Несомненно, что Владик Серебрянский был личностью в высшей степени симпатичной. Ещё и потому, что он ужасно, даже, если так можно сказать, нахально походил на солиста ансамбля «Песняры» Леонида Борткевича.
Только наш Владик был лучше.
Нет-нет, он и в самом деле был лучше – милее, обаятельней. Может, нам это только казалось, потому что Борткевич был далеко, а Владик – под боком. Он так похож был на «песняра», что, казалось, вот-вот запоёт. Прямо на лекции или на занятии по живописи. Или в очереди в буфете.
Но Владик так и не запел. А заодно и объяснил, на всякий случай, что ему в детстве оттоптали уши все таёжные медведи. Являлись по очереди и плясали на его бедных оттопыренных ушах. Ну, враньё, конечно! Уши у Владика были как раз небольшие, аккуратненькими варениками, так что медведями тут и не пахло. Но мишек Владик, по его словам, видел много раз и довольно близко. «Довольно рядом» - говорил он.
Владя был из сибирского посёлка. Медведи забредали на крайнюю улицу и под брёх собак рылись в мусорной куче. Я никогда не встречала медведей в природе, поэтому для меня что мишка в мусоре, что осьминог в дождевой луже звучало примерно одинаково.
Серебрянский хорошо рисовал.
Хорошо учился.
Хорошо одевался.
Хорошо улыбался и, вдобавок, хорошо краснел. Нежный застенчивый румянец очень шёл к его светлым усикам и розовым губам.
Владик был отличный парень. Занятный. Не эгоист, не задавала, не «нарцисс» в известном смысле. Но он считал свою персону настолько привлекательной, что даже стеснялся этого. Будто ему малость неудобно. Малость неловко оттого, что вот Природа (не по его воле) наградила его такой выдающейся внешностью. Он не виноват!
Мы поначалу ничего не поняли.
Девчонки с увлечением хохмили, специально заговаривая с Владиком на лирические темы. Ну, интересно же, удержу нет - так хочется посмотреть, как он плавится и розовеет... А ну-ка ещё, до полной кондиции! Щёки Владика разгорались, лукавые серые глаза сияли, и даже мягкие волосы будто закручивались колечками. И при всём этом он умудрялся выглядеть очень смущённым! Вот чёрт!...
Девчонки потом пародировали его так и этак, часто моргая и глупо улыбаясь.
Но у них не получалось! Владик был искренен, он не играл, не притворялся. Он просто очень нравился сам себе. Это ценное качество он приобрёл в своём посёлке, мы не прикладывали к этому наши творческие руки. Он пришёл готовеньким, «первым парнем на деревне».
«Деревня» была большая, рабочий посёлок. Там Владик закончил художественную школу и выучился играть на варгане. Этот крошечный инструмент он всюду таскал с собой и в минуты «особого» настроения бренчал где-нибудь в уголке. Наверно, вспоминал медведей…
- А ты же говоришь – у тебя слуха нет? – говорили ему.
- Для варгана слух не нужен. Нужно другое.
- А что нужно?
Владик загадочно улыбался.
Словом, Владик Серебрянский был признанным украшением нашей группы и даже вносил в неё некоторую пикантность.
- Золото ты моё серебряное! Да дай же я тебя поцелую! – приставала к Владику Светка Бережная и порывалась чмокнуть его в щёчку. Владик краснел. Наша Света была мастером амурных дел. Единственная со всего курса она ходила на занятия на высоченных каблуках, с распущенными волосами до пояса и такими хлопьями на ресницах, что с трудом открывала глаза. На каблуках четыре часа за мольбертом не простоишь, и Света сбрасывала свои модельные туфли и работала босиком.
Так же, как и Марина поначалу, Света была «акулой», и возле неё постоянно крутились искатели приключений, готовые заглотнуться. Чуть ли не с первых дней она решила взять шефство над таёжным мальчиком Владиком, хотя он её об этом и не просил.
Владик рисовал, а Света подходила сзади, что-то ворковала ему в ухо, и её длинные волосы лежали у Владика на плечах. Во время большого перерыва Света брала Владика под руку, и они уходили в ближайший гастроном, где на втором этаже было маленькое кафе. Оттуда они возвращались бегом, всегда опаздывая и смеясь.
