Предыдущая глава: http://proza.ru/2020/10/16/1878
Так что ты знаешь про меня?
Чему ты веришь про меня?
Что ты хочешь от меня -
Что ты знаешь...
Мельница
Локи ожидал чего угодно, от удара ледяным мечом до пропасти, разверзшейся у него под ногами. Но ничего не произошло. Смертельная хватка на горле исчезла. Он всё ещё был жив. В ушах у него шумело, внутри всё трещало по швам от колоссального напряжения. Принц судорожно вдохнул и закашлялся, согнувшись пополам, выворачивая наизнанку горящие огнем лёгкие. Когда в глазах прояснилось, он различил в зеркально-отполированном камне под ногами своё отражение, уродливо искажённое синевой и выпуклыми узорами, чужеродно смотревшимися на знакомом лице. Снова этот ненавистный облик, напоминающий о том, кто он есть.
Локи едва не засмеялся в голос, так проста и ужасна была правда. Его план не сработал. С самого начала, только узнав о своём происхождении, он задумал отомстить Лафею, который по странной насмешке судьбы оказался его истинным отцом, и которого он считал источником всех своих несчастий. Однако в сладко предвкушаемой картине мести, так долго ожидающей своего часа, отчаянно не хватало какой-то важной детали. В логове Пещерных Медведей, слушая рассказы старой Рахги о могучем артефакте пришельцев, коварно похищенном ледяными великанами, Локи внезапно понял, чего именно не хватает его плану. Сейдкона сказала, что на ледяной трон каждый из вождей хримтурсов приходил через убийство. Таким образом, чтобы отомстить чудовищу, он сам должен был стать чудовищем – отцеубийцей. Эта мысль не слишком пугала честолюбивого принца. Цель всегда оправдывает средства, когда речь идёт о власти над целым миром. Тем более что, несмотря на все попытки, даже задействовав все свои внутренние ресурсы, он так и не смог нащупать в своей душе даже самой малейшей ниточки родственных чувств к своему холодному и чёрствому отцу.
Когда-то, когда они с Тором были еще детьми, Один сказал, что оба они рождены, чтобы стать царями. Но повзрослев, Локи понял, что с мечтою править Асгардом придётся распрощаться. Еще до того, как Тора стали открыто называть наследником, было что-то в отношении окружающих такое, что подсказывало – именно его видят на троне Асгарда и даже не представляют на этом месте младшего принца. Так что же делать царю без царства? Ответ был весьма прост: найти себе новое. И как бы принц ни ненавидел свою вторую сущность, он всё же был пленником своих амбиций. Как бы противно ему ни было признавать собственное происхождение, но именно оно могло дать ему власть. В Девяти мирах был трон, на который он имел полное право – королевский трон Утгарда. Как ни странно, но порой нечто, прежде ненавистное, становится столь желанным, что поневоле приходится с ним мирится. Главное – достичь своей цели.
Свергнув Лафея и став на свой выбор преемником, узурпатором или освободителем Йотунхейма, Локи надеялся получить то, о чём он всегда мечтал – признание и одобрение самого Одина, а вслед за этим и легендарный Ларец Вечных Зим, с помощью которого он намеревался возродить находящийся в полном упадке мир и всё-всё в нём перекроить по-своему. А главное, добившись неограниченной власти, Локи собирался стереть из бытия ненавистных ледяных великанов, заперев на голодный замок в их мрачном и мёрзлом Утгарде. Тем самым доказав Одину, что он не один из них.
Однако здесь его подстерегала та же неожиданность, что и в Железном Лесу. Этот мир и населяющий его народ разительно отличались от того, чему Локи учили в Асгарде на уроках истории. Он был обескуражен увиденным. Зёрна сомнения упали на благодатную почву, удобренную той пронзительной надеждой, что жила в глазах йотунов Ярнвида. И теперь эти зёрна прорастали, вонзая свои острые корешки в его сердце, порождая беспокойство, недоумение и раздумья. Рассудок мага действительно не был в полном порядке последнее время, и порой с ним даже творились действительно пугающие вещи. Принц пока не знал, как к этому относится. Появилось плохое предчувствие. Настолько плохое, что подходя к ледяному трону, он всё больше и больше сомневался в правильности принятого решения. И если бы не провокационные слова Лафея, вероятно, он так бы и не достал тот роковой кинжал.
