1. Что помню

   Так уж получилось, что в своих рассказах я никогда не упоминал о прошедшей войне. О Великой Отечественной. Ни разу! Да и как сказать, не пришлось мне из-за возраста принимать активное участие в боевых действиях с оружием в руках. Точнее сказать, принимал участие, как сторона безоружная, подвергающаяся нападению со стороны врага. И вспоминать об ужасах, что выпали на мою долю, как-то  большого удовольствия не доставляет. Тем более, что мальчишек, переживших это военное лихолетие,  миллионы. Просто каждому из нас выпала своя судьба. Вот только невольно эти воспоминания иногда возникают как бы сами по себе – иногда во сне, иногда в обычной беседе. Дети и внуки попросили меня, чтобы я поделился с ними воспоминаниями о пережитом, вот и вспоминаю.

   Довоенная жизнь вспоминается как что-то тёплое и уютное. Жили мы в Ворошиловграде, который назывался раньше Луганск. Кстати, и теперь он снова Луганск.  Наша семья: папа, мама, младшая сестра Элла, я и мамина сестра Фира  занимали двухкомнатную квартиру («жилкоповская»). Помню, как  зимой возили меня в детсад, укутанного в башлык поверх пальтишка. Ещё помню детский санаторий в Евпатории, где я впервые увидел море. И помню лето 41-го: солнечный день,  постоянно звучащий по радио тревожный такой голос и газеты с крупными, чёрными заголовками – война!
 
   А мне идти в школу, в первый класс.  Никаких, конечно, торжественных линеек по этому поводу не было. Помню только, что весь школьный двор был изрыт щелями и нам объясняли как надо в них прятаться во время налётов фашистских самолётов. Несколько авианалётов к тому времени уже было и понятие «бомбёжка» обрело реальные очертания.

   В средине октября мы погрузились в … почтовый вагон, приспособленный для перевозки пассажиров, и отправились в свою первую эвакуацию. Население нашего вагона было порядка трёх десятков детей и женщин. Может быть и больше. Удивительно, но мне запомнилось, что накануне выпал первый снег. И его белизна резко контрастировала с нашим настроением  ожидания чего-то неизвестного и тревожного. Насколько я помню, отец несколько раз ходил в военкомат, но его пока что не призывали. Наверное, по возрасту – 40 лет. Для него это была уже вторая война, до этого он участвовал в финской компании. Но проводить нас он пришел уже в военной форме.

   Ехали невероятно долго. Наш вагон постоянно отцепляли от очередного эшелона и «командир» - один из работников почты, сопровождавший нас, бегал к железнодорожникам добиваться, чтобы нас снова прицепили к очередному эшелону. Он же «выбивал» и пропитание для населения вагона. Помню ужас, когда наш эшелон стоял на станции Ростов, внезапно начался авиационный налёт. Мы стояли между таких же железнодорожных составов, и бежать спасаться было просто некуда. На этот раз нам повезло – сработали зенитчики и фашистские бомбы упали далеко от станции. Но грохота и страха, обыкновенного страха было достаточно. Примерно такая же обстановка сложилась и на станции Лихая. И опять – остановки буквально у каждого столба, борьба нашего «командира»  за очередное прикрепление нашего вагона к очередному эшелону и снабжение пищей населения нашего вагона. Вот жаль, что имени его и фамилии не помню.

   Наконец мы прибыли в Ташкент. Все страхи остались позади – впереди неизвестность. Нас направили в  Катакурган. Поселились все в одной комнате. Никаких кроватей и тому подобных приспособлений для сна – матрасы на полу, подушки, простыни и одеяла. Холодно. Хорошо, что взяли с собой тёплые вещи. Иногда хозяева приглашали нас к себе погреться, угощали непривычной едой и лепёшками.  Грелись  довольно оригинально: посреди комнаты низенький столик, накрытый одеялами. Под ним тазик с углями. Называется сандал.  Засовываешь ноги под одеяло и греешься. Окна в комнате открыты, чтобы не угореть. А за окнами  - снег. И постоянное чувство голода. Голода и холода.  На 7 ноября нам сделали подарок – привезли целую арбу дров! До этого топили печку тем, что удавалось собрать. Да и то хватало только на приготовление пищи.