Я тоже любила это кафе: там продавали замечательный кофе, настолько замечательный, что к нему, для равновесия, отпускались чёрствые бутерброды с подсохшим сыром…
Однажды получился анекдот: за те несчастные три минуты, что Владик со Светкой бежали к институту, они попали под ливень. Светка пришла с чёрной физиономией и в испорченной, в пятнах, жёлтой блузке. Она ужасно расстроилась, но вовсе не из-за блузки. Умываясь в туалете над раковиной, Светка ругалась и даже пробовала рыдать сквозь свои рассекреченные рыжеватые реснички. Глупо, конечно, но она тогда быстренько слиняла с занятий. Нацепила тёмные очки и слиняла.
Мы с девчонками долго не могли взять в толк: Светка закрутила новый роман? Они с Владей встречаются? Владю было почему-то очень жаль.
А потом слышим: Света называет Серебрянского «котик» или даже «радость моя».
Нет, не встречаются…
Всё это было давно, и многое забылось, ушло, пропало, будто и не было. Память – странная штука. Она ни с того ни с сего может нарисовать какую-нибудь мелочь, картинку, эпизод, а большие куски жизни остаются в тумане. Однажды мне приснился разговор из моего далёкого детства, который я совсем забыла, а во сне я пережила его заново, будто наяву.
Вот и один случай, казалось бы, незначительный, мелкий, связанный с Владиком, я почему-то запомнила. Считается, что наша голова отбрасывает лишнюю информацию, лишние, ненужные детали. Она таким образом защищает мозг от перегрузки. Это в троллейбус может втиснуться любое количество желающих, он резиновый. А голова нет.
Тогда почему мы запоминаем случаи, которые, казалось бы, не имеют никакого значения? Или это только для нас не имеют значения, а голова считает иначе? Каламбур.
Был у нас предмет – «Начертательная геометрия». Жуткий предмет, состоящий из сложнейших запутанных чертежей, нудной теории и наших измочаленных нервов.
А преподавал эту прелестную геометрию Сергей Владимирович Зыков.
Все студенты боялись его как огня. Да что там огня… Это был не человек, а наказание господне, монстр! Переодетый гестаповец. Гильотина в штанах. Масса голов лишилась плеч за время его преподавания. В нашей группе после первого же курса их слетело три.
Сергей Владимирович сразу поставил нас в известность, что пятёрок он не ставит никому и никогда. «Оставь надежду всяк сюда входящий» - этот лозунг нужно было снять с адских ворот и повесить над кабинетом Сергея Владимировича Зыкова.
На «отлично», заявил Сергей Владимирович, свой предмет знает только он сам, а так как студент никогда не достигнет его уровня, опыта и знаний, стало быть, и пятёрку он никогда не получит.
«Пятёрку»! Да чтобы Зыков «четыре» поставил, и то лучшие люди факультета готовы были положить жизни! За несчастную тройку бились до конца!
Сергей Владимирович носил колоритную кличку – Череп. Это подходило ему и теоретически, и практически. Зыков был высокий, крепкий в плечах старик, но голова, почти лысая, обтянутая бледной сухой кожей, была головой мер… ну, не совсем живой головой. Горбатый костистый нос и светлые большие глаза в запавших глазницах навевали ужас.
Если ещё добавить, что Череп любил ехидно так улыбаться…
Свой предмет он, конечно, любил. И знал. Но он, по всей видимости, не любил студентов. Если и не ненавидел, то презирал. Понять логику его мыслей было трудно, почти невозможно. Даже если ему приносили безукоризненно выполненные чертежи, Сергей Владимирович, в зависимости от настроения, мог разнести в пух и прах любую работу. Он придирался ко всякому ответу – и к верному, и к неверному. Мог начать исправлять мизерную ошибку красной ручкой прямо на чертеже, а ты стоишь, обливаясь потом, и с ужасом наблюдаешь, как гибнет труд нескольких бессонных ночей! Это же всё приходилось перечерчивать! Мог выгнать из аудитории - просто так. Просто за то, что ему что-то там показалось.
Геометрия была моим любимым предметом в школе. У меня были разные сборники задач и головоломок, вот я и сидела над ними, иногда целыми вечерами. Доказывала себе, что мои извилины кое-что могут. Огромное удовлетворение испытывала, когда докапывалась до решения!
Многие удивлялись: фу, геометрия! Девочка должна увлекаться литературой – это духовно, тонко, изящно. Это, в общем… А что такое геометрия?
