытия, император узнал, что они из народа шведов, и, сочтя их скорее разведчиками и в той стране и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями, или нет. Об этом он не замедлил… сообщить Феофилу, а также о том, что из любви к нему принял их ласково…»
Далее мы будем неоднократно возвращаться к приведенному сообщению Бертинских анналов, поскольку в нем затронуты многие аспекты интересующей нас проблемы. Немаловажно здесь и то, что его можно связать с конкретной датой, уводящей нас во вторую четверть IX века, то есть гораздо ранее того срока (862 г.), когда русь упоминается в наших летописях. Близким к этому времени можно считать свидетельство еще одного западноевропейского источника, известного как «Баварский географ». Под таким названием в научный оборот вошла небольшая записка «Описание городов и областей к северу от Дуная». Как считает большинство исследователей, она была составлена в первой половине IX в. (между 829 и 850 гг.) в швабском монастыре Райхенау. «Географ» упоминает более полусотни племен и народов современной ему эпохи. К сожалению, в латинской транскрипции многие названия оказались сильно искажены, их идентификация гадательна, либо вообще невозможна. Русы (ruzzi) в этом документе упомянуты рядом с хазарами. По соседству с ними поименованы также бужане, уличи, волыняне, лучане (?), тиверцы и венгры, то есть, именно те племена, которые проживали на юге Восточно-Европейской равнины (венгры в IX в., как известно, кочевали в Причерноморье).
На раннее знакомство Западной Европы с русами (русью) указывают также некоторые другие соображения. В дарственной от 863 г. восточнофранского короля Людовика II Немецкого (правил в 840-876 гг.) упомянута некая «Русская марка», расположенная на торной торговой дороге вдоль южного берега Дуная, неподалеку от Вены. Это говорит об оживленных торговых связях с лежавшими к востоку, на пути в Хазарию и Волжскую Булгарию землями. Видимо, среди купцов, прибывающих с востока, значительное место занимали именно русские купцы (ведь понятно, что «Русская марка» не возникла в 863 г. – фиксация в тексте подытоживает известный период ее существования).
4. «Русы» в свете восточных источников
Из восточных источников русы впервые упоминаются в труде иранского писателя второй половины IX века Ибн Хордадбеха, занимавшего пост начальника почты в области Джибал, на северо-западе Ирана. Считается, что сообщаемые им сведения относятся к 30-40-м гг. IX века. «Если говорить о купцах ар-Рус, - пишет Ибн Хордадбех, - то это одна из разновидностей славян. Они доставляют заячьи шкурки, шкурки черных лисиц и мечи из самых отдаленных окраин страны славян к Румийскому (Черному?) морю. Владетель (сахиб) ар-Рума (Византии) взимает с них десятину. Если они отправляются по Танису (Дону?) реке славян, то проезжают мимо Хамлиджа (Итиля), города хазар. Их владетель (сахиб) также взимает с них десятину. Затем они отправляются по морю Джурджан (то есть, Каспийскому) и высаживаются на любом берегу. Иногда они везут свои товары от Джурджана (города на южном берегу Каспия) до Багдада на верблюдах. Переводчиками для них являются славянские слуги-евнухи. Они утверждают, что они христиане и платят джизью (налог с «народов Писания» - христиан и иудеев, который был в несколько раз меньше, чем подать с язычников и зороастрийцев).
Другой арабский географ Ибн Русте, закончивший свой труд между 903 и 913 годами, сообщает чрезвычайно любопытные сведения об изначальной родине русов и их обычаях: «Что же касается ар-Русийи, - пишет Ибн Русте, - то она находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором они (русы) живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить ногой на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги. У них есть царь, называемый хакан руссов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булгар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян… И нет у них недвижемого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям. Получают они назначенную цену деньгами и завязывают их в свои пояса… С рабами они обращаются хорошо и заботятся об их одежде, потому что торгуют ими. У них есть много городов, и живут они привольно… Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью. Побежденных истребляют и обращают в рабство… Но на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях…»
Писатели более поздних времен в основном повторяют рассказ Ибн Русте, внося в него незначительные изменения. Так, например, по свидетельству персидского историка Гардизи (XI в.), остров руссов окружен не озером, а морем. «Число жителей на этом острове 100000, - пишет Гардизи. – И эти люди постоянно нападают на кораблях на славян, захватывают славян, обращают в рабов, отвозят в Хазаран и Балкар и там продают».
Испанский путешественник Ибн Йакуб, посетивший в середине Х века Южную Германию и собравший обширные сведения о славянских народах, пишет, что русы - островитяне и живут по соседству с волжскими булгарами. Язык их славянский (любопытно, что к народам, говорившим по-славянски, Ибн Йакуб относил также хазар и печенегов). Это многочисленное племя. Они искусные и могущественные мореходы. Когда у какого-нибудь руса рождался сын, то отец дарил новорожденному обнаженный меч, клал его перед ребенком и говорил: «Я не оставляю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом». Напавши на другой народ, русы не оставляли его прежде, совершенного уничтожения, побежденных они грабили и обращали в рабство. Все свои походы русы предпринимали на лодках.
Противоречивость свидетельств о русах наводит на мысль, что речь в различных источниках идет не об одном, а о нескольких народах с таким именем. И действительно, восточные авторы сообщают, что русы на самом деле подразделялись на три группы. Прежде других, как можно предположить, о различных группах руси написал выходец из Южного Ирана ал-Истахри, составивший ок. 950 г. «Книгу путей и стран».
«Русы. Их три группы (джинс), - пишет ал-Истахри. – Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба, и он (город) больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийа, и [третья] группа их, называемая ал-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. И люди для торговли прибывают в Куйабу. Что же касается Арсы, то неизвестно, чтобы кто-нибудь из чужеземцев достигал ее, так как там они (жители) убивают всякого чужеземца, приходящего в их землю. Лишь сами они спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну. И вывозят из Арсы черные соболя и олово (свинец?)… Эти русы торгуют с Хазарами, Румом и Булгаром Великим…»
5. О призвании Рюрика
Итак, в середине IX века народ русь (рос) был уже достаточно известен, как на Востоке, так и на Западе. Но все же главным источником сведений о нем остаются русские летописи, к рассмотрению которых мы теперь возвращаемся. Прежде всего, приведем более раннее сообщение Новгородской первой летописи. Рассказав об основании Киева, летописец продолжает: «Во времена же Кия, и Щека, и Хорива были новгородские люди, называемые словене, и кривичи, и меря. Словене свою волость имели, а кривичи свою, а меря свою. Каждый владел своим родом; а чудь своим родом; и дань давали варягам…, а те брали у них, и делали насилье словенам, кривичам, мери и чуди. И встали словене, и кривичи, и меря, и чудь на варягов, и изгнали их за море; и начали владеть сами собой и города ставить. И всташа сами на ся воевать, и была меж ними рать великая и усобица, и встал град на град, и не было в них правды. И сказали себе: «князя поищем, что бы владел нами и рядил по праву». И отправились за море, к варягам и сказали: «земля наша велика и обильна, а наряда у нас нету; придите к нам княжить и владейте нами». И избрались три брата с родами своими, и взяли они с собой дружину большую и предивную, и пришли к Новгороду. И сел старейший по имени Рюрик в Новгороде; а другой, Синеус, сел на Белоозере, а третий в Изборске, имя ему было Трувор. И от тех варяг, находников тех, прозвалась русь, и от тех слывет Руская земля; и суть новгородские люди до сегодняшнего дня от рода варяжского. Через два года умерли Синеус и брат его Трувор, и принял после них власть один Рюрик и начал владеть один».
Этот незамысловатый рассказ, отражавший, по-видимому, древнее предание, повторен в «Повести временных лет» с целым рядом существенных добавлений и пояснений. Прежде всего, под 859 г. помещено известие о том, что «варяги (приходящие) из заморья» взяли дань с чуди, со словен, мери, веси и кривичей, а хазары тогда же собрали ее с полян, северян и вятичей. Это событие является как бы исходной точкой русской истории и характеризует ту ситуацию, которая сложилась к середине столетия: единого государства нет, каждое племя живет само по себе, причем северные племена платят дань варягам, а южные – хазарам.
Далее, под 862 г. другое известие: «Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие назывались свеи (т.е. шведы), а иные урмане (т.е. норманны, норвежцы) и англяне (англы, но не те, что в Англии, а те, которые проживали в Шлезвиге – прим К.Р.), а еще иные готе (жители острова Готланд), - вот так и эти назывались. Сказали руси чудь, словени кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший Рюрик в Новгороде (в третьей редакции «Повести…» вместо Новгорода названа Ладога. – Прим. К.Р.), а другой, Синеус, - на Белоозере, а третий, Трувор, - в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были славяне».
В 864 г., когда умерли Синеус и Трувор, «…овладел всей властью один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города – тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах - находники, а коренное население в Новгороде – славяне, в Полоцке - кривичи, в Ростове – меря, в Белоозере – весь, в Муроме – мурома, а над теми всеми властвовал Рюрик». (В Никоновской летописи под 864 г. содержится еще одно любопытное известие, отсутствующие в других, более ранних сводах: «Того же лета оскорбишася новгородци, глаголющее, яко «бытии нам рабом, и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его». Того же лета уби Рюрик Вадима храброго и иных многих изби новгородцев советников его»).
При сравнении обоих текстов прежде всего бросается в глаза разночтение в перечне племен, принимавших участив в призвании Рюрика. Согласно «Повести временных лет», варяги в 859 г. берут дань с чуди, со словен, мери, веси и кривичей. Если под кривичами подразумеваются только те, что жили в бассейне Великой (http://proza.ru/2020/08/17/966), а под чудью – эсты (http://proza.ru/2020/08/09/1533), то за единственным исключением, все в этом сообщении выглядит правдоподобно. Сомнительным кажется присутствие ростовской мери, в силу большой удаленности ее от моря. Новгородская первая летопись разъясняет нам, откуда появилась ошибка. Ее автор не знал веси и считал, что меря обитала в районе Белоозера. Нестор исправил неточность своего предшественника, поместив в списке данников варягов весь, но оставил в нем так же и мерю, хотя в самом призвании Рюрика меря у него участия уже не принимает. В этих разночтениях, как нам кажется, содержится определенный смысл. Хотя конечным результатом призвания стало объединение нескольких славянских и финских племен, цель эта, возможно, поначалу совсем не преследовалась. Каждое племя должно было получить «своего» князя. В соответствии с этим Рюрик сел у словен, Трувор – у изборских кривичей, а Синеус – у веси. Только чудь осталась без князя. Может быть, это случилось потому, что у Рюрика просто не оказалось других братьев, но, скорее всего, причина здесь другая и кроется она в особых отношениях между изначальной русью и чудью.
Далее, сразу замечаем существенное новшество, внесенное в свой первоисточник автором «Повести…» - рассказ о народе русь, совершенно неизвестный его предшественнику. Автор Начальной летописи знал, что прозвание «русь» пришло к восточным славянам вместе с варягами, однако механизм этого заимствования раскрыт им не был. Нестор же постарался разъяснить сам феномен нового имени: Русская земля, говорит он, прозвалась от варягов, потому что сами те варяги и были русью, причем русь та была таким же народом, как шведы или норвежцы. Добавление, как видим, весьма важное и не опирающееся на древнюю устную традицию. Какие основания были у Нестора для такого заключения, и насколько мы должны считаться с ним?
6. «Варяжская легенда». Как к ней относиться?
Значительная часть наших историков, особенно из числа антинорманистов, совсем не склонна принимать слова летописца на веру. Имя «русь», считают они, ни в коем случае не заимствованно нашим народом от каких-то неведомых варягов, поскольку еще задолго до описываемых в летописи событий близкие к нему по звучанию этнонимы фиксируется различными источниками на юге. В доказательство своей точки зрения эти историки ссылаются прежде всего на ираноязычных сарматов, господствовавших в южных степях вплоть до начала IV века. В состав этого народа входило, как мы знаем, несколько племен, в том числе аорсы и роксоланы (http://www.proza.ru/2015/05/20/1827), кочевавшие между Доном и Днепром уже на рубеже нашей эры. В начале IV в. конец безраздельному господству сарматов в Северном Причерноморье положили готы, а несколькими десятилетиями спустя они были окончательно сметены нашествием гуннов. Но сторонники южного происхождения этнонима «русь» полагают, что какая-то часть аорсов или роксоланов могла задержаться в степи. Возможно, именно их имеет в виду Иордан, когда упоминает в связи с готским царем Германарихом загадочный народ росомонов.
О народе рус или рос пишет так же сирийский писатель VI в. Псевдо-Захарий. Перечислив народы Северного Кавказа (среди которых упомянуты булгары, авары, хазары, эфталиты), автор переходит к описанию степных жителей: «Вглубь от них – народ амазраты и люди-псы; на запад и на север от них – амазонки… Соседний с ними народ «hrws» (рос или рус) – люди, наделенные огромными членами тела, оружия нет у них и кони не могут их носить из-за их размеров». (Фантастический характер этого свидетельства очевиден).
Кроме того, о русах в связи с событиями VI-VII веков пишут несколько поздних арабо-персидских авторов: ас-Саалиби (Х век), Балами (Х век) и Мараши (XV век). Упоминания их кратки, но важно отметить, что речь в них всегда идет об одной и той же области – степях Северного Кавказа, прилегающих к Дербенту. Из этих свидетельств трудно сделать вывод об этнической принадлежности таинственных русов. Одни полагают, что это были остатки каких-то ираноязычных племен, другие называют их славянами. Предполагают также, что уже V-VI вв. в Среднем Приднепровье существовал могущественный славянский племенной союз под названием Русь. Позже, к Х веку, он будто бы распространил свою власть на всю восточную ветвь славянства, передав ей свое имя.