   Совершенно новая и непривычная обстановка: по улицам, под строевые песни маршировали новобранцы с длинными палками на плече вместо винтовок,  тянулись цепочки верблюдов, груженных чем-то, проезжали на осликах бородатые дядьки в халатах и чалмах на голове. Дворы, дома отгорожены от  улиц глиняными заборами – дувалами, вдоль улиц – шелковичные деревья, тополя и ручейки – арыки. Ни трамваев, ни автобусов. Странно как-то.

   В школу я не ходил – писать я ещё не умел, хотя читать на русском языке уже умел. Но, к сожалению,  преподавание в школе велось на узбекском языке. Сидел на уроках как глухонемой – всё вроде бы слышу, а сказать что-то не получается. Мама устроилась куда-то на работу, сестру я водил в детский сад.
Зимой немецкое наступление вроде бы захлебнулось, и мама решила, что война должна скоро окончиться, а нам пора возвращаться в Ворошиловград.
   Разумеется,  это была невероятная глупость, за которую мы дорого заплатили. Сказано – сделано! И весной 42-го года мы снова оказались в Ворошиловграде. Папа в это время был в действующей армии, мамина сестра  Фира, окончив медицинские курсы, тоже была на фронте, тётя Мира с сестрой Женечкой и дядя Петя так же вернулись сюда из Казахстана. Себе на горе.

   С наступлением лета началось мощное немецкое наступление. Советские города захватывались один за одним, а Ворошиловград бомбили почти ежедневно. Для нас, пацанов, было особое удовольствие собирать осколки от бомб и зенитных снарядов. Особенно много их находили на крышах домов. Естественно, что жители бежали из города и в июле, буквально за несколько дней до прихода немцев, бежали и мы. Буквально, в чём стояли – в том и убежали. Только вспоминается непрекращающийся грохот и сыпящиеся осколки. У мамы на руках сестра на одной руке, в другой руке – чемодан. Почему-то запомнилось, что у меня был небольшой мешочек с солью.

   Прибежали на вокзал и видим, что к товарному составу цепляют паровоз. А на платформы с оборудованием паровозостроительного завода со всех сторон лезут люди и их никто не отгоняет. Какие там документы! Последний поезд! Бои идут уже на окраинах города, возле Сельхозинститута! Залезли, поехали. А  уже 17 июля город был захвачен фашистскими войсками.

   На нашей платформе располагалась какая-то станина, похожая на громадный спичечный коробок, с большими углублениями и каналами по бокам. Во время налётов вражеских самолётов мама засовывала нас в эти углубления. Естественно, когда лётчик на бреющем полёте проходил вдоль состава, хоть одна пуля, да попадала в эту конструкцию. Раздавался дикий звон! Помню до сих пор.

    Однажды мама во время налёта затолкала меня в один из каналов. Вот представьте: темнота, всё вокруг в смазке, слышен истошный вой пикирующего самолёта и звон попавшей в эту станину пули. А мне всего-то 8 лет! Я от всего этого ужаса двинулся вдоль канала и вылез из него на противоположной стороне платформы. Спрыгнул с платформы, но зацепился штанишками  за какие-то крючки. Хорошо, что поезд стоял, не ехал. И вот картина: немецкие самолёты летают и воют, стреляют и швыряют бомбы. А я повис между небом и землёй наблюдаю всю эту картину и ору во всё горло!. Благо подоспела мама и затащила меня на платформу.

   Одновременно с нашим поездом двигался состав из пассажирских вагонов. Вот уж кому досталось. Несчастные люди. Если при налёте на наш состав, машинист останавливал паровоз, и мы могли быстро спрыгнуть и убежать от состава, то из пассажирских вагонов так быстро не выскочишь. Часто бывало так, что мы видели, как немецкие самолёты расстреливали  этот состав, а потом, проезжая мимо места расправы, видели свежие могилы. И всё-таки нам удалось добраться до временно безопасных мест. 

   Мы оказались на станции Минеральные воды.Каким-то образом  мама узнала, что неподалёку в селе Воронцово-Александровка находится детский дом из Днепропетровска. А в нём работает жена брата моего отца,  Надежда Васильевна Пасечник, тётя Надя. Добрались до этого села, с помощью тёти Нади маму приняли в обслугу  и нас всех устроили в большой комнате. Естественно, спали мы на полу. Что запомнилось: все было усыпано стеблями полыни – защита от блох.