Ну, что касается тонкости – посмотрели бы на наши запутанные чертежи по начертательной! Вот где тонкость! Вот где паутина – любой паук запутается!
Во время сессий зрители, сидящие в вестибюле на длинной скамье вдоль стены, могли наблюдать весьма живописную картинку.
У левой лестницы показывался Зыков с дымящейся папиросой во рту. Он пересекал вестибюль, направляясь к правой лестнице, а за ним, как хвост за кометой, бежала стайка студентов, в основном, девушек, и молила плачущими голосами:
- Сергей Владимирович! Ну Сергей Владимирович!!
Через полчаса ухмыляющийся Череп возвращался от правой лестницы к левой и опять:
- Сергей Владимирович! Сергей Владимирович! Ну, пожалуйста! Ну Сергей Владимирович!
Это – должники. Хвостатые. Не сдавшие, не доделавшие, опоздавшие, выгнанные, особо нелюбимые и тому подобные.
Горе тому, кто не успеет сдать зачёт или экзамен во время сессии! Шансов на пересдаче осенью Зыков практически никому не давал. «Резал» всех.
Мне не выпало счастья бегать за Сергеем Владимировичем Зыковым. Во-первых, я не стала бы этого делать в силу характера, а во-вторых, я умудрялась каким-то образом втиснуться в рамки сессии. Худо-бедно, но я всё же соображала, у меня не было долгов. Мне казалось, что я знаю начерталку на «отлично», но с подачи нашего неподражаемого учителя лавировала между тройкой и четвёркой с переменным успехом.
Понятно, что любимчиков у Зыкова не было и быть не могло.
И вдруг однажды (дело было перед зачётом) наш староста Лёва поднял вверх свой длинный указательный перст и молвил:
- Владь, Череп к тебе неровно дышит. Ты бы там похлопотал, что ли. Исключительно из человеколюбия…
Владик так и подскочил.
- Что значит – дышит? С чего ты это выдумал?
- Дышит, дышит. И так это, знаешь, неравномерно. От тебя ему в горле щекотно.
- Я в отчаяньи, - говорит Владик.
- Этого мало, - говорит Лёва.
Все, кто это слышал (и я в том числе), тут же начали анализировать. Мы немедленно вспомнили, что Владика никогда не выгоняли с начерталки, что у него никогда не было долгов, что чертежи у него принимались с первого раза, что однажды Зыков даже состроил ему гримасу в виде улыбки. Ну, справедливости ради, чертежи у Влади были шикарные, в этом он разбирался. Ну и что, я тоже разбиралась. Однако ко мне Зыков дышал абсолютно спокойно и мог запросто срезать, как и остальных.
На занятиях у него был такой общий сумбур и нервная лихорадка, что каждый трясся за свою шкуру, где уж тут считать дырки и царапины на чужой.
Лёва своими светлыми вездесущими глазами усмотрел то, что никому не приходило в голову, а если и приходило, то весьма смутно.
- Ну и что я, по-твоему, должен делать? – не понял Владик.
- Прояви гуманизм. Ты же Светке делаешь чертежи.
- Ну привет! – закричала Светка. – Чуть-чуть помог два раза.
- Ты бы, Светочка, без этих двух раз вылетела бы пробочкой, - улыбнулся Лёва.
- Это что, я буду теперь всем чертить? – ужаснулся Владик.
- Так уж и всем, - высокомерно сказал Лёва. – Мне лично не надо. Дело не в этом. Ты должен смягчить бессердечное серд… нет, это ерунда. А! Нутро. Бессердечное нутро. Ты будешь Штирлиц в стане неприятеля. Замолвишь словечко, можешь с ним кофейку выпить.
- О! И чего-нибудь подсыпать, - прогудел Толя.
- Никуда я не пойду, - сказал Владик. – Я его боюсь. И вообще…
Владик хотел сказать, что это не выход: Череп и нормальные чертежи мог отправить в утиль вместе с чертёжником, тут уж куда кривая вывезет. В какую сторону солнце повернёт.
А дня через два Владик пришёл в полном смятении и с вытаращенными глазами поведал, что Череп пригласил его в кафе.
Нам показалось, что мы ослышались.
- Чего ты там сказал? – спросил Миша. – Мы чего-то не поняли.
- Я сказал, - внятно повторил Владик, - что Череп пригласил меня в каф-фе.