Сильным аргументом в пользу приведенной точки зрения может служить то, что описанная модель образования этнонима вообще является самой простой и естественной, а также то, что она неоднократно доказывала свою действенность в прошлом. Ведь именно так распространилось в древности на всю Италию славное имя римлян, а позже романоязычные галлы приняли имя французов от своих завоевателей франков. Если бы сходный вариант развития событий удалось серьезно обосновать для Руси, его с облегчением приняло бы большинство здравомыслящих людей. Проблема, однако, состоит в том, что теория южного происхождения этнонима «русь» вступает в неразрешимое противоречие с летописной традицией. Все попытки умеренных антинорманистов как-то сгладить это расхождение и найти в самой летописи факты, подтверждающие южное происхождение руси вряд ли можно признать убедительными. При всех своих мнимых или подлинных неясностях летопись очень категорична в этом пункте, так что спутать Прибалтику с Приднепровьем никак нельзя. Более последовательную позицию занимают, по-видимому, те антинорманисты, которые твердо и безоговорочно отбрасывают летописную версию происхождения руси. Весь комплекс известий, связанных с варяжским народом русь, Рюриком, его братьями, а также рассказ об их призвании на княжение эти историки с пренебрежением объявляют «варяжской легендой», инородным включением, противоречащим «общему духу» летописного рассказа. На самом же деле, говорят они, русь – это славянское или полуславянское (с иранскими корнями) племя (племенной союз), получившее свое наименование то ли от древних сарматов, то ли от реки Рось, на берегах которой располагался его исторический центр.
Историки, придерживающиеся противоположной точки зрения, могут, в принципе, согласиться с тем, что сюжет о призвании Рюрика именуется «варяжской легендой». Ведь мы и в самом деле имеем здесь дело с легендой, передававшейся изустно из поколения в поколение и записанной не ранее XI века. Более того, даже попав в летопись, она продолжала переделываться и обрастать новыми деталями (как это хорошо видно при сравнении Новгородской первой летописи и «Повести временных лет»). Другое дело, что слово «легенда» совсем не равнозначно слову «выдумка». Не секрет, что устная традиция может быть порой весьма точной. Так, например, рассказ о речи, с которой князь Святослав обратился в 971 г. к своим воинам накануне битвы под Доростолом дошел до нас в двух вариантах: летописном, отражающем, очевидно, устную традицию, и в записи современника, византийского историка Льва Диакона. Нельзя не признать, что суть сказанного передана обоими источниками поразительно схоже. Очень часто рассказ об историческом событии обрастает в легенде фольклорными деталями, но это не значит, что самого события не было вовсе. Так и в нашем случае – сакраментальная фраза, с которой словени, кривичи, чудь и весь будто бы обратились к Рюрику и его братьям («Земля наша велика и обильна…»), может статься, и не произносилась на самом деле; может статься, что и братьев у Рюрика никаких не было, но разве это опровергает сам факт призвания варягов? Пусть перед нами легенда, но она не могла не иметь под собой каких-то реальных оснований. Просто отмахнуться от нее историк не вправе и значит, должен относиться к ней как к любому другому историческому свидетельству. Пренебречь «варяжской легендой» можно лишь в том случае, если она будет прямо опровергнута другими фактами, истинность которых не вызывает сомнений. Но отыскать такие факты пока что никому не удалось.
Нападки на «варяжскую легенду» не раз пытались обосновать тем, что она будто бы попала в летопись не на законных основаниях. Говорили и писали о том, что это своего рода идеологическая контрабанда, проникшая в «Повесть временных лет» в результате какой-то зловредной редакции. Был, дескать, «правильный» летописный свод, составленный в Киеве, и «неправильный», созданный в Новгороде. В киевском своде содержался «правильный» рассказ о южной руси, а в новгородском – «неправильный», о северной, варяжской руси. В силу целого ряда трагических обстоятельств «правильная» история была вымарана и забыта, а «неправильная» утвердилась в веках. С особым пристрастием эту версию о зловредных редакторах разрабатывал в советское время академик Рыбаков. «Чья-то рука, - с горечью писал он в одной из своих книг, - изъяла из "Повести временных лет" самые интересные страницы и заменила их новгородской легендой о призвании князей-варягов… Все широко задуманное изложение русской истории теряло смысл, если начало государственности объяснялось при помощи североевропейской легенды о призвании варягов. Читатель был подготовлен к тому, чтобы признать Киев городом, заранее предназначенным для объединения восточных славян, для возглавления всей русской земли и покорения балтийских и финно-угорских племен. И вдруг центр исторической жизни перемещен редактором из Киева в Новгород, а в качестве организующей силы выступают варяги…»
Желающие узнать детали могут найти у Рыбакова подробный отчет о том, кто, когда и по каким причинам совершил этот подлог. Мы оставим его гипотезу без комментариев. И вовсе не потому, что на нее нечего возразить, просто все рассуждения на данную тему очевидно бесплодны до тех пор, пока не будет доказан сам факт редакции. А как его можно доказать? И в Лаврентьевской, и в Ипатьевской летописях, равно как и в предшествующей им части Новгородской первой летописи, «варяжская легенда» уже присутствует. Никаких других, более ранних летописных сводов наука в наличии не имеет и вряд ли когда-нибудь их получит. Рассуждать же о том, что содержал или не содержал в себе один гипотетический летописный свод и каким образом мог повлиять на него другой гипотетический свод, значит становиться на такой шаткий путь домыслов и предположений, который никогда не приведет к продуктивным результатам.
7. Можно ли считать изначальную русь народом?
Прежде, чем решать вопрос о происхождении изначальной руси, следует определиться с несколькими принципиальными моментами, а главное понять: можно ли вообще считать эту русь особым народом? Не секрет, что многие историки отвечают на поставленный вопрос отрицательно. Причин тому несколько. Во-первых, существует ряд источников (например, «Русская правда»), в которых слово «русин» понимается скорее как социальный, юридический термин, нежели принадлежность к какой-то этнической группе. Во-вторых, не сохранилось ясных свидетельств о том, где же располагалась та страна, в которой проживала изначальная русь. Отсюда возникает вполне понятное сомнение в том, что она и в самом деле была народом вроде «свеев» или «урманов». Быть может, под наименованием руси скрывалось на самом деле пестрое сообщество воинов-торговцев (нечто среднее между гильдией и ватагой), в котором этническая принадлежность играла сугубо второстепенное значение? Бессмысленно искать прародину подобной руси, раз в реальности она могла быть многоязычной.
Следует признать, что основания для подобных опасений есть. Перебирая разнохарактерные сообщения источников, историк чувствует порой зыбкость понятия «руси», смысл которого ускользает от прямого толкования. Есть в нем что-то противоречивое, что-то глубоко скрытое, какое-то «второе дно». И все же, если не сосредотачиваться чрезмерно на частностях, а постараться охватить весь комплекс дошедших до нас сообщений целиком, едва ли можно усомниться в том, что речь здесь идет именно о народе.
Помимо Нестора, который несколько раз отметил, что изначальная русь была подобна чуди, мери, «свеям» и другим народам в «уделе Иафета», о руси, как об особом народе, писали также арабские авторы. Весь общий смысл рассказа Ибн Русте свидетельствует, что он повествует о неком народе, а не о каком-то военно-торговом объединении. Ему вторит Ибн Йакуб, утверждающий, что русь – «это многочисленное племя» со своими обычаями и особенностями. О росах, как о народе «в высшей степени диком и грубом» отзывается византийское «Житие Георгия Амастридского». Не противоречит общему согласию и сообщение Бертинских анналов: принятые императором послы говорят, что они являются представителями «народа рос».
Однако, разбирая вопрос, в каком отношении – этническом или политическом - изначальная русь скорее может считаться «народом», мы должны остановить свой выбор скорее на втором смысловом значении, чем на первом. Этнической принадлежность руси таит в себе много неясностей. Зато в политическом отношении это действительно настоящий «народ». Ибн Русте, как мы помним, пишет: «У них есть царь, называемый хакан русов». Бертинские анналы замечательным образом дублируют это известие. Из них мы узнаем, что король росов «именуется хаканом». Наш Нестор, хотя и не говорит об этом прямо, по-видимому, не сомневается, что русь имеет какую-то свою государственную организацию. Если бы это было не так, то сам факт призвания Рюрика с братьями потерял бы всякий смысл. Итак, изначальная русь имела свою территорию проживания («остров в три дня пути»), своего верховного правителя («хакана») и, что особенно важно, - свое самоназвание. Это хорошо видно по Бертинским анналам. Прибывшие к Людовику послы говорят о себе как о представителях «народа рос» и не желают (даже вопреки очевидным фактам) именовать себя как-то иначе.
Титул правителя изначальной руси - «хакан» давно привлекал к себе внимание историков. Как известно, «каганами» исстари именовали себя тюркские правители. Владыки великой степной империи, возникшей в VI веке и простиравшейся от берегов Тихого океана до Каспийского моря, были каганами. Позже титул кагана приняли правители Хазарии и европейских авар. Оба эти тюркских народа были степняками-кочевниками. Но почему титуловал себя хаканом «царь» или «король» росов, «искусных (как пишет Ибн Йакуб) и могущественных мореходов», проживающих к тому же на «покрытом лесами и болотами» острове (по описанию Ибн Русте), остается неясным. Мы вернемся к этой проблеме, когда будем говорить о трех группах руси.
В заключении заметим, что князья Киевской Руси никогда позже официально не титуловали себя каганами. Хотя титул этот, конечно же, был здесь хорошо известен и в образной речи применялся иногда к особам княжеского рода. Так, например, киевский митрополит XI века Илларион называет в своем «Слове о законе и благодати» «каганами» киевских князей Владимира Святославича и его сына Ярослава Мудрого. Но ни в летописях, ни в договорах с греками мы этого титула никогда не встречаем.
8. Могли ли изначальные русы быть славянами?
Теперь обратимся к самому запутанному и больному вопросу нашей ранней истории – постараемся на основании доступных источников определить этническую принадлежность изначальных русов. По этому поводу историками высказывалось множество противоречивых мнений, и детальное обсуждение всех нюансов легко может разрастись до размеров пухлого тома. В небольшом очерке невозможно, конечно, коснуться всех аспектов проблемы. Мы ограничимся сухим перечнем фактов, тем более что они и сами по себе достаточно красноречивы. Прежде всего, следует с сожалением констатировать, что прямых указаний на этническую принадлежность изначальных русов мало, а те, что есть, не бесспорны. Гораздо больше косвенных свидетельств, которые при желании можно трактовать и так и этак.
О точке зрения радикальных антинорманистов мы уже говорили выше: отвергая «варяжскую легенду» и северное происхождение руси, они полагают, что изначальными русами могли быть только славяне, издревле обитавшие в Среднем Приднепровье, в бассейне реки Рось. А если и были какие-то пришлые варяги, именующие себя русью, то они приняли это прозвание от местных жителей, уже давно себя так называвших. Однако обосновать эту гипотезу, исходя из свидетельств наших летописей, дело очень трудное и едва ли выполнимое. Более умеренные приверженцы антинорманизма готовы признать и «варяжскую легенду» и северное происхождение руси. Но они твердо настаивают на том, что пришлые варяги и русь – это какие-то прибалтийские славяне, близкие по языку к новгородским словенам и кривичам. Позиция этих историков менее уязвима, поскольку не вступает в прямое противоречие с летописной традицией. Но зато им приходится решать другой нелегкий вопрос: где могла находиться прародина этой пришлой славянской руси?
Строго говоря, ни вводная часть «Повести временных лет», ни текст «варяжской легенды» не позволяет сделать однозначного вывода о том, к какому этносу относится русь. Правда, Нестор сравнивает ее со «свеями», «урманами», «англянами» и жителями Готланда и этим как будто намекает на то, что русы были скандинавами. Однако, своим примером он одновременно и противопоставляет ее им. Таким образом, мы можем сказать, что русь это не шведы, и не норвежцы, и не датчане, и не готландцы. Единственное положительное утверждение Нестора состоит в том, что русь относится к варягам. Если бы нам удалось установить, кто такие варяги, мы бы, наверное, смогли лучше понять, что представляла собой изначальная русь. Но в действительности, вопрос о варягах так же запутан и так же сложен, как вопрос о самой руси. Оставим его пока в стороне и посмотрим, есть ли у нас основания считать изначальную русь славянами.
Под 898 г. в «Повести временных лет» помещен рассказ об основоположниках славянской письменности Кирилле и Мефодии (http://www.proza.ru/2010/06/03/310). Поведав о братьях-просветителях, проповедовавших, как известно, среди западных славян, летописец спешит пояснить, что и для восточных славян их деятельность не прошла бесследно. Ведь те, хоть и именуются неславянским именем «русь», на самом деле чистокровные славяне. «А славянский народ и русский един, - пишет летописец, - от варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть и полянами назывались, но речь была славянской. Полянами прозвались потому, что сидели в поле, а язык им был общий – славянский». Из этого указания остается неясным, были или не были изначальные русы славянами. Но для нас важно уже то, что у автора «Повести временных лет» не вызывало ни малейшего сомнения то, что имя руси принесено в Среднее Приднепровье варягами. Только после их прихода местные жители оставили прежнее племенное прозвание полян. Нет и речи о том, что дело могло обстоять «с точностью до наоборот» и что варяги приняли имя руси, заимствовав его от туземцев. По крайней мере, Нестор высказывается на этот счет без всяких двусмысленностей (В Новгородской первой летописи цитируемого места нет).