   К сожалению, прошло совсем немного времени и немецкие войска 10 августа заняли Минводы. Угроза попасть в фашистские лапы стала совсем реальной. Срочно начали готовить детдом к эвакуации, к пешему переходу через Кубанские степи к железной дороге.

   И вот настало утро, когда наш детдом, погрузив на телеги продукты и  самое необходимое, двинулся в путь. Дети до 5 лет ехали на подводах, те кто постарше шли пешком. Жара, пыль. Нам пошили маски от пыли, но это слабо облегчало нашу жизнь. Конечно, через некоторое время появились немецкие самолёты и начались атаки на наш обоз. Медсестры нарисовали на простынях огромные Красные кресты – всем понятный знак, взывающий к милосердию,  и растянули их поверх телег. Не помогло. Проклятые фашисты буквально целились именно в них! Взрывы, огонь, пыль, гибнущие кони и, к сожалению, люди. Сколько мы похоронили за время этого перехода!

   А в станицах, через которые мы вынуждены были проходить, некоторые жители уже готовились к торжественной встрече немецких оккупантов. Часто приходилось слышать недоброжелательные выкрики в наш адрес. Доходило до того, что порой нам даже не давали набрать из колодцев воды для людей и лошадей. Нам, измученным жарой и валившимся с ног от усталости  кричали:«Коммуняк  не поить!».  В то же время врезалось в память, как наш обоз окружили женщины, буквально насильно совавшие нам всевозможную еду и, что особенно запомнилось, - отваренные початки кукурузы.

   Несколько дней ада – пыли, жары и бомбёжек и, наконец, мы вышли к железной дороге. Нас погрузили в пассажирский поезд, и мы поехали до Махачкалы. Здесь мы, как говорится, застряли.  И на долго. Пришлось около недели дожидаться парохода, чтобы переплыть через Каспийское море. Я запомнил, что буквально вся территория города, примыкающая к железнодорожному вокзалу и порту, представляла собой огромный лагерь беженцев. Сложенные пожитки, два кирпичика – и это уже очаг, на котором можно что-то и приготовить. Все, убегающие от немецких захватчиков, сгруппировались в Махачкале – дальше был Каспий, который следовало преодолеть, чтобы уже добраться до городов Средней Азии.

   Наконец-то нам повезло и наш детдом погрузили на танкер «Огамали-оглы» , весь пропахший нефтью. Естественно, что кроме нас были ещё пассажиры и, если память не изменяет, детдом испанских детей. Судьба нас жалела – мы не попали ни в шторм, ни в сильное волнение, нас не бомбили фашистские самолёты. Мы благополучно пересекли Каспий и прибыли в Красноводск. Отсюда уже поездом покатили вглубь страны. Мама решила, что дальше будем добираться самостоятельно, и мы распрощались с этими прекрасными людьми -  тётей Надей и другими работниками детдома.

  Добрались до Фрунзе, ныне Бишкек, отсюда на грузовике по Уланскому ущелью до озера Иссык-Куль и, потом в русское село Покровка. Наше «путешествие» окончилось примерно во второй половине сентября. Так как село было расположено довольно высоко в горах, в сентябре уже всё было покрыто снегом. А мы одеты по июльской погоде – я в сандаликах и коротких штанишках, мама и сестра – соответственно.

   Нашли жильё – домик, размером в одну комнатушку с печкой и кроватью, на которой мы все и спали. Даже помню адрес: ул. Комсомольская, 3 на окраине села. Рядом с домиком протекал арык с чистейшей водой, которую мы пили, готовили на ней пищу. Мама устроилась на работу в столярную мастерскую. Она вдвоём с такой же беженкой из Ленинграда по имени Вероника, крутили маховик токарного станка, на котором точили ступицы для колёс зарядных ящиков. В этом  селе электричества вообще не существовало. Комнату мы освещали «коптилкой», заправляемой керосином. За этот тяжелый труд, кроме зарплаты, мама имела право приносить домой стружки и всякие обрезки для печки. И ещё помню, что соли в привычном для нас понимании, не было. На столе у нас стояла мисочка , в которой лежал кусок каменной соли и была налита вода. Нужно присолить – набираешь ложкой солевой раствор и поливаешь им. И постоянно - холод и чувство голода.