- Так, - сказал Лёва. – Кто предатель? Кто шкура в нашем тесном коллективе? Потому что такого не бывает. Не подслушал же Череп наш разговор!
- Владь, солнце моё, и что? – простонала Света.
- А я знаю?
- Ну что за лепет! – рассвирепел Лёва. – Детский сад. Владислав, иди! Может, это как раз тот случай. Мы тебя отдаём. Ты будешь вопиющим гласом народа: скажи сатрапу, что он сатрап и скотина!
- Ничего себе, скоро ведь зачёт!
- А он опять подслушивает за дверью, - вставил Жора.
И тут раздался смех. Алик, сидя за мольбертом, хохотал, закрыв глаза ладонью. Все молча оглянулись на него. Алик смеялся очень редко.
- Алик, что? – спросил Лёва.
- Да просто я слышал уже нечто подобное, - успокоившись, объяснил Алик. – Зыков это практикует. Были случаи. Приглашает.
- Зачем? – спросил подрумяненный Владик.
- Этого я не знаю, - сверкнул зубами Алик. – Иди - узнаешь.
- Я не пойду, - сказал Владик.
Сергей Владимирович был не тот человек, на приглашение которого можно было не обратить внимания. Он вызвал Владика в учительскую и там сказал: «Пойдём, составишь мне компанию». И всё. И Владя пошёл, как баран на верёвочке. И любой бы пошёл. Портить отношения с Зыковым никто бы не рискнул. К тому же ведь не куда-нибудь, а в кафе. К тому же, как сказал Алик, это было не в первый раз.
Покойников среди студентов, вследствие этих встреч, до сих пор не было.
- Ты будешь первый, - успокоительно шепнул Владе Лёва.
Шутки шутками, но мы были заинтригованы ужасно. И ещё какое-то время сплетничали в вестибюле.
- Эх, а я Владьке завидую, - сказал Лёва. – Почему Череп меня не пригласил? Мы бы с ним великолепно провели время! Сплясали бы.
- Всё просто, - сказала Аня. – Владю он любит. А тебя нет.
- Вот уж не нуждаюсь! И всё-таки… Зря он и меня не пригласил…
У меня и Наташи была ещё работа, и мы вернулись в аудиторию.
- Жалко Владю, - сказала Наташа. – Какого чёрта Зыкову понадобилось? Мало он над нами в институте издевается?
- Вернётся, - говорю я так, будто Владик ушёл в разведку.
В какое именно кафе повёл удав нашего очаровательного кролика, мы не знали. И, главное, зачем? Если бы Зыков пригласил Свету, Марину, ну, или меня, это было бы объяснимо. Захотелось побаловать себя обществом молодой девчонки. Скажем, каприз. Старческий. Хотя как раз это ну никак не вязалось с образом Зыкова. Меньше всего я могла бы представить его рядом с девушкой. Мне кажется, Зыков терпеть не мог нас, девчонок. Как-то Светка отморозила при сдаче чертежа, что цилиндр при косом разрезе похож на нарезку колбасы в ресторане. Что было! Зыков обозвал её курицей и выгнал, и на следующее занятие не пустил. Ну, Светка и правда того… выдала. Её подвиг и на нас сказался: Зыков обнаружил полнейшее презрение ко всему женскому «куриному» полу и брезгливо придирался к каждой начерченной линии.
…Владик, слава Богу, остался жив.
На следующий день он был спокоен и даже несколько хмур. Группа старательно делала вид, что вообще ничего не случилось. И ничего не было – ни кафе, ни разговоров, а Зыков (Череп) так и вовсе не существовал.
Но это же не могло долго продолжаться! И в аудитории по рисунку (так уж повелось, что всё общение у нас происходило у мольбертов, а не у столов) Лёва не выдержал:
- Ну, ты чего молчишь-то, как варёный окунь?
- Что именно тебя интересует? – спросил Владик.
- Однако! – сказал Лёва.
- Владь, да ладно тебе, чего ты? – сказала Света. – Ну, ты хоть поговорил с ним?
- С кем?
- О-о-о, - протянул Миша. – Вы только послушайте, как интересно!
- Владик, ну ладно, не ломайся, - сказала Света. – Чего он от тебя хотел? Ну, хотя бы коротко.
- Можно и коротко, но это будет долго.
- Ну, он что-нибудь говорил тебе?