Интересную пищу для размышлений дает рассказ о царьградском походе Олега. По свидетельству Нестора, в этом предприятии приняло участие множество варягов, а также славянские и финские племена. Союзниками князя были словени, чудь, кривичи, меря, древляне, радимичи, поляне, северяне, вятичи, хорваты, дулебы (волыняне) и тиверцы. После успешного завершения боевых действий, захватив огромную добычу, Олег приказал: «Сшейте для руси паруса из паволок (парчи?), а славянам полотняные». «И было так! – продолжает летописец, - ...И подняла русь паруса из паволок, а славяне полотняные, и разодрал их ветер. И сказали славяне: "Возьмем свои простые (то есть, холстинные) паруса, так как не достались славянам паруса из паволок"». Противопоставление «руси» и «словен» в этом рассказе, особенно если увязать его с приведенным выше списком участников похода, вызывает некоторое недоумение. Естественнее всего было бы предположить, что под именем «руси» фигурируют варяги, а «словенами» называются в совокупности все восточные славяне. Но куда в таком случае делись меря и чудь? Если считать, что под «словенами» разумеются только представители этого конкретного племени (новгородцы), а под «русью» - варяги, возникает вопрос: почему лишь два этих народа выделены из всей массы участников. Или мы должны видеть здесь противопоставление северных племен южным? Тогда «русь» - это славянские племена Приднепровья в совокупности с варягами, а «словени» - опять же новгородцы. Но как тогда быть с кривичами и их финскими соседями? К счастью, ситуацию можно прояснить благодаря Новгородской первой летописи. Обратившись к ней, мы видим, что анекдот о парчовых и полотняных парусах целиком взят Нестором у его предшественника, однако список участников похода в Новгородской первой летописи другой. Помимо варягов, в походе участвуют только три славянских племени: поляне, словене и кривичи. В этом случае разделение «руси» и «словен» легко объяснимо: «русь» – это варяги, дружинники Олега, а «словени» - славянское ополчение полян, словен и кривичей. Поскольку противопоставление здесь может идти не по этническому признаку («славяне» - «не славяне»), а по социальному («дружинники» - «ополченцы»), нельзя утверждать категорически, что «русь» это точно «не славяне». Но сделать такое предположение вполне естественно.
Если обратиться к греческим источникам, то важнейшие сведения по интересующему нас вопросу содержаться в трактате середины Х века «Об управлении империей» византийского императора Константина Багрянородного. Рассказывая о северных соседях Византии, Константин сообщает интересные сведения о печенегах, хазарах, славянах и росах. При этом он совершенно ясно отделяет «росов» от «славян». Славянские племена – это союзники и данники росов. Росы регулярно объезжают свои владения, собирают подати, а с началом весны отправляются в Византию, чтобы продать свои товары грекам.
Далее автор подробно рассказывает о том, как современные ему росы доставляют на своих кораблях-однодревках товары в Константинополь. Путь их сначала лежит от Киева вниз по Днепру, причем самый трудный и самый опасный его участок находился в районе днепровских порогов. Названия этих порогов приводятся Константином в двух вариантах: «по-росски» и «по-славянски». «В июне месяце, - пишет император, - двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву, подвластную росам крепость. Подождав там два-три дня, пока подойдут все однодревки, они двигаются в путь и опускаются по названной реке Днепру. Прежде всего они подходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-росски и по-славянски значит «Не спи»… Они со всеми предосторожностями проходят этот первый порог по изгибу речного берега… отплывают и достигают другого порога, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит «Остров порога»… Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит «Шум порога». Затем так же (проходят) четвертый порог, огромный, называемый по-росски Айфор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях порога гнездятся пеликаны…Прибыв к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорс, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образует большую заводь, и опять переправившись по изгибу реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-росски называемому Леанти, а по-славянски Веруци, что значит «Бурление воды» и проходят его таким же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-росски Струнун, а по-славянски Напрези, что переводится как «Малый порог»…»
Спор о «росских» и «славянских» названиях днепровских порогов, и в особенности о том, к какому языку восходят «росские» названия, ведется с тех пор, как зародилась русская историческая наука, но он, очевидно, по-прежнему далек от окончательного разрешения. Для нас в этой теме важны два несомненных момента: 1) в середине Х века «росский» и «славянский» языки на взгляд иноземца ощутимо отличались друг от друга; 2) некоторые (но не все!) «росские» названия порогов достаточно хорошо истолковываются на основании средневековых скандинавских языков. Так росское «Эссупи» («Не спи») соотносят со скандинавским «Ves uppri» («Будь на страже»), а «Улворси» («Островунипраг») со скандинавским «Hоlmfors», где «holmr» - остров, «fors» - водопад. Название третьего порога «Геландри» («Шум порога») Константин называет славянским («росского» названия для него он не приводит). Между тем, давно найдено точное скандинавское соответствие ему - «Gelandi», что значит «Шумящий». Быть может, наш автор спутал «славянское» название с «росским»? Название пятого порога «Айфор» («Неясыть») с трудом подается истолкованию, но, возможно, ему соответствует скандинавское «Eiforr», где «ei» - «всегда, постоянно», «forr» - «спешащий, бурный» (то есть, «Вечно стремящийся», «Всегда бурлящий»). Название пятого порога «Варуфорс» («Вульнипраг») получает очень хорошую скандинавскую параллель в слове «Barufors», где «baru» - волна, а «fors» - порог. Название шестого порога «Леанти» («Веруци») трудно истолковать. Наиболее близко к нему скандинавское «Leande» («Смеющийся»). Однако, не исключено, что Константин ошибся, и «росское» название порога «Веланти»? Этому слову соответствует скандинавское «Vellandi» («Бурлящий», «Клокочущий»). Скандинавскую параллель росскому «Струкун» («Малый порог») до сих пор не нашли. Но, возможно, наименование его как-то связано со словом «struk», что значит «небольшой водопад».
Коль скоро речь зашла о скандинавах, самое время вспомнить свидетельство Бертинских анналов. Описанная в них ситуация с приемом послов «народа рос», по существу, единственный случай, когда этническая принадлежность руси стала предметом специального расследования. Важность вопроса (не являются ли послы тайными врагами?), угроза международных осложнений (эти люди были рекомендованы императором Византии), высокое положение заинтересованных сторон (приказ о расследовании исходил от самого императора Людовика) заставляют нас надеяться, что к делу отнеслись очень добросовестно. То, что послы, называвшие себя «росами», оказались на поверку шведами, не означает, конечно, что мы должны автоматически всех «росов» записать в шведы (наша летопись изначальную русь шведам как раз противопоставляет!). Однако историкам, отстаивающим славянское происхождении этого народа, данный факт аргументов также не прибавляет.
Если бы это был единственный случай, свидетельствующий о неславянском происхождении послов руси, его можно было бы интерпретировать как случайность, но дело в том, что это не так. На протяжении ста лет (с 839 по 945 гг.) тема «русских послов» возникает, по крайней мере, трижды. И каждый раз их «славянство» вызывает большие сомнения. Как уже говорилось, в «Повесть временных лет» были включены тексты двух (или трех) договоров наших первых князей с византийскими императорами. Каждый договор в вводной своей части содержит полный перечень имен послов. Имена эти, как нетрудно убедиться, весьма любопытны. Возьмем «шапку» договора 912 года: «Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид – посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его – светлых и великих князей, и его великих бояр…и по повелению от всех иже суть под рукою его сущих руси». Не менее экзотичной кажется «шапка» договора 945 г.: «Список с договора, заключенного при царях Романе, Константине и Стефане. Мы – от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря, Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянника Игоря; Улеб от Володислава; Каницар от Предславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Туродов; Либиар Фастов; Грим Сфирьков; Прастен Акун племянника Игоря; Кары Тудкоз; Каршев Туродов; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бёрнов; Ятвяг Гунарев; Шибрид Алдан; Кол Клеков; Стеги Етонов; Сфирка…; Алвад Гудов; Фудри Туадов; Мутур Утин; купцы Адунь, Адулб, Иггивлад, Улеб, Фрутан, Гомол, Куци, Емиг, Туробид, Фуростен, Бруны, Роальд, Гунастр, Фрастен, Игелд, Турберн, Моне, Руальд, Свень, Стир, Алдан, Тилен, Апубексарь, Вузлев, Синко, Борич, посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли». Если прибавить к этому перечню имена Рюрика и его братьев, мы получим довольно обширный набор «русских» имен, имевших хождение в первой половине Х века.
Можно ли на основании этого именослова сделать какие-то выводы об этнической принадлежности изначальной руси? Такие попытки принимались неоднократно. Сторонники норманнской теории настаивают на том, что многие из «русских» имен вполне могли восходить к скандинавским, хорошо известным нам по исландским сагам и другим источникам. Причем это справедливо не только в отношении таких распространенных имен, как Грим и Гуннар, но и многих других, чья скандинавская первооснова легко просматривается в летописном варианте. Так, Карлы возводят к Карли, Инегелд - к Ингьяльд, Фарлаф – к Фарульф, Рулав – к Хролейв, Гуды – к Годи, Карн – к Карни, Фрелав - к Фрилейф, Руар – к Хроар, Олег и Ольга – к Хельга, Фост и Фаст – к Фасти, Игорь – к Ингвар, Ивор – к Ивар, Шихберн – к Сигбёрн, Акун - к Хакон, Кары - к Кари, Бёрн – к Бьёрн, Алдан - к Халфдан, Гомол – к Гамал, Емиг - к Хемминг, Бруны – к Бруни, Роальд - к Хроальд, Гунастр – к Гунфастр, Фрастен – к Фрейстейн, Турберн - к Торбьерн, Свень – к Свейн, Стир – к Стур. При этом подчеркивают, что часть перечисленных имен – общескандинавские, а часть (например, такие, как Фарульф, Карни, Фасти, Сигбёрн, Гамал, Бруни, Гунфастр, Фрейстейн) встречаются почти исключительно в шведских областях.
Противники норманнской теории с ожесточением оспаривают многие из приведенных интерпретаций, считают их надуманными или говорят, что схожие имена встречались не в одной только Скандинавии. Но даже если принять все предложенные толкования, остается достаточно большое количество имен, которые не имеют прямых параллелей в скандинавском именослове. И это касается не только поздней эпохи князя Игоря, но и более ранней поры. Так, если имя «Рюрик» с большим или меньшим основанием возводят к «Рорик», то для «русского» имени «Синеус» до сих пор не удалось найти убедительной скандинавской первоосновы.
В заключении повторим, что говорили по интересующему нас вопросу мусульманские авторы. Как мы помним, единства между ними нет. Ибн Русте разделял славян и русов. Русы, по его словам «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булгар и там продают». То же самое и почти в тех же выражениях повторяет Гардизи. Однако испанский путешественник Ибн Йакуб, посетивший в 60-х гг. Х века Южную Германию, пишет, что язык у руси - славянский. Это мнение разделял и иранский географ второй половины IX века Ибн Хордадбех. «Если говорить о купцах ар-Рус, - писал он, - то это одна из разновидностей славян». Свидетельство Ибн Йакуба, правда, нельзя трактовать однозначно. Русь говорит у него по-славянски не от того, что это ее исконный язык, а потому что она смешалась со славянами (по той же причине, считал Ибн Йакуб, по-славянски говорят хазары и печенеги). Быть может, в его сообщении следует выделить два разновременных слоя: кое-что Ибн Йакуб почерпнул у старых авторов, кое- что у современных ему информаторов.
Интереснейший рассказ Ибн Хордадбеха о купцах-русах во много уникален. Ценность его возрастает еще и от того, что мы, по-видимому, имеем здесь дело с хорошо осведомленным человеком. Ибн Хордадбех, как уже говорилось, занимал пост начальника почты в области Джибал, на северо-западе Ирана, потом долго жил в Багдаде. Возможно, он сам видел русских купцов, доставлявших свои товары в Багдад на верблюдах. Многое в его описании не вяжется с трафаретным представлением, бытовавшем о русах на Востоке и в Византии. Русы Ибн Хордадбеха, вполне мирные, законопослушные люди, они славяне и, более того, - христиане (по крайней мере, они сами себя так представляют). Впору усомниться: неужели речь здесь и вправду идет о тех суровых и безжалостных воинах, каковыми предстают русы во всех остальных источниках? Но, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь действительность всегда многогранна и противоречива. Она не укладывается до конца в жесткие схемы историков. По-видимому, мы как раз и сталкиваемся тут с каким-то интересным и специфическим исключением, привносящем в общую картину новый оттенок (наша версия на этот счет будет изложена ниже). Однако суть этой общей картины, отнюдь, не меняется. Свидетельство Ибн Хордадбеха не может перечеркнуть сообщения других осведомленных авторов. Между тем, как мы видели, все они, говоря о славянах и руси, склонны не только разделять, но и противопоставлять два этих народа. Из совокупности многих косвенных и некоторых прямых указаний, рассмотренных нами выше, следует, что изначальные русы скорее всего не являлись славянами. Но были ли они скандинавами? Чтобы понять это, надо разобраться сначала, кто такие варяги.
9. Кто такие варяги?
Значение слов «варяги», «варязи», «варанги» или «веринги» по сей день остается гадательным (первые две формы встречаются в наших летописях, третья и четвертая – в греческих и арабских источниках). Была попытка произвести его от индоевропейского корня «вар» - вода. Но это объяснение очень мало нам дает, и к тому же кажется «слишком кабинетным». Интереснее другой вариант: образовать его от древне-норманнского «var», то есть «верность», «обет», тем более, что на скандинавское происхождение слова намекает его суффикс -ing (-eng) не встречающийся ни в славянском, ни в греческом языках. Однако сами скандинавы себя варягами не именовали, и вообще это понятие оставалось им долгое время незнакомым.
Быть может, мы лучше поймем, кто такие варяги, если установим ареал распространения этого слова? Исследуя арабские памятники, историки давно убедились, что на Востоке оно не имело широкого распространения. Среднеазиатский ученый-энциклопедист XI века ал-Бируни знал, что Балтийское море именовалось морем Варанк (то есть, по сути, Варяжским морем). Но этим и ограничивались все его известия. Писатель XIV века Абу-л-Фида не мог добавить к ним ничего нового. Он писал: «Рассказ о море Варанк. Я нигде не нахожу упоминания об этом море, кроме как в сочинениях ал-Бируни… Варанк – это народ, живущий на его берегу». На фоне большого количества известий о русах свидетельства восточных писателей о варягах можно считать ничтожными.