   Я пошел в школу в первый класс, а сестру Эллу водили в детсад. В школе нам выдавали завтраки! Это был ломтик черного хлеба, размером с две спичечные коробки, и чайная ложечка сахара или конфетка-помадка. С лакомствами вообще была, можно сказать «напряженка». Самое большое лакомство, как ни странно, был просто хлеб, который выдавали по карточкам  в очень маленьких количествах. Вместо конфет мы нарезали кормовую свеклу и сушили её в духовке. Очень даже было приятно !

   Нам всем, как членам семьи красноармейца,  выдали кожухи, а мне ещё и ботинки со шнурками из сыромятной кожи. Они постоянно намокали от снега, и развязать их было довольно трудно. Тем не менее, пальцы на ногах  я успел обморозить, что ощущаю до сих пор. И ещё я получил трусы, в которых вместо привычной резинки была веревочка, к которой тоже пришлось привыкать. Такие вот подробности вспоминаются!

   Весной мы получили участок вспаханной земли, на которой посадили картошку. Наверное, в награду за всё пережитое, картошка уродилась на славу: крупная, вкусная и много. Мы завалили ею угол в нашей комнатушке, и хватило нам её надолго. В этом селе было принято, что пацаны летом не мучились от безделья, а пасли скот. Каждое утро наша хозяйка приводила мне оседланного коня, и я должен был выгонять своё «микро стадо» в степь на зелёную травку. Помню, что под моим контролем были несколько дойных коров и молодых бычков. Каждый вечер я получал честно заработанную бутылку молока, а иногда ещё и булочку к ней. А на Покров мне дарили подарки. Село-то Покровка, и пастух – вип-персона в селе!

   В феврале 1943 года советская армия освободила Ворошиловград и, вполне естественно, что мама снова начала суетиться по поводу возвращения. Что вы хотите? Ведь ей в то время было всего лишь 30 с небольшим лет! И в августе мы тронулись в обратный путь. Однако, накопленных денег хватило только добраться до Минвод. Чтобы подработать ещё, мама устроилась работать на винограднике в винодельческом совхозе «Темпельгоф» в селе Орбельяновка, куда мы все и переехали.

   Я приходил к ней на обеденный перерыв и получал тарелку супа из нечищеного овса. Его так и называли «суп поплюй» - люди ели его, выплёвывая овсяную шелуху. Интересно, что на трудодни маме выдавали мёд, вино и винный спирт. Иногда собиралась компания таких же работниц, и они отправлялись пешком ( а это 25 км!) в Минводы на рынок, чтобы продать вино и спирт. Когда начался новый учебный год,  я пошел в школу. Нас школьников привлекали к сбору колосков, и я с удовольствием этим занимался. Тем более, что в обед мы получали по здоровенному ломтю белого хлеба с мёдом! Но вскоре учёбу пришлось бросить – мы поехали дальше и через какое-то время вернулись в  Ворошиловград.  Город буквально лежал в руинах. Тем не менее, постепенно налаживалась мирная жизнь, хотя война и продолжалась. Бои шли далеко от нас.

   Ещё в Киргизии мы получили первое письмо от отца с фронта, отыскалась и Фира – она была со своим госпиталем в Севастополе и успела уйти от немцев буквально в последние минуты. Её лётчики взяли в гидросамолёт.  Самолёт подбили, лётчик тянул к своим, сколько мог, но вынужден был сесть на воду. Сигнализировать о спасении было опасно. Вскоре увидели, что к ним идёт небольшое судёнышко. На их счастье это оказался советский тральщик. А они уже были готовы покончить  с собой, чтобы не даваться живыми.
 
   Дядя Петя с тётей Мирой и Женечкой попали под Белой Церковью под бомбёжку, в которой Женечка погибла, а взрослые получили тяжелые ранения. Эвакуацию они пережили в Казахстане и оттуда также  вернулись в Ворошиловград.  Все наши родственники, которые оказались в оккупированном Мариуполе были расстреляны немцами и их местными пособниками возле пос. Агробазы.

   В Израиле, где теперь живу, Институт национального  страхования «Битуах леуми» жителей страны  с судьбой, такой же, как у меня, относит к категории граждан «пострадавшие в Катастрофе» на иврите «ницолей ha-Шоа». Государство предоставляет нам некоторые льготы.

   Конечно, годы идут, и многое стирается из памяти, но  помню то, что зацепилось. И пусть о войне дети и внуки мои знают только с моих слов!