- Говорил.
- Что?
- Он сказал: «ешь».
…Они пришли в самое дорогое кафе на центральной улице. Я была там один раз, случайно, мимоходом. Пять минут. Очень красивое, роскошное кафе с круглыми столиками, скатертями, высоченными монстерами в вазонах и живой музыкой. Всю дорогу, по словам Владика, Зыков молчал. (Я представляю!)
Сели за столик. Зыков заказал торт, чай с лимоном и блюдо маслин. Торт был нарезан. Зыков сделал жест ладонью и сказал Владику:
- Ешь.
Сам достал маленькую фляжку с коньяком и крышкой в виде рюмочки. Наливал себе несколько капель и выпивал, заедая каждую рюмку маслиной. Владику он коньяк не предлагал.
На высокой эстраде играли музыканты. Зыков слушал их и пил коньяк. На Владика он почти не смотрел. Приспустил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу и, судя по всему, устроился надолго.
Владик тоже стал слушать музыкантов. Машинально ковырял ложечкой кусок торта, не заметил, как съел его, подумал: «А, какого чёрта!» и съел ещё один кусок.
Что делать дальше, он не знал.
Через час музыканты положили инструменты и ушли – видимо, перекурить.
Зыков достал свои убойные папиросы и теперь затягивался и пускал дым из ноздрей, откинувшись на спинку кресла. Похоже, он был постоянным посетителем этого нарядного кафе, он даже позволял себе здесь курить.
Владик сидел, чувствуя под собой пень вместо кресла, а он, Владик Серебрянский, был ослом, привязанным к этому пню. Осёл сидел смирно и послушно прял ушами, глядя, как его хозяин сибаритствует.
Внутри Владика стало расти напряжение, оно росло, ширилось и переросло в жуткое упрямство. Ни за какие коврижки он бы теперь не заговорил первым.
- И тут, - рассказывал Владик, прикладывая лист к мольберту, - на меня накатило. Пёс его знает – два часа играем в молчанку! И мне стало вдруг так легко, так всё безразлично. Я расстегнул сумку и достал свой варган.
Ай да Владя. Ай да «песняр».
Он сидел напротив Зыкова, в заполненном кафе, под развесистой монстерой, и, закрыв глаза, как он всегда делает, гудел на варгане. Вибрирующие шаманские звуки, певучие, ковыльные, самобытные, плавали над столиками.
Соседи и музыканты обернулись, слушая.
- Над нами висело бра, - продолжал Владик, с силой вкалывая в мольберт кнопки одну за другой. - Оно освещало зыковский череп, и глаза его светились, как у чёрта.
- А дальше что? – спросил Лёва.
- А дальше он ухмыльнулся во все зубы, позвал официанта, расплатился и ушёл.
- А ты?
- А я расстроился и упал под стол. Ну, что за глупые вопросы! И я ушёл.
- А торт? – жалобно пробормотала Светка.
***
На пятом курсе Владик Серебрянский женился. Как факир, он вытащил жену из мешка, и этот фокус настолько был для всех неожиданным, что поверить в него никто не хотел. Считали розыгрышем.
Самое удивительное, что жену его все знали. Девочка училась в параллельной группе. Она была татарка по национальности, звали её Диана, и имя это не подходило ей. Девочка, видимо, сама это чувствовала и выкинула из «Дианы» одну букву. Невысокая, очень худенькая, Дина была похожа на мальчика, и сходство это ещё больше усиливали короткая стрижка и живые ореховые глаза.
Ходила она в джинсах, я никогда не видела её в юбке или платье. Правда, я вообще встречалась с ней редко, она не заходила к нам в группу. Где и когда они с Владей смогли соединить свои судьбы? То, что Маринина односторонняя любовь осталась тайной – понятно, но здесь-то их, голубков, двое!
Позже выяснилось, что после четвёртого курса Дина почти всё лето гостила в далёком сибирском посёлке.
Вот это да! Для этого должны быть предпосылки, между прочим!
Осенью Владик и Дина расписались и появились в институте уже с кольцами на пальцах. Мы были разочарованы. Родная группа не желала отдавать нашего червового валета вот так – бесславно и тихо. Нашего красавчика Владю – маленькой незаметной Дине с громким именем Диана. Внешне они были не пара. (Кто это решает?)
Наши художественные души требовали высокой гармонии, а тут наблюдался явный дисбаланс.