Несравнимо больше знает о варягах наша летопись. Варяги постоянно упоминаются в ней вплоть до времен Ярослава Мудрого. Варяжские дружины неизменно участвуют в походах киевских князей. При этом наблюдается следующая любопытная закономерность. Во второй половине IX века (в княжение Олега) понятия «русь» и «варяги» свободно заменяют друг друга. Они фактически никогда не употребляются в одном контексте, но видно, что всюду, где идет речь о варягах, подразумевается русь. К примеру, в походе Олега на Киев названы только варяги, а русь - нет, но потом оказывается, что как раз от этих варягов местные славяне и прозвались русью. Далее, среди участников похода на Константинополь летописец сначала называет только одних варягов, а о руси даже не вспоминает. Но по ходу рассказа мы узнаем, что русь сыграла в этом походе выдающуюся роль, о варягах же летописец словно забывает. Одно понятие здесь свободно заменяет другое.
С середины Х века (в княжение Игоря) «русь» и «варяги» начинают попадать в один контекст (так, среди участников второго похода Игоря на Константинополь названы как те, так и другие). С конца же Х века (с княжения Владимира) «русь» и «варяги» уже явно противостоят друг другу и в смысловом и в этническом плане: русь – это славяне, коренное население страны, варяги – это наемники, прибывшие к нам «из-за моря». Не возникает особых неясностей и в отношении этнической принадлежности этих поздних варягов, поскольку для XI века у нас появляется такой интересный источник, как исландские саги. Благодаря им, мы можем утверждать, что, какая-то часть варягов, находившихся на службе у князя Владимира, имела скандинавское происхождение. Во времена же князя Ярослава Мудрого подавляющее большинство варягов были уже явными скандинавами.
Напрашивается вопрос: если в XI веке варягами являлись скандинавы, следует ли из этого, что в Х и IX веках они тоже были скандинавами? Строго говоря, подобное заключение не совсем корректно. Известно много примеров, когда бытующее на протяжении долгого времени понятие, оставаясь по звучанию и форме тем же, наполняется новым содержанием. К тому же изучение исландских саг показало, что в отношении восточных земель они имеют весьма ограниченный исторический и географический горизонт. Первый русский князь, упомянутый в сагах, - Владимир Святой, да и о том сохранились достаточно фрагментарные представления. Что же до его предшественников, то они не упоминаются вовсе. Вместе с тем, саги имеют очень неясное представление о странах Востока. Волжский торговый путь и Каспийский регион им совершенно неизвестны. Зато саги знают важнейшие русские города на днепровском торговом пути (особенно Новгород и Киев). Неплохо осведомлены они о Византии и о Константинополе. Другими словами, в них отразилась обстановка конца X - середины XI веков, и мы едва ли можем связать героев саг с теми русами, что оставили такие яркие воспоминания о себе в Булгаре, Хазарии и на Каспии. Вместе с тем, нельзя забывать, что саги исландцев достаточно специфический источник, запечатлевший в себе исторические предания преимущественно западной части скандинавского мира – прежде всего, самих исландцев и норвежцев. Предания шведов, которые для нас в данном случае представляют особенный интерес, получили в них лишь слабый отклик. (Нельзя забывать о том, что из 97 рунических текстов, связанных с Русью, 82 обнаружены в Швеции; из них 32 – в Упланде и 35 в Сёдерманланде).
И все же некоторые обстоятельства указывают на то, что ранние варяги также были сродни скандинавам. В этом убеждает нас, в том числе, наблюдение за смысловыми переменами в понятиях «русь» и «варяги». Мы видели, что в раннюю эпоху они фактически совпадали, однако с течением времени стали все дальше расходиться друг от друга: русь делалась все менее «варяжской», а варяги все менее «русскими». Можно объяснить, почему наименование «русь» закрепилось за славянами – это стало следствием их политического объединения под верховенством народа с таким именем. Но могло ли в дальнейшем наименование «варяги» (по мере того как пришлая русь растворялась в среде туземцев) так легко перейти на отряды скандинавских наемников, если бы сами эти изначальные варяги не имели со скандинавами ничего общего?
Обратиться теперь к греческим источникам. Поначалу здесь можно наблюдать ту же размытость границ между «варягами» и «росами». Из летописей известно, что в начале 80-х гг. Х века, еще до своего крещения, Владимир отослал в Византию большое количество варягов, которые ему самому больше были не нужны. Несколькими годами позже он отправил на помощь императору Василию II еще один большой отряд своих воинов. С этого времени «росский корпус» несколько раз упоминается в греческих документах, но о варягах они молчат. Первое известие о неких «варангах», которые зимовали на берегах Малой Азии, относится к 1034 г. Но из контекста ясно, что эти варанги тоже принадлежали к росскому корпусу. В дальнейшем «варангский» корпус сосуществовал с «росским» (надо полагать, славянским). Со второй трети XI века в «варангском» корпусе служили в основном скандинавы. Однако сами они сравнительно поздно стали использовать этот термин. И применяли они его как раз в том значении, которое он имел в Византии, то есть для обозначения лейб-гвардии, состоящей на службе у византийского императора. Так, например, в «Саге о Харальде Суровом» говорится, что в Константинополе находится «множество норманнов, называемых там варангами». Для того, чтобы сделаться «варангом», скандинаву мало было просто приехать в Грецию - нужно было вступить в императорскую гвардию. В «Саге о людях из Лаксдаля» императорских наемников-скандинавов называют «вэрингами». После 1066 г., когда Англия была завоевана норманнами, в Константинополе наблюдается наплыв англо-саксонских эмигрантов. Все они вступали в качестве наемников в «варангский» корпус. Так что с последней трети XI века «варанги» в Византии это преимущественно англичане.
Итак, значение слова «варяг» с течением времени постепенно меняло свой смысл. Однако на Руси и в Византии этот процесс шел по-разному. Для византийцев слово «варанг» изначально было прочно связано с представлением «наемник». Первое время, когда понятие «варанг» окончательно отпочковалось от понятия «рос», представлялось существенным, чтобы этот наемник являлся именно скандинавом. Но потом на передний план вышла социальная составляющая понятия, а этническая, напротив, отошла на второй. И тогда уже не важно стало – кто служит в императорской лейб-гвардии – скандинавы или англичане, все они были в равной степени «варангами».
На Руси, как нам кажется, слово «варяг» никогда не теряло своей этнической составляющей. Изменение понятия «варяг» шло в сторону расширения его значения, постепенного включения в себя все новых и новых смыслов. К началу XII в., когда была закончена «Повесть временных лет» и когда эпоха настоящих наемников-варягов уже миновала, слово это близко сошлось по смыслу с современным «скандинав». Поэтому Нестор и называет в вводной части своей летописи «варягами» народности шведов и норвежцев. Но такая «расширительная» трактовка понятия, как нам кажется, была в ходу не всегда. Внимательно наблюдая за употреблением слова «варяг», мы замечаем, что даже для XI века, когда «варягами», несомненно, были скандинавы, эти два слова не совпадают по значению. «Варяг» в понимании греков и славян это не просто «скандинав», а скорее «скандинав вне Скандинавии». Поэтому «варягом» называли в X-XI веках скандинавского воина, наемника, дружинника, находящегося на службе у князя. Но, в отличие от Византии, у нас связь между понятиями «варяг» и «наемник» не являлась изначальной. У восточных славян сохранилось отчетливое воспоминание о той эпохе, когда варяги вообще никому не подчинялись и служили только самим себе.
Если же «варяг», этот «скандинав вне Скандинавии», не является «наемником», то кто он тогда? Прежде всего, воображение рисует нам флотилии викингов, рыщущих вдоль берегов в поисках добычи. Такого рода варяги, по-видимому, и обложили в 859 г. данью чудь, кривичей, словен и весь. Возможна, однако, и другая картина: колонисты скандинавского происхождения, осевшие в землях балтов, финнов или славян. Может быть, именно в этом смысле надо понимать те немногочисленные сообщения источников, где о варягах определенно говорится как об особом народе или племени? В вводной части «Повести временных лет», как мы помним, тоже есть такое темное место: «Потомки Иафета также: варяги, шведы, норманны, готе, русь, англы, волохи, римляне, немцы…»
Но есть ли у нас основания, говорить о каких-то варяжских колониях в Восточной Прибалтике? К сожалению, восточно-прибалтийская история VII - IX веков известна очень плохо. От тех далеких времен до нас дошли только легенды. Но легенды эти весьма любопытны. Исландский писатель XIII века Снорри Стурлусон в своем собрании исторических саг «Круг земной» рассказывает о тинге, который произошел в Упсале (Швеция) в 1018 г. Один из выступающих на этом тинге начинает вспоминать о славном прошлом свеев (шведов) и о победах одержанных во времена упсальского конунга Эйрика Эмундарсона. Этот конунг «пока он мог, он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны, и покорил Финнланд (страну финнов) и Кирьяланд (Карелию), Эйстланд (страну эстов) и Курланд (страну куршей) и много земель в Аустрлёнд (Восточной Прибалтике). И можно видеть те земляные укрепления и другие великие постройки, которые он возвел…» Считается, что Эйрик Эмундарсон умер в 882 г. в преклонном возрасте, и время, когда он был в расцвете сил, пришлось на начало его правления – 850-860-е гг. Из «Жития Святого Ансгария» известно, что около 855 г. другой шведский конунг Олав из Бирки воевал против куршей и наложил на них дань. Для нас важно, что эти данные находят прямой отклик в нашей летописи. Как мы помним, варяги берут дань со словен, кривичей, чуди и веси в 859 г. (а фактически несколькими годами раньше), то есть как раз в то время, когда шведские конунги вели усиленные завоевания в Восточной Прибалтике. Археологи открыли несколько скандинавских поселений этой поры на землях современной Латвии и Эстонии – свидетельство того, что какие-то островки скандинавского расселения здесь действительно существовали. Впрочем, мы можем допустить, что шведский «натиск на восток» начался задолго до IX века. Тот же Снорри пишет, что легендарный упсальский конунг Ивар Широкие Объятия также пытался (и не без успеха) утвердиться в Восточной Прибалтике, а жил он века за полтора до Эйрика Эмундарсона.
Итак, мы предположили, что слово «варяг» могло иметь в начале XII века два значения – новое, близкое по смыслу к «скандинав» и старое, полузабытое, которое можно истолковать как «викинг», «колонист шведского происхождения». Если это так, то в каком смысле использовано оно в вводной части «Повести временных лет»? Вообще говоря, приемлемы оба значения. Предположим, что под «варягами» подразумеваются скандинавы вообще. В IX – XI веках они, несомненно, господствовали в водах Балтийского моря, поэтому оно вполне логично именуется «Варяжским». «Варяги», которые «сидят» на берегах этого моря – шведы. Сложнее обстоит с теми варягами, что «сидят» к востоку от моря «до предела Сима». Но их можно каким-то образом связать с мужами Рюрика, которые утвердились во всех важных пунктах волжского торгового пути от Изборска до Мурома. А путь по Западной Двине ведет в «землю варягов», так как, переплыв через море, можно попасть в Швецию. Как видим, нарисованная картина вполне правдоподобна, и многие историки соглашаются толковать текст летописи именно в таком духе. Нельзя, впрочем, не заметить в подобной трактовке некоторой несогласованности. Странно, что в одном смысловом ряду оказывается народ шведов и мужи Рюрика, «сидящие» по славянским и финским городам. Нельзя также забывать о другой варяжской ветви, сидящей «по тому же морю и к западу до земли Английской и Волошской». И, наконец, как нам быть с варягами, упомянутыми среди «потомков Иафета» наряду со шведами, норманнами, готландцами и русью?
Однако, если предположить, что слово «варяг» использовано здесь не в позднем (расширительном), а в первоначальном своем значении, которое мы гипотетически восстановили, как «скандинав вне Скандинавии», все три эти неясности уходят, и вообще картина обретает более логичный вид. Балтийское море названо в этом случае «Варяжским», поскольку его бороздят флотилии варягов-викингов, угрожающих всем прибрежным жителям и удерживающих в своих руках всю местную торговлю. Варяги, которые «сидят» на берегах этого моря, отнюдь не сами шведы, живущие на западе, а их военные колонисты, утвердившиеся на восточном побережье вплоть до «земли Английской» на западе. Они же «сидят» и далее на восток - «до предела Сима». А путь по Западной Двине ведет совсем не в Швецию, но в какое-то конкретное место на восточном побережье Балтики, неподалеку от ее устья. Здесь и следует искать подлинно «варяжскую землю». Быть может, где-то поблизости располагалась и прародина изначальной руси?
10. Тайна «русского» имени
Рядового человека могут не интересовать все тонкости спора между различными школами историков, так или иначе трактующих факты образования Древнерусского государства. Но каждому, наверно, интересно узнать, почему мы зовемся «русскими», почему страна наша именуется «Россия», и как появилось древнее слово «Русь», равно применяемое в прошлом в качестве названия государства и в качестве самоназвания населявшего его народа. Вопрос этот очень трудный. Этноним «русь», без преувеличения, таинственен во всех отношениях: нам не ясны ни его смысл, ни его происхождение, ни история его распространения. Даже звучание его кажется странным, неславянским. Вспомним названия древних восточнославянских племен: поляне, древляне, радимичи, вятичи… И вдруг русь! Откуда могло появиться это слово?
