Сергей Рахманинов | В каждом русском есть тяга к земле. Воспоминания о России
/ Фрагмент. С.В.Рахманинов. Воспоминания.
<< Я знаю, что многое, что рассказывается о прежней России, дореволюционного времени, вызывает подозрение и сомнение в слушателе. Это при условии, если рассказчик описывает в радужных красках. Такое же сомнение вызывается в слушателе, если рассказчик пользуется мрачными красками при рассказах о настоящем России, т. е. о СССР, как Россия сейчас называется. В последнем случае заподозревается заинтересованность рассказчика и его материальные потери от перемены режима. Давайте же условимся совсем не говорить о теперешней России; да я в ней и не жил. Знаю о ней только по газетным статьям и по письмам моих русских корреспондентов, очень редких и кратких.
Будем говорить о старой России, которую я всё же хорошо знаю. Поверьте мне, я буду говорить одну только правду, несмотря на то, что буду говорить много хорошего. Не забывайте, что всё то крупное, чем может гордиться всякая страна, родилось и жило в старой России. Наши крупные писатели, известные всему миру, как Толстой, Достоевский, Тургенев и Чехов, — родились и умерли в старой России. Все знаменитые композиторы, как Чайковский, Мусоргский, Римский-Корсаков, родились и умерли там же. Знаменитые учёные, как Менделеев, Мечников, Павлов — принадлежат той же старой России. Не забывайте, что все художественные сокровища страны, находящиеся в галереях Москвы и Петрограда, были собраны людьми старой России.
В каждом русском есть тяга к земле, больше чем у какой-либо другой нации. У других, например у американцев, я её совсем не замечаю. Мне кажется, здесь она отсутствует.
Когда я говорю про тягу к земле — не думайте, что в этом чувстве я подразумеваю любовь к стяжанию, то есть чувстве, лучше всего выраженном в знаменитом рассказе Л. Толстого о лошади Холстомере, который рассказывает, что у людей есть потребность как можно больше вещей назвать «моими». Нет, в мыслях русских людей о земле есть какое-то стремление к покою, к тишине, к любованию природой, среди которой он живёт, и отчасти стремление к замкнутости, к одиночеству. Мне кажется, в каждом русском человеке есть что-то от отшельника.
Начал я говорить об этой тяге к земле, потому что и у меня она имеется. Жили русские люди так: крестьяне не покидали своей земли никогда. Если же снимались с места, то на новые земли в поисках счастья. Более состоятельные люди проводили на земле полгода, именно летнее время, связанное с наиболее интенсивной работой на земле. Другую половину жили в городах.
До 16 лет я жил в имениях, принадлежавших моей матери, но к 16 годам мои родители растеряли своё состояние, имения пропали, были распроданы и я уезжал на лето в имение моего родственника Сатина. С этого возраста вплоть до момента, когда я покинул Россию (навсегда?), целых 28 лет я и жил там. С 1910 года это имение перешло в мои руки. Находилось оно около 300 миль к ю[го]-в[остоку] от Москвы, или ночь пути по железной дороге и называлось оно Ивановкой. Туда я всегда стремился или на отдых и полный покой, или, наоборот, на усидчивую работу, которой окружающий покой благоприятствует. (Как умно, что у вас, в вашей стране, многие университеты и колледжи построены вдали от городов.)
Я сказал, что туда, в Ивановку, я всегда стремился. Положа руку на сердце, должен сказать, что и доныне туда стремлюсь.
Надо ли описывать вам это имение? Никаких природных красот, к которым обыкновенно причисляют горы, пропасти, моря, — там не было. Имение это было степное, а степь — это то же море, без конца и края, где вместо воды сплошные поля пшеницы, овса и т. д., от горизонта до горизонта. Часто хвалят морской воздух, но если бы вы знали насколько лучше степной воздух с его ароматом земли и всего растущего, и не качает. Был в этом имении большой парк, насаженный руками, в моё время уже пятидесятилетний. Были большие фруктовые сады и большое озеро. Последние годы моего пребывания там, когда имение перешло в мои руки, я очень увлекался ведением хозяйства. Это увлечение не встречало сочувствия в моей семье, которая боялась, что хозяйственные интересы отодвинут меня от музыкальной деятельности. Но я прилежно работал зимой, концертами «делал деньги», а летом большую часть их клал в землю, улучшал и управление, и живой инвентарь, и машины. У нас были и сноповязалки, и косилки, и сеялки в большинстве случаев американского происхождения, фирмы Мак-Кормик.
В начале 1914 года, не ожидая, как и никто, впрочем, войны, я дошёл до своего предела мечты, а мечта эта была — покупка сильного американского трактора. Помню, что я хотел произвести эту покупку через наше министерство земледелия. Я приехал к одному из директоров Департамента, моему знакомому, и изложил ему свою просьбу. Он меня долго отговаривал, убеждая, что при количестве лошадей, которые у меня были, а было их около 100, мне трактор не нужен совершенно. В заключение, довольно раздражённо поставил вопрос: «Да что же Вы будете делать на этом тракторе?» — «Сам буду на нём ездить», — ответил я. Он согласился, подумав, вероятно, что каждый человек по своему с ума сходит, и обещав мне доставить нужный мне трактор к осенней работе. Трактора этого я так и не увидел никогда. В августе началась война...
Говорить мне про это время не хочется. >>
Источник: Сенар, 2006-2020.
Полный текст: https://senar.ru/articles/memoirs/