И поэтому казалось, что Владик Серебрянский всех одурачил.
- Ну ты и…, - многозначительно высказал Владику общую мысль прямолинейный Лёва.
Летом мы защищали дипломы. Всё, что сотворилось из нас за пять лет, должно было вылиться на суд комиссии, которая пришлёпнет на наши лбы ярлыки: кто, чего и сколько стоит.
Вот мы и художники. Ревнивые, завистливые (чего уж там), постоянно недовольные собой, ненавидящие себя за «бездарность», непонятые и вечно ищущие непризнанные гении. «Не», «не», «не»…
В общем, готовимся.
Авралим.
Те, кто работал в аудиториях, а не дома, свои художества прятали, тщательно маскировали драпировкой, чтобы в конце ошарашить общественность небывалой талантливой мощью. У кого-то и правда получалось…
Маленькая Диана Серебрянская защищалась как скульптор.
Я специально пришла посмотреть на её работу. Слушать всех дипломников не было времени, да и желания тоже, а вот Динину защиту я пропустить не могла. Было очень любопытно – что же она приготовила, что такое наваяла? Что у неё: лепка, литьё, а может, резьба?
Почему-то представлялись малые формы - статуэтки или даже что-то типа нэцкэ, под стать миниатюрной Дине.
Когда я вошла в зал, первый, кого я увидела, был Владик – красный, как рак. Он прямо кипел от волнения. Я всё-таки немного опоздала. Вдалеке торчала над слушателями Динина голова, она уже что-то рассказывала. Возле неё на крутящемся скульптурном станке сидело горбатое существо. Человек в натуральную величину. На правое колено согнутой ноги опирался локоть правой руки, кисть висела свободно. Левая нога подвёрнута по-турецки, а левая рука упирается в подставку. Существо было частично покрыто шерстью. Пригнув бородатую голову, оно рассматривало присутствующих в зале, и взгляд у него был нечистый, бесовский. Дьявольский. Кто же это? От его пронзительных глаз у меня мурашки побежали по спине.
Что за наваждение!
И тут я заметила на лбу странного существа рог. Шурале!
Шурале из глины! Да какая там глина – этот дьявол, того и гляди, соскочит сейчас с подставки и защекочет всех тут в зале вместе с комиссией!
Владю оставит, пожалеет – в силу родственных чувств. А меня прикончит!
Набезобразничает, ухнет, гикнет и исчезнет в окно!
Шурале – леший, сатана, демон, сотворивший, по татарскому поверью, весь видимый мир. (Невидимого он не касался).
Как он пролез сюда? Ах, да, его привела с собой эта милая девочка в жёлтых брючках. Это её шёлковый голосок слушает сейчас седовласая комиссия…
Я покосилась на Владика. Его глаза сверкали, русые вихры торчали во все стороны, и казалось, что на лбу у него тоже вот-вот образуется рог…
После защиты Дина, как бабочка, порхала по лестницам. Она не могла усидеть на месте от радости и махала крылышками то здесь, то там. Владик, увешанный её вещами, сидел на скамье в вестибюле и принимал поздравления, а жена летала и не могла остановиться. Она радовалась не оценке, не окончанию учёбы, не диплому, а своей удаче, своему Шурале. Вдохновение переполняло маленькую Дину и никак не желало отпустить. Так, наверно, выглядит успех: не только букеты и аплодисменты, но и вот такая внутренняя неуёмная сила, поднимающая над землёй.
Я спустилась в полуподвал, в скульптурную мастерскую. Шурале был там, его уже отнесли. У меня было несколько минут. Студенты сновали туда-сюда, кто-то защищался, кто-то готовился, а мне хотелось побыть с Дининым Шурале наедине. И похоже было, что это не я назначила себе время, а он выделил мне три минуты для встречи – и не больше.
- Ну что, не нравится тебе у нас? - шепчу я ему еле слышно.
Он хитро смотрел мне в самые зрачки. Сейчас у него был другой взгляд: ни коварства, ни ехидства, только ум и скрытая усмешка. Всё он понимал, шайтан.
Я была почти уверена, что утром его уже не будет здесь. Дух покинет эту серую глину, как только взойдёт луна...
Работа «Шурале» была признана лучшей среди скульптурных и вообще лучшей среди всех работ за этот день.
Глава 3:
http://proza.ru/2020/09/02/1435