Как ни странно, понять это легче, чем объяснить. Открыв «Повесть временных лет» мы едва ли не на первой странице обнаружим тот этнонимический ряд, к которому «русь» очень близка по своей форме. Речь идет о древнерусских названиях прибалтийских финских племен: сумь, корсь, емь, весь, либь, лопь, водь, чудь. Но что общего может быть у приднепровских славян с прибалтийскими финнами? Или же это простое совпадение? Прежде, чем искать ответа в Прибалтике, естественно обратить взгляд на область вокруг Киева, туда, где на протяжении четырех веков располагался политический центр Древнерусского государства. К сожалению, единственный достойный внимания объект, имеющий отношение к исследуемому вопросу и располагающийся в нужном нам месте - это река Рось, являющаяся правым притоком Днепра. Быть может, название народа произошло от нее? Историки-антинорманисты с необычайной тщательностью искали подтверждения этой догадке, но так и не нашли его. Ни наша летопись, ни народные предания, ни свидетельства иностранных источников никогда не предавали Роси какого-то особенного значения. Ни в древности, ни позже на ее берегах не случалось каких-либо выдающихся событий, здесь никогда не располагались важные политические центры. Словом, нет ровным счетом никаких оснований для того, чтобы ее название послужило толчком к образованию общенационального имени.
Правда, река Рось являлась пограничной для племени, территория расселения которого стала в дальнейшем центром Киевской Руси. Но нам хорошо известно, что племя это называлось поляне, а не как-либо иначе, так что прямая связь между гидронимом и этнонимом никак не обнаруживается. (Некоторые историки утверждают, что поляне на самом деле были вовсе не поляне, но росы или русы, только летописцы почему-то забыли об этом упомянуть, однако не существует ни одного источника, который прямо или косвенно подтверждал бы эту точку зрения). Предположим, все же что такая связь могла существовать. В таком случае мы должны были бы ожидать появления совсем другого этнонима – что-нибудь вроде «росичей» или «росян», но никак не «роси», а тем более «руси». Ведь не могли же славяне, жившие по берегам реки, просто назваться ее именем.
Как уже говорилось, никто из наших летописцев и не настаивает на том, что слово «русь» родилось на юге. И Нестор, и его предшественники полагали, что оно пришло в Среднее Приднепровье вместе с варягами-русью, которые за двадцать лет до этого были призваны в Новгород (Ладогу). Историки, отстаивающие теорию северного происхождения этнонима «русь», оказались в более выигрышном положении, нежели их оппоненты. Лингвистическая обстановка Восточной Прибалтики, где находятся в тесном контакте несколько разноязычных народов, предоставила им больше возможности для маневра. В результате норманистам удалось выстроить, хотя и сложную, но внешне убедительную цепочку словесных превращений, объясняющую рождение этнонима «русь».
В кратком изложении их доводы сводятся приблизительно к следующему. Название Швеции по-фински звучит как Ruotsi, а по-эстонски - Roots. От этого слова как раз и могло образоваться славянское «русь», поскольку в славянском языке дифтонг «uo» («оо») должен был перейти в «у» или «о», а сочетание «ts» в «т» или в «с». Именно по этой модели самоназвание финнов «суоми» перешло у славян в «сумь». Что до финского Ruotsi (Roots), то оно, по мнению норманистов, происходит от шведского Roter или Rotin - так называлось в IX в. шведское побережье Упланда, лежащее против Финляндии. Но так как Roter нельзя напрямую связать с Ruotsi, предлагают следующую схему словообразования. Название Roter ведет свое происхождение от древне-шведского «rodr» – гребля. И это не случайно, поскольку обязанностью местных жителей было поставлять гребцов для кораблей конунга. Обитателей упландского побережья называли rods-men («люди гребли», собственно, «гребцы»), ибо «rods» в скандинавском - родительный падеж от «rodr». В финском языке при усвоении сложных имен других языков представляется вполне обычным явлением заимствование одной лишь первой составной части имени. И если эта первая часть является родительным падежом, слово может быть бессознательно принято в форме этого падежа. Так rods-men преобразовалось просто в rods, а затем, в соответствии с особенностями финского языка, «о» перешло в «uo» или «оо», а «d» в «t». Так получились Ruotsi и Roots.
В этой теории довольно много «узких» мест, с большим или меньшим основанием критикуемых антинорманистами. Для нас по большому счету неважно, как образовалось финское «ruotsi» («roots»), главное, что этим словом действительно обозначали Швецию и шведов. Гораздо важнее другое: каким образом оно могло быть воспринято славянами? Ведь из того, что финны именовали шведов «ruotsi» («roots»), совсем не следует, что и славяне должны были их так называть. В самом деле, мы знаем, что у славян издревле существовало собственное слово для обозначения этого народа («свеи»), близкое к его самоназванию. И по прямому утверждению летописного рассказа и по соображениям здравого смысла, слово «русь» могло образоваться от «ruotsi» («roots») лишь при соблюдении двух обязательных условий: 1) пришлые варяги должны были сами называть себя «ruotsi» или «roots», 2) в восприятии славян эти пришельцы должны были быть чем-то очень близки к прибалтийским финнам. Другими словами, мы должны предположить, что существовало некоторое место с финским туземным населением, среди которого расселились многочисленные выходцы из Швеции. Причем совместное проживание двух этих народов должно было протекать достаточно долго, так что бы пришельцы хотя бы отчасти смешались с местными жителями. Только тогда в своем самоосознании колонисты могли отделить себя от прочих шведов и принять то финское имя, которым их величали туземцы – ruotsi («roots»).
В многолетней полемике между сторонниками скандинавского и славянского происхождения изначальной руси, вопрос о возможной финской или, скорее, финно-скандинавской природе этого народа поднимался редко. Между тем, такое допущение могло бы в какой-то мере прояснить сам феномен призвания варягов. Не секрет, что одна из главных причин психологического отторжения летописной «варяжской легенды» состоит в глубоком внутреннем убеждении многих историков: славяне не могли добровольно подчиниться чужакам! Потому и не прекращаются поиски изначальной руси среди прибалтийских славян. Ее хотят видеть то в ободритах, то в рюгенских руянах. При этом как-то оставляют без внимания, что два племени из четырех, участвовавших в призвании (чудь и весь), были финскими, а два других (словени и изборские кривичи) имели многовековой опыт сосуществования с финским туземным населением, отчего даже древности их археологи именуют иногда «славяно-финскими» (http://proza.ru/2020/08/17/966). Если же и сами пришельцы оказались не чужды финским обычаям, то различий между обеими сторонами на бытовом и языковом уровне могли быть гораздо меньше, чем может показаться на первый взгляд. Да и в дальнейшем, вплоть до самой смерти Рюрика, власть варягов гораздо охотнее признавали финноязычные, чем славяноязычные племена. Наша летопись, как мы уже упоминали, в вводной своей части дает некоторые основания говорить о двойственной природе изначальной руси, поскольку в перечне народов та помещена дважды – среди скандинавских и среди финских племен.
Учитывая приведенные соображения, мы имеем все основания согласиться с вдумчивым норманистом Томсоном, который почти полтора века назад заявил: «Скандинавское племя, которое славяне специально называли заимствованным от финнов именем русь … ни в коем случае не могло… быть призвано финнами и славянами непосредственно из Швеции. Оно должно было состоять из шведских переселенцев, первоначальную родину которых следует искать в прибрежье, лежащем прямо против Финского залива, но которые уже прожили известное время где-нибудь по соседству с финнами и славянами…»
Воспользуемся теперь этим советом.
11. Где могла находиться прародина изначальной руси?
Прежде, чем ответить на поставленный вопрос, постараемся понять, что мы вообще ищем. Для этого сведем воедино все признаки изначальной руси, на которые указывают наши и зарубежные источники. Итак, если бы мы захотели составить ее «словесный портрет», то должны были бы отметить следующие характерные черты: 1) Это особый народ со своим самоназванием, близким к финскому «ruotsi» или эстонскому «roots», и своим верховным правителем – «хаканом». 2) Место проживания этого народа – «остров в три дня пути». 3) Это очень воинственный, морской народ, совершающий свои нападения на кораблях. 4) Это достаточно многочисленный, но все-таки небольшой народ. (Имя его в свое время прогремело далеко на Востоке, вместе с тем нелегко обнаружить сейчас его следы; переселяясь после призвания, Рюрик с братьями, по свидетельству летописца, «взяли с собой всю русь»). 5) Это «варяжский», по всей видимости, скандинавский народ. 6) Скандинавские черты сочетаются в этом народе с финскими; возможно, что в основе своей он состоит из шведских переселенцев, смешавшихся с туземным финским населением. 7) Место проживания этого народа находится неподалеку от области расселения чуди, словен, изборских кривичей и веси.
Уже давно замечено, что всем перечисленным условиям полностью удовлетворяет только один единственный регион – нынешняя Западная Эстония с островами Сааремаа и Хийумаа. Здесь находим мы болотистый остров в «три дня пути» с чудским финноязычным населением, расположенный по соседству со Швецией и славянскими землями и лежащий, к тому же, как раз напротив устья Западной Двины. Наша летопись не указывает прямо, где находилась прародина изначальной руси. Но мы уже обращали внимание, что в вводной части «Повести временных лет» русь и чудь некоторым образом сближаются между собой и дистанцируются от «всяких народов». Позже чудь очень активно участвует в «призыве» варягов. В географическом отношении Западная Эстония идеально соответствует тому, что мы ищем. Но имеются ли у нас какие-то другие доводы в пользу того, чтобы отождествить ее с прародиной изначальной руси? Да, такие основания есть, хотя их и нельзя назвать весомыми. К сожалению, вся история Восточной Прибалтики до седины IX века почти сплошь легендарна. К тому же легенды эти, скорее всего лишь «тень тени» реальных событий. Тем не менее, они весьма интересны.
Датский хронист конца XII – начала XIII века Саксон Грамматик в первых книгах своей «Датской истории», повествующих о событиях седой старины, много говорит о сильном государстве Роталия (он также именует его Русция), расположенном в Западной Эстонии. Хотя эта часть «Истории» справедливо считается фантастической и совершенно недостоверной, любопытно само размещение в этом регионе государства с таким названием. Саксон рассказывает о многочисленных и упорных войнах, которые датчане постоянно вели с жителями Роталии– рутенами. Столицей рутенов был город Ротала. Упоминается также другой город Палтиска. Судя по описанию, рутены жили на материке (эта прибрежная область, напротив Сааремаа, называлась у скандинавских авторов «Вик»), но они были морским народом, по крайней мере, располагали большим флотом и были искусны в морских сражениях. Рассказывается также о войне рутенов со шведами, из чего можно заключить, что рутены – не шведы. Существуют и другие, весьма, впрочем, отрывочные свидетельства, что воспоминания об «эстонской Руси» не совсем легендарны (полную подборку этих известий можно найти в книгах А. Г. Кузьмина). Так, например, в XIII веке, когда началась христианизация Эстонии, жители Сааремаа в современных хрониках определенно назывались «русскими», а села напротив острова так же именовались «русскими». В «Хронике линчепингских епископов» шведа Иоганна Мессениуса (XVII в.) содержится упоминание, что во время шведского похода 1220 г в Вик, «в Руссию», «рутены» убили епископа.
Мы имеем недвусмысленные свидетельства того, что западное и северное побережье Эстонии, а также остова Хийумаа и Сааремаа уже в раннем средневековье стали объектом скандинавской колонизации. Повсюду здесь найдено большое количество готландских и среднешведских украшений, оружия, деталей одежды, некоторые погребения совершены в ладье по скандинавскому обряду. Важно, что наибольшее скопление скандинавских древностей наблюдается как раз на острове Сааремаа и на противолежащей ему материковой части Эстонии. Для обоих этих областей существовали даже особые скандинавские названия – Eysysla («Островная сюсла») – для Сааремаа и Adalsysla («Основная сюсла») – для прибрежной материковой части Эйстланда напротив острова Сааремаа (сюсла – в скандинавском языке особый термин для обозначения небольшого административного округа).
Обилие восточно-прибалтийских топонимов в скандинавских письменных источниках, начиная со стихов скальдов и рунических надписей, - также важный показатель ранних и интенсивных связей региона со Скандинавией. Наиболее широко представлены в ней именно западное и северное побережье Эстонии, где скандинавам известны наряду с более общим названием земли (Эйстланд) наименования более мелких областей. Одновременно рунические надписи дают еще одно свидетельство особого положения эстов во взаимоотношениях свеев с Восточной Прибалтикой. В них насчитывается 16 личных имен, образованных от этнонима «эст». Все это, по-видимому, свидетельствует о давних, вероятнее всего родственных контактах свеев и эстов, память о которых сохранялась в семейных преданиях.
Возможно, и в наших источниках существуют какие-то свидетельства, указывающие на личные связи руси с Эстонией. Историки выделяют, например, несколько чудских (эстонских) имен в договоре Игоря: Каницар, Искусеви, Апубьксарь. Подозревают, что имя Улеб тоже могло быть исконно чудским (известны эстонские имена Олев, Алев, Сулев, связанные, по-видимому, с эстонским ulev – «высокий», «величественный»). Саксон Грамматик приводит имя одного из вождей рутенов - Траннон. С этим именем может быть сопоставлен Труан из договора Игоря. Интересно так же выяснить по какой модели «коверкались» в «русской» среде исконные скандинавские имена. Не исключено, что упомянутые в договорах 912 и 945 гг. имена, вроде Карлы, Гуды, Слуды, Кары, Бруны, изменили свое традиционное звучание под влиянием чудской традиции. (Мы можем это предположить, поскольку в «Повести временных лет» под 1068. упомянут некий «чюдин» Тукы).
Итак, можно сказать, что у района Западной Эстонии, избранного нами чисто умозрительно («методом исключения») в качестве прародины руси, действительно есть основания претендовать на эту роль. Конечно, обнаруженных свидетельств крайне мало, в большинстве своем они легендарные или косвенные. Однако важно уже то, что, при существующем острейшем дефиците добротной исторической информации, эти свидетельства вообще обнаруживаются, и наши предположения не повисают в воздухе.
12. Можно ли говорить об «исходе» руси?
