Д А Л Ё К И Е К О С Т Р Ы
Повесть
Автор повести Олесь Гончар.
Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
Продолжение 7 повести
Продолжение 6 — http://proza.ru/2020/11/01/1972
Что же касается Ирины, то она, обладая опытом незаурядной искусительницы, сделала было несколько попыток обольстить Миколу, сама приглашала его в кино, но, получив деликатный — хотя и в форме шутки — отпор, махнула на поэта рукой, ещё и Ольгу предупредила:
— Этот не для нас! От такого детей не будет! Навсегда, видно, охмурила его кременчугская фельдшерица, которая опухших от голода людей лечила таблетками...
Мы с Кириком лишь из рассказов знаем об этой словно бы мифической девушке-фельдшерице, в которую без ума влюбился наш друг. Иной раз даже во время работы Микола вдруг отодвинет на край стола редакционные бумаги, положит перед собой чистый лист, задумается отстранённо — и нет у нас сомнения, что в эту минуту как раз и рождается в Миколиной душе стихотворное послание ей, его кременчугской невесте. И когда мы, редакционные, и молодёжь из совхозных общежитий, слушаем возле мельничного камня вечерние импровизации нашего друга, некоторым из нас, во всяком случае мне с Кириком, хорошо известно, кому прежде всего предназначается — пусть и через расстояние — песня Миколиной души.
Вот и сейчас, когда луна поднялась из-за собора и посветлело вокруг, а небо стало огромным, Микола в задумчивости кладёт руки на плечи нам — одному и другому.
— Да, мир прекрасен! — взволнованно говорит он, глядя куда-то в звёздную высь. — Чего стоит один миг, друзья, когда впервые в жизни услышишь: «Твоя! Твоя! Вся твоя!..» И чего только не отдашь, чтобы снова когда-нибудь удостоиться этого... «Твоя! Твоя!» — срывается с нежных, пылающих уст... Не в такие ли минуты человек и находится ближе всего к тому, что называется счастьем?
Кирик после молчания спрашивает сдавленным голосом:
— Вы женитесь на ней?
Бледный от лунного света, Микола не отвечает, витает, видимо, где-то в других сферах. Приходится и мне переспросить:
— О женитьбе вы с ней договорились?
— Об этом не спрашивайте, хлопцы, потому что для влюблённых это не имеет значения. Главное, что есть она, есть где-то, реальная, не приснилась в те ночи тьмы и огня, когда отданная тебе страсть торжествует и возвышается над буднями!.. Будто из «Песни песней» выносит себя упругая красота юного смуглого тела и дарит тебе неизведанное и поёт свою свободную песню. Красота раскрепощённая, раскованная, разметав прочь мещанские условности, ложь и сплетни, она оставляет лишь вам двоим право любить, и оба вы уже только нежность и радость, и страсть! Сгорать в огнях преданности и любви, забыться, растаять в неизъяснимой красоте чувства — многие ли способны на это в наши дни? И разве не сами мы разрешаем грабить бесценнейший свой дар — силу чистых чувств, а грабителем выступает не это ли наше бешеное, начинённое буднями время, где так много прорывов, рейдов, авралов и ненасытной свекловичной свинки? Песни любви, их, наверное, по-настоящему знала разве что эллинская и библейская молодость человечества. Та, которая полным кубком черпала от радостей жизни, которая «Песнью песней» откликается нам из солнечной мглы веков!..
Смотрим на такое вдохновенное, ещё более сейчас побледневшее лицо нашего друга, упоённые чарами его не совсем понятных нам слов, просим:
— Напиши об этом... Напиши непременно!..
— Что вы, хлопцы, тут современный Моцарт нужен, — и он встряхивает золотой россыпью кудрей, словно буклями моцартовских времён. — Я уверен, есть в душе такие сферы, которые только музыкой и можно передать... Настоящей, не барабанной. Переполненная лозунгами наша эпоха не должна ограничивать себя только грохотом барабанов.
— Не вздумай говорить об этом Кочубею...
— Его ничем не прошибёшь. Это же он распространяет слухи про Азу, что её семья в Кременчуге якобы только из «торгсинов» живёт и что сама она, мол, «липовая» медичка, неизвестно, как тут и оказалась... Но это же враньё! — возмущается Микола. — У неё направление было на руках!
Мы тоже разделяем возмущение Миколы, потому что знаем, как было.
В прошлом году на время весенней посевной в числе нескольких других девчат из медучилища прислана была в наш район и эта юная практикантка Аза, которой суждено было встретить здесь свою первую, а может, и последнюю любовь. Житецкий, видно, испытывал душевную потребность делиться с нами своим интимным, благодаря чему их любовь раскрылась перед нами во всех подробностях: и как случайно встретились они на почте, и как, сразу поверив друг другу, ждали потом вечерних свиданий за железнодорожной насыпью, где не ведали страха, ошалевшие от счастья...
Недолго была здесь Аза на своей весенней практике, отозвали её досрочно, потому что оказалась простодушной, наивной горожанкой, которая действительно пробовала в полевых бригадах лечить опухших от голода людей какими-то аптечными таблетками.
Вот и откомандировали её обратно, дав негативную характеристику. К тому же с её братом-врачом дома произошла какая-то история, вкривь и вкось расписали его в кременчугской газете, что бросало тень и на сестру, хотя вроде бы сестра за брата и не отвечает. Расставаясь при таких обстоятельствах, влюблённые чувствовали, что, наверное, разлука их будет долгой, и с тем большим жаром сердца поклялись: где бы ни были, как бы долго ни находились в разлуке, а будут ждать друг друга, даже если ждать придётся до седых волос!..
Ни райкомовские упрёки, ни грубые намёки Кочубея — ничто не поколебало Миколу в его чувствах к Азе, наоборот, боль разлуки придала ещё больше стойкости его влюбленной душе, и, кажется, именно этим, именно неугасимостью своего чувства и выделяется он ныне среди других людей, этот наш по-рыцарски влюблённый Микола Житецкий.
— Суть человека более всего проявляется именно в способности любить, по-настоящему любить, — убеждённо говорит наш друг.. — Чувство любви — самое высокое из всего созданного матерью-природой... Не верьте, друзья, если вам говорят, что любовь бывает несчастной. Любовь — это всегда счастье!
— Даже без взаимности? — решаюсь задать вопрос.
— Даже тогда. Вы что, не согласны с этим?
Но что можем сказать на это мы, способные лишь терять дар речи, когда Ольга, влетев из типографии, положит на стол ещё влажную корректуру и, стоя над тобой, будет следить через плечо, пока ты ставишь знаки, а они, все твои корректорские иероглифы, расплываются перед тобой будто в воде, потому что, ослепший, онемевший, ты только и слышишь, как горит в тебе кровь, и всего тебя бросает в жар, когда Ольга, заглядывая в гранки, ненароком прикоснётся тугой грудью к твоему съёжившемуся плечу. Наверное — ненароком... И от одного её прикосновения ты, отощавший от недоедания на совхозной фабрике-кухне, вдруг почти теряешь сознание, становишься как желтяк, и пока Парася будет искать нашатырный спирт, Ольга, наклонившись, вмиг спасёт тебя вернейшим способом — обожжёт щеку жарким поцелуем.
Продолжение повести следует.