Нас не должна смущать крайняя скудость данных о прародине изначальной руси. Это скорее общий закон, чем исключение. Историки с величайшим трудом устанавливают места первоначального обитания готов, гуннов, авар, венгров. А ведь племена эти в свое время в полном смысле слова «потрясли Европу». Младенчество великих народов проходит незримо для соседей, зато их появление на арене истории подобно взрыву, отголоски которого слышатся через века. Многое говорит о том, что русь рано покинула свою прародину и сыграла предназначенную ей историческую роль уже далеко за ее пределами. В связи с этим событием попытаемся обозначить проблему, мало освещенную источниками, но очень важную для понимания ранней истории Древнерусского государства. Выше уже дважды приводились слова летописца, брошенные им словно вскользь. Рассказывая о Рюрике, Синеусе и Труворе, которые отправились править призвавшими их племенами, он сообщает, что те «взяли с собой всю русь». Очень часто это сообщение остается без внимания и почти всегда недооценивается. Считается, что варяжские князья явились к славянам и финнам только со своими родичами и небольшими дружинами, что весь факт «призвания» вылился просто в утверждении на новгородском (ладожском) столе князя иноземного происхождения.
Но если всмотреться внимательно в сообщения летописца, событие это не выглядит так ординарно. «Призванию» предшествовало нашествие каких-то варягов «из-за моря». Из скупых известий Снорри Стурлусона, можно заключить, что за всем этим стояли шведские конунги, которые как раз в те годы усилили свой натиск на Восточную Прибалтику, и что угроза на самом деле была нешуточная. Не стала ли русь одной из жертв этой неведомой нам войны? Видим, по крайней мере, что причины для «исхода» у нее имелись. Если это так, то лаконичная фраза летописца извещает нас о переселении с берегов Балтийского моря в глубь Восточно-Европейской равнины пусть небольшого, но все-таки народа.
Насколько он был многочисленным? Гардизи, как мы помним, говорит о «ста тысячах» русов. Скорее всего, он преувеличивает. Хотя, если включить в означенное число помимо воинов, женщин, детей, рабов, союзников и данников на материке, то едва ли цифра эта в разы отличается от реальной. Сколько руси отправилось вслед за князьями на восток можно только гадать, но, очевидно, что речь идет не о малой дружине. Число пришлых варягов, поселившихся в Новгороде, оказалось так велико, что летописец годы спустя кратко констатирует: «Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были славяне». О весьма внушительном количестве пришельцев говорит и та легкость, с которой утвердили они свой контроль над всеми речными развязками на торговом пути из Прибалтики к Волге. Проходит всего несколько лет после призвания, а Рюрик уже «властвует» не только над Новгородом, Изборском и Белозером, но также над Полоцком, Ростовом и Муромом. И повсюду «находники»-варяги поддерживают его власть личным присутствием. Едва объявившись на севере, русь стремительно растекается во все стороны. Менее всего это напоминает действия «небольшой» княжеской дружины, скорее перед нами «народ-войско», выступающий по собственной инициативе.
Но ничто не свидетельствует так красноречиво о переизбытке материальных средств, людей, энергии и инициативы, как заграничные походы руси. Все крупные экспедиции, осуществленные этим народом в середине IX века, не являлись, по сути, княжескими предприятиями. То же самое можно сказать об известном походе 860 года на Константинополь, во главе которого оказались «варяги некняжеского рода» Аскольд и Дир. Уже то, что в период энергичного утверждения власти Рюрика на западе (среди полочан) и на востоке (среди мери и муромы) нашлось внушительное количество «свободной» руси, готовой пуститься в далекие южные походы, подтверждает наше предположение: за «призванием» князей надо в действительности видеть «исход» народа. Ведь, по словам Продолжателя Амартола, русь явилась тогда под стены византийской столицы на двухстах (а по свидетельству Иоанна Диакона, даже на трехстах шестидесяти) кораблях. И ни один источник не упоминает о возможных союзниках руси - славянах. Это было «чисто русское» предприятие, равно свидетельствующее как о многочисленности пришлой руси, так и о ее дерзости.
13. Ладога или Новгород? Ас-Славийа
Нам осталось разобрать последний вопрос, напрямую связанный с темой «призвания»: куда же на самом деле, в Новгород или в Ладогу приехал княжить Рюрик? В летописях в связи с этим царит любопытный разнобой. Новгородская первая летопись, сохранившая древнейшую версию «варяжской легенды», сообщает, что Рюрик сел в Новгороде. В списке Лавреньевской летописи после слова «Рюрик» оставлено незаполненное место, видимо, переписчик, имея на этот счет разноречивые источники, не знал какой город ему выбрать. В Московсвско-академическом списке говорится, что Рюрик сел в Новгороде, но Ипатьевская летопись однозначно утверждает, что местом его первоначального княжения была Ладога.
Внимательное исследование текстов показало, что, вплоть до начала XII века местом призвания варягов неизменно считался Новгород. В этом не сомневался и Нестор, который, по-видимому, сам на севере не бывал. Но второй редактор его труда, условно именуемый Ладожанином, в Ладоге, несомненно, побывал. Он первым и принес на юг несколько ладожских преданий. Оказалось, что не только Рюрик поначалу правил в Ладоге, но и следующий варяжский князь Олег имел с этим городом какую-то тесную связь и даже был тут похоронен. Редакцию несторовского труда, осуществленную Ладожанином, как раз и донесла до нас Ипатьевская летопись. Лишь немногие, впрочем, соглашались ей верить. Громадное влияние, какое имел со второй половины Х века Новгород и то ничтожное значение, которым пользовалась в дальнейшем Ладога, как будто не оставляли места для сомнений - Рюрик мог быть призван только в Новгород! О важном его значении говорили и попавшие в летописи предания, относившие основание Новгорода к седой старине. Так, рассказывая о расселении словен, Нестор замечает: «словени же сидоша около озера Илмеря, и прозвашася своим именем, и сделаша град и нарекоша Новъгород…» В некоторых позднейших новгородских летописях и в Никоновской после этого следует добавление: «и посадиша старейшину Гостомысла». А в Воскресенской летописи эта статья изложена еще более подробно: «И пришедшее словене с Дуная и седше у озера Ладожьскаго, и оттоле прииде и седоша около озера Ильменя, и прозвашася иным именем, и нарекошася русь реки ради Руссы, иже впадоша во озеро Илмень; и умножився им, и соделаша град и нарекоша Новград, и посадиша старейшину Гостомысла…»
Сомнения появились после начала крупномасштабных археологических работ в обоих городах. Как известно, новгородская почва имеет благодатное для археологов свойство: в ней хорошо сохраняются остатки дерева. Изучая уникальный рисунок годовых колец на бревнах, археологи могут с необычайной точностью определить, в каком году было срублено то или иной дерево, использованное потом при ремонте городских мостовых. Результаты исследований оказались до некоторой степени обескураживающими: древнейшие из обнаруженных построек относятся к первой трети Х века! Фактически же территория Новгорода начала интенсивно заселяться только в середине столетия. Первоначально возникли отдельные поселки - будущие Наревский, Словенский и Людин концы. Объединение поселков в единый город завершилось во второй половине Х века со строительством Детинца (крепости).
Выходит, что Новгорода в эпоху призвания варягов просто не существовало? Если судить строго фактически, то да. Но в 2 км от Новгорода, вверх по течению Волхова, на острове, образованном прибрежьем Ильменя, правым берегом Волхова и Волховцем было обнаружено Городище, основанное в последних десятилетиях IX века. Позже, в XII-XV веках именно тут находилась резиденция новгородских князей. Большинство современных историков считают, что все летописные упоминания Новгорода в IX веке относятся как раз к этому месту, хотя, скорее всего, называлось оно тогда иначе. Лишь после того, когда в Х веке появился Детинец, он и стал именоваться Новгородом, причем, «новым» его считали как раз по отношению к «старому» Городищу. Позже это название распространилось на все концы.
Зато древности Ладоги оказались безупречными. В известном смысле, реальность даже превзошла ожидания. Поселение на берегах реки Ладожки было основано уже в середине VIII века и, по-видимому, действительно являлось племенным центром ильменьских словен. Уже с очень ранних времен, едва ли не с самого основания, здесь хорошо прослеживается присутствие скандинавского элемента. Скандинавы и впрямь хорошо знали Ладогу, которая не раз упоминается в их сагах под именем Альдейгью. Сейчас едва ли можно сомневаться в том, что и в политическом отношении роль Ладоги долгое время была уникальной. Она считалась чем-то вроде личного владения великого князя и вплоть до середины XI века оставалась независимой от новгородских властей. Возможно, что такое положение сложилось уже при первых варяжских князьях Рюрике и Олеге и связано оно как раз с тем, что Ладога была как бы «изначальным» владением верховного правителя Руси.
Может ли служить все сказанное основанием для заключения, что Рюрик действительно был призван в Ладогу, а не в Новгород? И, да и нет. Многовековая, очень устойчивая традиция считать Новгород «стольным» городом Рюрика едва ли могла появиться из ничего, на пустом месте. Она, очевидно, имела под собой какие-то основания. Рюрик вполне мог сначала обосноваться в Ладоге, а потом по какой-то причине перенести свой стол в Городище. Подобные вещи происходили потом неоднократно. Князья не любили старых племенных центров, где сильна была родовая знать и вече. В этом смысле более «молодой» Новгород, наверно, выгодно отличался от «старой» Ладоги. Некоторые историки вообще считают, что Новгород был основан пришлыми варягами. Действительно, установленное археологами время возникновения Городища – последние десятилетия IX века – очень близко к дате «призвания».
Идентифицируя перечисленные ал-Истахри «группы» изначальной руси с историческими центрами Древнерусского государства, историки практически единодушно соотносят Новгород с «самой отдаленной из них, называемой ас-Славийа». И дело не только в том, что Ладога и Новгород служили политическими центрами словен, возможно и в самой топонимики раннего Новгорода существовало какое-то название с корнем «слав» (Славенский конец, Славенский холм и т.п.). Ас-Славийа единственная из «групп» руси, которая не имеет своего «царя». По-видимому, ал-Истахри отразил в своем сообщению ситуацию конца IX - начала Х в., когда политический центр руси уже переместился в Приднепровье, но на севере (в Новгороде или в Ладоге) продолжало проживать достаточное количество изначальной руси. «Остров руси» мы, наверно, также должны относить к этой «группе», хотя, после переселения значительной части его населения («всей руси») в земли призвавших их племен, он таковым по сути уже не являлся. Скорее всего, Сааремаа был очень быстро заселен эстами. Да и сама ас-Славийа совсем недолго могла оставаться отдельной «группой» руси. Перехода этнонима на местное славянское население (в отличие от полян) здесь не произошло. Словени новгородские так и не стали «русью». Спустя несколько поколений пришлые варяги растворились среди славян. Вместе с ними ушла в прошлое «группа» ас-Славийа (хотя арабские авторы продолжали упоминать ее даже столетия спустя).
14. Третья «группа» руси: ал-Арсанийа
Как уже отмечалось выше, для нашего летописца не существовало вопроса о том, где следует искать изначальную русь – он однозначно указывал на берега Балтийского моря. Между тем имеется довольно значительный комплекс свидетельств, говорящих о том, что на юге тоже существовала какая-то своя, южная русь. Правда свидетельства эти разрозненные и не очень ясные, тем не менее, нельзя оставить их без внимания.
Уже упоминавшийся арабский географ ал-Истархи сообщает в своей “Книге путей и стран”, что местожительство хазар находится между Хазарским (Каспийским) морем, Сариром (дагестанское княжество), русами и гузами. Память о Подонье как русской земле зафиксирована арабским космографом ад-Димашки (1256-1327), который называет Дон “рекой славян и русов”. По данным, сохраненным арабским энциклопедистом Нувайри (начало XIV в.), нахр (река, водный путь) Итиль, подойдя к земле хазар “делится на две части: одна направляется к городу Итиль… пока не впадает в Хазарское (Каспийское) море. А другая (часть) течет так, что проходит через местожительство русов до тех (мест), пока не впадает в их море”. Это — Судакское море, поясняет Навайри (так назвалось в начале XIV в. Азовское море с частью Черного, где располагался порт Судак). С информацией раннесредневековых арабо-персидских авторов согласуется уже приводившееся свидетельство «Баварского географа», который помещает русов (Ruzzi) по соседству с хазарами.
Вопрос о происхождении южной, приазовской руси очень сложен. Существует разделяемая многими историками точка зрения, что этот народ издревле проживал в данном регионе. Другие исследователи полагают, что средневековые авторы сообщают здесь о хорошо известной по другим источникам северной руси, которая переселилась в Подонье с берегов Балтийского (Варяжского) моря. Подтверждением последней точки зрения могут стать отрывочные сведения арабских географов о протекающей на востоке Европы «Русской реке». Впервые она упоминается в Х в. и может быть отождествлена с нижним течением Волги. В XII в. у ал-Идриси вновь появляется Русская река, которую нельзя, впрочем, напрямую связать ни с одной реальной рекой. Скорее она воплощала твердое убеждение арабов в том, что имеется возможность пересечь водным путем Восточно-Европейскую равнину в меридиональном направлении. В сообщениях ал-Идриси можно уловить черты знакомства с отдельными участками конкретных рек. Например, устью Русской реки на Черном море соответствует Керчинский пролив, откуда вел путь по Азовскому морю на нижний Дон. Для нас в данном случае важно бытование стойкого представления о том, что есть некая река, по которой русь проникает с севера Европы в Причерноморье и страны Востока. Это лишний, хотя и недостаточно веский довод в пользу того, что само это переселение могло иметь место.
Уже отмечалось, что торговля с Арабским Востоком имела для изначальной руси огромное значение. Поэтому едва ли можно усомниться в том, что русские купцы с начала IX в. искали торговый путь, который позволил бы им напрямую торговать с арабами, минуя Хазарский каганат. Самый ранний торговый путь на Восток шел, минуя Нижнюю Волгу и Среднее Приднепровье, принадлежавшие в то время хазарам. Можно предположить, что он был следующий: Западная Двина – Днепр – Десна – Сейм – Свапа – Северский Донец – Дон – Азовское море.
Вероятно, что уже с 20-х гг. IX в. часть руси стала концентрироваться на границах с каганатом, и в какой-то период численность ее сделалсь настолько значительной, что арабские авторы стали обозначать ее в своих сочинениях как особую «группу», управляемую своим «царем». Некоторые историки не исключают, что в этот период могла иметь место даже русско-хазарская война. Была разрушена, например, мощная хазарская крепость на правом берегу Дона, известная теперь как Цимлянское городище. В результате археологических раскопок было установлено, что ее уничтожили во второй четверти IX в.
Власти Хазарии ответили на проникновение руси усиленным строительством новых крепостей в Подонье (http://proza.ru/2020/08/05/439). В обшей сложности в верховьях Северского Донца, Оскола и по среднему течению Дона археологами открыты остатки 25 белокаменных крепостей, не считая тех, что не дошли до нашего времени, но упомянуты в «Книге Большому Чертежу». Из них наибольшее количество находилось на Северском Донце – 11. Возводя эти крепости, хазары стремились защитить свои северо-западные границы и одновременно поставить под свой контроль торговый путь в Приазовье. Так, например, с возведением около 833 г. Саркела – мощной крепости на левом берегу Дона (неподалеку от современного Харькова) в сфере влияния каганата оказался стратегически важный волок между Волгой и Доном. Как известно из сообщения Константина Багрянородного, Саркел был построен византийскими инженерами по личной просьбе кагана, обратившегося за помощью к императору Феофилу.
Поставленная цель была достигнута. Торговый путь, которым поначалу пользовалась русь, оказался перерезанным. В 30-х гг. IX в. поток арабского серебра на север, следовавший до этого (с конца VIII в.) по «Русской реке» (т.е. по Дону, Северскому Донцу и Среднему Днепру), иссяк. На территории между Днепром и Дунаем находок монет того времени нет. Торговля сконцентрировалась на Волжском торговом пути, контролируемом хазарами.
Можно предположить, что ал-Арсанийа (Арсания, Арта), представлявшая собой отдельную «группу» (колонию или государство) русов, существовала уже в первой половине IX в. Сведения об этом центре также отрывочны и неполны, как и сведения об «острове руси». К тому же надо иметь в виду, что наш главный источник ал-Истахри, скорее всего, говорит об эпохе более поздней – первой половине Х в., когда многое в положении ал-Арсанийи (включая ее месторасположение) изменилось. Тем не менее, можно сделать на ее счет некоторые предположения. Мы не знаем пределов ал-Арсанийи, но, скорее всего, изначально она располагалась в Верховьях Северского Донца, Оскола и Верхнего Дона, т.е. непосредственно у границ или даже на окраине Хазарского каганата. Место это имело стратегически важное значение, поскольку под контролем руси оставались переволоки из Десны на Дон и из Дона в Оку.
По свидетельству ал-Истахри ал-Арсанийа управлялась «царем». Но, наверно, можно предположить, что правитель местной руси мог принять и титул «кагана». По крайней мере, именно от русов Подонья представление о значимости и значении этого титула было воспринято их северными соплеменниками, проживавшими на «острове русов». Его правитель, как мы уже знаем, не позже 30-х гг. IX в. стал титуловать себя «хаканом». Где располагалась столица придонской руси мы можем только предполагать. Известный археолог В. В. Седов считал, что на эту роль вполне могло претендовать Верхнесалтовское городище, расположенное на берегу Северского Донца.
Немаловажно также выяснить, какие племена составляли население «Русского каганата». Археологические раскопки показали, что в VIII-X вв. верховья Дона и Северского Донца были густо заселены славянами (http://proza.ru/2020/08/17/966). Кроме того, в верховьях Северского Донца, Оскола и Дона фиксируется многочисленное аланское население (http://proza.ru/2020/08/05/439). Надо полагать, что оба эти народа находились в союзе с русью против хазар. Можно даже утверждать, что их поддержка должна рассматриваться как необходимое условие существования ал-Арсанийи, поскольку пришлая русь не могла быть особенно многочисленной и противостоять хазарам в одиночку ей было бы не по силам. По тем же причинам едва ли можно говорить о «завоевании» или даже «подчинении» местного населения русью. Это был именно политический взаимовыгодный союз, направленный против общего противника.
Возможно, что в ал-Арсанийи, также как в Куйабе (Киеве), только на полстолетия раньше, начался процесс слияния руси с местным населением, в ходе которого это население (как позже поляне) приняло самоназвание «русь». Мы можем предположить это, исходя из известного сообщения Ибн Хордадбеха, уже разбиравшегося выше. «Если говорить о купцах ар-Рус, - пишет он, - то это одна из разновидностей славян…». Аналогичное сообщение о славянских купцах мы находим у другого арабского автора начала Х века Ибн ал-Факиха. В своем сочинении «Книга стран», законченном около 903 г., Ибн ал-Факих пишет: «Славяне едут к морю Рум, и берет с них властитель Рума десятину; затем следуют они <…> в залив Хазарский, и там с них берет десятину властитель хазар; затем следуют они к морю Хорасанскому, попадают в Джурджан и продают все, что с собой привозят, и все это попадает в Рей». Таким образом мы можем заключить, что никакой ошибки в сообщении Ибн Хордадбеха нет – в Джурджан прибывают именно славянские купцы! И купцы ар-Рус, выдававшие себя за христиан, скорее всего, действительно славяне. Только именуют они себя (подобно киевским полянам) русью. Думается, что речь здесь идет как раз о подданных ал-Арсанийи.
О том, что помимо славян население ал-Арсаний составляли также аланы, мы можем заключить из сообщения ал-Истахри. Как мы помним, этот автор характеризует данную «группу» русов следующим образом: «…и [третья] группа их, называемая ал-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. И люди для торговли прибывают в Куйабу. Что же касается Арсы, то неизвестно, чтобы кто-нибудь из чужеземцев достигал ее, так как там они (жители) убивают всякого чужеземца, приходящего в их землю. Лишь сами они спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну. И вывозят из Арсы черные соболя и олово (свинец?)… Эти русы торгуют с Хазарами, Румом и Булгаром Великим…» Страшные слухи, распространяемые, об Арсе, объясняются, видимо, тем, что тамошние русы желали держать всю торговлю в своих руках и не допускали никаких конкурентов. Впрочем, сохранить монополию на черных соболей едва ли было в их силах, поскольку зверь этот широко распространен в таежной зоне. А вот со свинцом дело обстояло проще. Ближайшие месторождения этого металла располагались на Кавказе, в землях кавказских алан. Между тем многочисленные черепки от тарной посуды (амфор, пифосов, кувшинов), найденные в городищах Подонья свидетельствуют о хорошо налаженных торговых связях донских алан с Крымом, Приазовьем, а также с их соотечественниками на Кавказе. По-видимому, свинец (как и другие товары из Кавказского региона) поступал в ал-Арсанийю благодаря посредничеству алан.
Кроме географических сведений арабские и византийские авторы донесли до нас смутные воспоминания о нескольких больших походах, предпринятых, как можно предположить, русами ал-Арсанийи. По крайней мере, наша летопись об этих походах ничего не знает. Одно из ранних сообщений этого порядка – рассказ о нападении «росов» на город Амастриду, расположенный в Малой Азии, на южном берегу Черного моря. Упоминание о нем содержится в греческом «Житии Георгия Амастридского», записанном, как считают, между 820 и 842 гг. «Было нашествие варваров, росов, - пишет автор "Жития", - народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравом, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям не находя такого удовольствия… как в смертоубийстве, - они – этот губительный на деле и по имени народ, - начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого (то есть, до Амастриды), посекая нещадно всякий пол, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех вооружая смертоубийственную руку, и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы…» (Предполагают, что «озеро Пропонтида», о котором идет речь в этом отрывке – Азовское море, хотя обычно греки называли Пропонтидой море Мраморное).
Из сообщений персидского историка XIII века Ибн Исфендийара мы узнаем о первой крупномасштабной экспедиции русов на Каспий. Она пришлась на годы правления Алида ал-Хасана ибн Зайда, царствовавшего в 864-884 годах, и была направлена против принадлежавшего ему города Абаскуна на южном побережье Каспия. Хасан двинул против русов войска и всех перебил. Наша летопись об этом «рейде» в сторону Каспия хранит полное молчание. Видимо, он был предпринят на свой страх и риск какой-то группой руси, далекой от княжеского двора.
Можно отнести на счет этой «группы» руси еще одно неясное сообщение той же поры (40-50-е гг. IX в.). Арабский историк ал-Йакуби, рассказывая о войнах арабов в Закавказье, сообщает, что местные правители обратились за помощью к трем сильнейшим властителям того времени: «сахиб ар-Рум» (т. е. императору Византии), «сахиб ас-Хазар» (государю Хазарии) и «сахиб ас-Сакалиба» (владыке славян). Кто же скрывается по титулом сахиб ас-Сакалиба? Один из арабских авторов Х века Ибн ан-Надим, говорит, что горцы направили послов к «царю русов». Очевидно, его владения находились где-то неподалеку. А информацию об этом царе горцы могли получить от кавказских алан.
Предположительно в конце IX в. в положении ал-Арсаний происходят существенные перемены. В 80-х гг. в причерноморские степи прорываются печенеги. С этого момента Подонье оказалось под угрозой постоянных набегов кочевников. Археологические материалы свидетельствуют, что уже в первой половине Х в. прежнее население начинает покидать районы своего прежнего проживания. К концу столетия никаких славян на Дону уже нет. Их место занимают печенеги.
Однако как раз к этому времени относятся свидетельства о появлении русов на побережье Азовского моря (причем надо полагать, что под этим именем скрывается теперь не только изначальная русь, но и какая-то часть соединившихся с ней алан и славян – прежнее население верхнего Подонья). Так ал-Идриси рассказывает о некоем приморском городе Русийа. Продолжатели ал-Идриси, географы XIII-XIV веков Ибн Саид ал-Магриби и ад-Димашки говорят, что Русийа был главным городом южных русов. Они же сообщают, что эти русы населяли несколько островов в Азовском море (по-видимому, расположенных в Керченском проливе).
Где располагалась Русийа доподлинно неизвестно. Возможно, что политический центр ал-Арсаний несколько раз переносился с места на место. Поначалу он мог в находиться в устье Дона (в качестве возможной локализации указывают на городище Казачий Ерик на западном берегу реки), а потом переместился на Таманский полуостров (здесь на роль Русийи больше всего подходит городище Голубицкая-1 на азовском побережье Таманского полуострова; раскопки показали, что город на этом месте возник не позже Х в., что он имел большой по площади детинец (7 га) и ремесленный посад).
Вероятно, Русийа оставалась политическим центром приазовской руси, вплоть до завоевания в 966 г. князем Святославом хазарской Таматархи. Эту дату, по-видимому, следует считать концом ал-Арсанийи – вместо самостоятельного «царства» появилась зависимая от Киева территория, ставшая при Владимире Тмутараканским княжеством.
15. Русы в начале Х, их облик, нравы и обычаи
В заключении очерка имеет смысл привести небольшой этнографический отрывок из книги арабского писателя Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу, которое он предпринял в 921-922 гг. Путешествие это не было частным предприятием, но имело чрезвычайно важные политические и религиозные цели. Правитель Волжской Булгарии (http://proza.ru/2020/08/05/1059) искал помощи против хазар и обратился за поддержкой к халифу ал-Муктадиру (http://www.proza.ru/2018/07/29/1443). В обмен на помощь он обещал принять ислам. В 921 г. из Багдада отправилось посольство, во главе которого стоял некий Сусан ар-Расси, а секретарем был не известный нам по другим источникам Ибн Фадлан. Его отчет об этом путешествии представляет собой непринужденный рассказ с множеством интересных этнографических наблюдений. Сообщения Ибн Фадлана касаются многих народов, населявших Восточную Европу – хазар, булгар, башкир, гузов. Для историков Древней Руси особенную ценность представляет то, что в Булгаре Ибн Фадлан наблюдал прибывших туда купцов-русов и оставил в своей «Записке» подробное описание их образа жизни, верований, погребального обряда, внешнего облика. Строго говоря, это уже не те русы, которые были призваны в 862 г., а в лучшем случае их внуки. Но никаких более ранних свидетельств в нашем распоряжении не осталось. Установлено, что описанные Ибн Фадланом обрядность и внешний вид русов выдают в них скандинавов, хотя и не лишены славянских и финских черт. Итак, Ибн Фадлан рассказывает:
«Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились у реки Атыл . Я не видал [людей] с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом . Они не носят ни курток, ни хафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож, [причем] со всем этим он [никогда] не расстается. Мечи их плоские, бороздчатые, франкские. И от края ногтей иного из них [русов] до его шеи [имеется] собрание деревьев, изображений [картинок] и тому подобного
А что касается их женщин, то на [каждой] их груди прикреплена коробочка, или из железа, или из серебра, или из меди, или из золота, или из дерева в соответствии с размерами [денежных] средств их мужей. И у каждой коробочки - кольцо, у которого нож, также прикрепленный на груди. На шеях у них мониста из золота и серебра, так что если человек владеет десятью тысячами дирхемов , то он справляет своей жене один [ряд] мониста, а если владеет двадцатью тысячами, то справляет ей два [ряда] мониста, и таким образом каждые десять тысяч, которые он прибавляет к ним [дирхемам], прибавляют [ряд] мониста его жене, так что на шее иной из них бывает много [рядов] монист.
Самым великолепным украшением [считаются] у них [русов] зеленые бусы из той керамики, которая бывает на кораблях . Они делают [для приобретения их] исключительные усилия, покупают одну такую бусину за дирхем и нанизывают [их] в качестве ожерелий для своих жен.
Дирхемы русов - серая белка без шерсти, хвоста, передних и задних лап и головы, [а также] соболи. Если чего-либо недостает, то от этого шкурка становится бракованной [монетой]. Ими они совершают меновые сделки, и оттуда их нельзя вывезти, так что их отдают за товар, весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю-продажу посредством мерной чашки.
Они грязнейшие из творений Аллаха, - они не очищаются ни от эскрементов, ни от урины, не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды, но они, как блуждающие ослы . Они приплывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле, - а это большая река, - и строят на ее берегу большие дома из дерева.
И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать, - меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, и с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов. И вот один [из них] сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. И иногда собирается [целая] группа из них в таком положении один против другого, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и наталкивается на него, сочетающегося с ней. Он же не оставляет ее, пока не удовлетворит своей потребности.
У них обязательно каждый день умывать свои лица и свои головы самой грязной водой, какая только бывает, и самой нечистой. А это бывает так, что девушка является каждый день утром, неся большую лохань с водой, и подносит ее своему господину. Он же моет в ней свои руки, свое лицо и все свои волосы. И он моет их и вычесывает их гребнем в лохань. Потом он сморкается и плюет в нее и не оставляет ничего из грязи, чего бы он ни сделал в эту воду. Когда же он покончит с тем, что ему нужно, девушка несет лохань к сидящему рядом с ним, и [этот] делает то же, что сделал его товарищ. И она не перестает подносить ее от одного к другому, пока не обнесет ею всех находящихся в [этом] доме, и каждый из них сморкается, плюет и моет свое лицо и свои волосы в ней.
И как только их корабли прибывают к этой пристани , тотчас выходит каждый из них, [неся] с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз, чтобы подойти к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: “О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мною девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур”, - пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров - “и я пришел к тебе с этим даром”, - потом [он] оставляет то, что имел с собой, перед [этим] бревном, - “итак, я делаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеющего многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соответствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я говорю”. Потом он уходит.
Итак, если продажа для него будет трудна и пребывание его затягивается, то он снова придет со вторым и третьим подарком, и если [для него] будет затруднительно добиться того, чего он хочет, он понесет и каждому из маленьких изображений подарок, попросит их о ходатайстве и скажет: “Эти - жены нашего господа, дочери его и сыновья его”. Итак, он не перестает обращаться с просьбой то к одному изображению, то к другому, просить их, искать у них заступничества и униженно кланяться перед ними. Иногда же продажа пойдет для него легко и он продаст. Тогда он говорит: “Господь мой удовлетворил мою потребность, и мне следует вознаградить его”. И вот он берет некоторое число овец или рогатого скота, убивает их , раздает часть мяса , а оставшееся несет и оставляет между тем большим бревном и стоящими вокруг него [] маленькими и вешает головы рогатого скота или овец на это воткнутое [сзади] в землю дерево . Когда же наступит ночь, придут собаки и съедят все это. И говорит тот, кто это сделал: “Господь мой уже стал доволен мною и съел мой дар”.
Если кто-либо из них заболел, то они разобьют для него палатку в стороне от себя, оставят его в ней, положат вместе с ним некоторое количество хлеба и воды и не приближаются к нему и не говорят с ним, особенно если он бедняк или невольник, но если это лицо, которое имеет толпу родственников и слуг, то люди посещают его во все эти дни и справляются о нем . Итак, если он выздоровеет и встанет, то возвратится к ним, а если /а/ он умрет, то они его сожгут. Если же он был невольник, они оставят его в его положении, [так что] его едят собаки и хищные птицы.
Если они поймают вора или грабителя , то они поведут его к длинному толстому дереву, привяжут ему на шею крепкую веревку и подвесят его на нем навсегда , тока од не распадется на куски от ветров и дождей.
Мне не раз говорили , что они делают со своими главарями при [их] смерти дела, из которых самое меньшее - сожжение, так что мне все время очень хотелось познакомиться с этим, пока не дошла до меня [весть] о смерти одного выдающегося мужа из их числа . Итак, они положили его в его могиле и покрыли ее над ним настилом на десять дней, пока не закончат кройки его одежд и их сшивания.
А именно: если [это] бедный человек из их числа, то делают маленький корабль , кладут его в него и сжигают его [корабль]. Что же касается богатого, то собирают то, что у него имеется, и делят это на три трети, причем [одна] треть - для его семьи , [одна] треть на то, чтобы на нее скроить для него одежды, и [одна] треть, чтобы на нее приготовить набиз, который они пьют до дня , когда его девушка убьет сама себя и будет сожжена вместе со своим господином. Они, злоупотребляя набизом, пьют его ночью и днем, [так что] иной из них умрет, держа кубок в руке.
Они в те десять дней пьют и сочетаются [с женщинами] и играют на сазе. А та девушка, которая сожжет сама себя с ним в эти десять дней пьет и веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями и, так нарядившись, отдается людям.
Если умрет главарь, то его семья скажет его девушкам и его отрокам : “Кто из вас умрет вместе с ним?” . Говорит кто-либо из них: “Я”. И если он сказал это, то [это] уже обязательно, - ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. Большинство из тех, кто это делает, - девушки. И вот когда умер тот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: “Кто умрет вместе с ним?” И сказала одна из них: “Я”. Итак, ее поручили двум девушкам, чтобы они охраняли ее и были бы с нею, куда бы она ни пошла, настолько, что они иногда [даже] мыли ей ноги своими руками. И они [родственники] принялись за его дело, - за кройку для него одежд и устройство того, что ему нужно. А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему.
Когда же наступил день, в который должны были сжечь его и девушку, я прибыл к реке, на которой [находился] его корабль, - и вот он уже вытащен [на берет] и для него поставлены четыре устоя из дерева хаданга и из другого дерева [халанджа], и .вокруг них поставлено также нечто вроде больших помостов из дерева . Потом [корабль] был протащен, пока не был помещен на это деревянное сооружение. И они стали его охранять, ходить взад и вперед и говорить речью , для меня непонятной. А он [умерший] был еще в своей могиле, [так как] они [еще] не вынимали его.
В середину этого корабля они ставят шалаш из дерева и покрывают этот шалаш разного рода “кумачами”. Потом они принесли скамью, поместили ее на корабле, покрыли ее стегаными матрацами и византийской парчей , и подушки - византийская парча. И пришла женщина старуха, которую называют ангел смерти, и разостлала на скамье упомянутые нами выше постилки. Это она руководит его обшиванием и его устройством и она [же] убивает девушек. И я увидел, что она старуха-богатырка, здоровенная, мрачная.
Когда же они прибыли к его могиле, они удалили землю с дерева [настила], удалили дерево и извлекли его в покрывале , в котором он умер. И я увидел, что он уже почернел от холода этой страны. Еще прежде они поместили с ним в могиле набиз, [какой-то] плод и лютню. Теперь они вынули все это. И вот он не завонял, и в нем ничего не изменилось, кроме его цвета. Тогда они надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый хафган с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку из парчи, соболью, и понесли его, пока не внесли его в находившийся на корабле шалаш, посадили его на стеганый матрац , подперли его подушками и принесли набиз, плод, разного рода цветы и ароматические растения и положили это вместе с мим. И принесли хлеба, мяса и луку и оставили это перед ним. И принесли собаку, рассекли ее пополам и бросили ее в корабль. Потом принесли все его оружие и положили его рядом с ним. Потом взяли двух лошадей и гоняли их до тех пор, пока они не вспотели. Потом рассекли их мечами и бросили их мясо в корабле. Потом привели двух коров , также рассекли их и бросили их в нем. Потом доставили петуха и курицу, убили их и оставили в нем.
Собирается много мужчин и женщин, играют на сазах, и каждый из родственников умершего ставит шалаш поодаль от его шалаша . А девушка, которая хотела быть убитой , разукрасившись, отправляется к шалашам родственников умершего, ходя туда и сюда, входит в каждый из их шалашей, причем с ней сочетается хозяин шалаша и говорит ей громким голосом: “Скажи своему господину: “Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе” . И таким же образом, по мере того как она проходит до конца [все] шалаши, также [все] остальные с ней сочетаются.
Когда же они с этим делом покончат, то, разделив пополам собаку, бросают ее внутрь корабля, а также отрезав голову петуху, бросают [его и его голову] справа и слева от корабля.
Когда же пришло время спуска солнца, в пятницу, привели девушку к чему-то, сделанному ими еще раньше наподобие обвязки ворот. Она поставила свои ноги на ладони мужей, поднялась над этой обвязкой [смотря поверх нее вниз], и произнесла [какие-то] слова на своем языке, после чего ее опустили. Потом подняли ее во второй раз, причем она совершила подобное же действие, [как] и в первый раз. Потом ее опустили и подняли в третий раз, причем она совершила то же свое действие, что и в первые два раза. Потом ей подали курицу, - она отрезала ей голову и швырнула ее [голову]. Они [же] взяли эту курицу и бросили ее в корабль. Итак, я спросил переводчика о ее действиях, а он сказал: “Она сказала в первый раз, когда ее подняли: “Вот я вижу своего отца и свою мать”, - и сказала во второй раз; “Вот все мои умершие родственники , сидящие”, - и сказала в третий раз: “Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен , и с ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, - так ведите же меня к нему”.
Итак, они прошли с ней в направлении к кораблю. И она сняла два браслета, бывшие на ней, и отдала их оба той женщине-старухе, называемой ангел смерти, которая ее убьет. И она сняла два бывших на ней ножных кольца и дала их оба тем двум девушкам, которые [все время] служили ей , а они обе - дочери женщины, известной под названием ангел смерти.
После этого та группа [людей], которые перед тем уже сочетались с девушкой, делают свои руки устланной дорогой для девушки, чтобы девушка, поставив ноги на ладони их рук, прошла на корабль . Но они [еще] не ввели ее в шалаш. Пришли мужи, [неся] с собою щиты и палки, а ей подали кубком набиз . Она же запела над ним и выпила его. И сказал мне переводчик, что она этим прощается со своими подругами. Потом ей был подан другой кубок, она же взяла его и долго тянула песню, в то время как старуха торопила ее выпить его и войти в палатку, в которой [находился] ее господин.
И я увидел, что она растерялась, захотела войти в шалаш, но всунула свою голову между ним и кораблем. Тогда старуха схватила ее голову и всунула ее [голову] в шалаш, и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, вследствие чего обеспокоились бы другие девушки и перестали бы стремиться к смерти вместе со своими господами . Затем вошли в шалаш шесть мужей из [числа] родственников ее мужа и все [до одного] сочетались с девушкой в присутствии умершего. Затем, как только они покончили с осуществлением [своих] прав любви, уложили ее рядом с ее господином. Двое схватили обе ее ноги, двое обе ее руки, пришла старуха, называемая ангел смерти, наложила ей на шею веревку с расходящимися концами и дала ее двум [мужам], чтобы они ее тянули, и приступила [к делу] , имея [в руке] огромный кинжал с широким лезвием . Итак, она начала втыкать его между ее ребрами и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла.
Потом явился ближайший родственник умершего, взял палку и зажег ее у огня . Потом он пошел, пятясь задом, - затылком к кораблю, а лицом к людям , [держа] зажженною палку в одной руке, а другую свою руку на заднем проходе, будучи голым, - чтобы зажечь сложенное дерево, [бывшее] под кораблем . Потом явились люди с деревом [для растопки] и дровами. У каждого из них была палка, конец которой он зажег. Затем [он] бросает ее в это [сложенное под кораблем] дерево. И берется огонь за дрова, потом за корабль, потом за шалаш, и мужа, и девушку, и [за] все, что в нем [находится]. Потом подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя огня и разгорелось его пылание. Был радом со мной некий муж из русов . И вот я услышал, что он разговаривает с бывшим со мной переводчиком. Я спросил его о том, что он ему оказал. Он сказал: “Право же, он говорит: “Вы, арабы , глупы”. Я же спросил его об этом. Он сказал: “Действительно, вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай ”. Потом он засмеялся чрезмерным смехом. Я же спросил об этом , а он сказал: “По любви господа его к нему, [вот] он послал ветер, так что он [ветер] возьмет его в течение часа”. И в самом деле, не прошло и часа, как корабль, и дрова, и девушка, и господин превратились в золу, потом в [мельчайший] пепел.
Потом они соорудили на месте этого корабля, который они [когда-то] вытащили из реки, нечто вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно маданга, написали на нем имя [этого] мужа и имя царя русов и удалились.
Он сказал: Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей , его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него . С каждым из них [имеется] девушка, которая служит ему, моет ему голову и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, [которой] он пользуется как наложницей в присутствии царя. Эти четыреста [мужей] сидят, а ночью спят у подножия его ложа. А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели . Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников, о которых мы [выше] упомянули. И этот поступок они не считают постыдным. Он не спускается со своего ложа, так что если он захочет удовлетворить некую потребность , то удовлетворит ее в таз, а если он захочет поехать верхом, то он подведет свою лошадь к ложу таким образом, что сядет на нее верхом с него, а если [он захочет] сойти [с лошади], то он подведет свою лошадь настолько [близко], чтобы сойти со своей лошади на него. И он не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться [с девушками], пить и предаваться развлечениям. У него есть заместитель, который командует войсками , нападает на врагов и замещает его у его подданных.
Их отличные [“добропорядочные”] люди проявляют стремление к кожевенному ремеслу и не считают эту грязь отвратительной .
В случае, если между двумя лицами возникнет ссора и спор, и их царь не в силах достигнуть примирения, он выносит решение, чтобы они сражались друг с другом мечами, и тот, кто окажется победителем, на стороне того и правда».
Конспекты по истории России http://proza.ru/2020/07/17/522