Было ли ему плохо сейчас? О да, невероятно. Горечь разочарования тошнотой подкатила к горлу, битым стеклом застряла под ложечкой, мешая вздохнуть. Сделав невероятное усилие, Локи выровнял дыхание, унял рефлекторную дрожь в кончиках пальцев и, медленно разогнувшись, устремил на Лафея лихорадочно горящий взгляд, замутнённый багровым туманом, который постепенно заволакивал изумрудную радужку.
Великан дёрнулся, как от удара, и отшатнулся, продолжая смотреть, как загипнотизированный, на стоявшего перед ним молодого йотуна, в которого внезапно превратился несостоявшийся убийца. Его кожа была светло-голубого цвета. Несвойственная ледяным великанам тонкость и выразительность черт лица, выдавали в нём полукровку. Но вот рисунок из выпуклых узоров, чуть светящихся в полумраке на его коже, не оставлял сомнений в принадлежности к королевскому роду.
– Кто ты такой? – глядя на Локи почти что с ужасом, Лафей отступил на шаг, покачнулся, наткнувшись на ступеньку, ведущую к трону, сделал неуклюжее движение, но удержался на ногах.
Лик царя Йотунхейма, разорванный чёрными татуировками, точно шрамами, в этот момент был поистине страшен.
– Неужели не признал? – Локи растянул губы в широкой, полной сладкого предвкушения улыбке.
Часть него испытывала нечто сродни отвращению к самому себе, другая часть – зловредное удовлетворение от возможной мести тому, кто столько у него отнял, в первую очередь, его имя.
– Ну, здравствуй, папа.
– Это невозможно! – на грани слышимости прошептал Лафей. – Мой сын умер.
Локи негромко рассмеялся. В голосе отчетливо прозвучали истеричные нотки. Смех внезапно оборвался всхлипом, и принц тут же замолчал, почувствовав, что сейчас сорвётся в неподобающую истерику. Пытаясь успокоиться, он до крови закусил нижнюю губу. По подбородку поползла тоненькая обжигающе- холодная струйка.
Внезапно великан замер, словно какая-то новая мысль озарила его. Сделав быстрый шаг вперёд, он рывком схватил Локи за лицо, приблизив к своему. Холодная жёсткая ладонь накрыла лоб, железные пальцы впились и застыли на темени и висках.
Сильнейший ментальный удар пришёлся по полностью открытому сознанию принца, и он еле устоял на ногах, чувствуя, как цепкие щупальца чужого разума вторгаются в его воспоминания, жаля мозг колючками искр. У него не хватило ни времени, ни сил, чтобы поставить блок. Виски взорвались болью, голова закружилась каруселью, и если бы не могучие руки Лафея, удерживающие его в равновесии, Локи повалился бы на пол, как сломанная кукла.
Когда великан увидел мысли того, кто назвался его сыном, он почти задохнулся, ибо то был ворох переживаний, неуёмных амбиций, неотступных стремлений и бесконечного одиночества, так нестерпимо напоминавшие его собственные. Ослепнув на мгновение, Лафей погрузился в воспоминания принца, раскинувшиеся перед ним, словно благословенные оазисы в пустыне его сознания.
"Локи едва исполнилось 400 лет.
Торчащие в разные стороны спутанные черные локоны, перемазанная грязью детская рожица, огромные жалобные зелёные глаза, блестящие от непролитых слёз. У маленького Локи разбита коленка. Ему очень хочется заплакать, но он упрямо молчит, поджав дрожащие губы.
– Мы просто хотели поесть яблок, – покаянно произносит стоящий рядом насупленный мальчишка с растрёпанными пшеничными волосами.
Фригг обрабатывает ранку осторожно, словно боясь навредить, успокаивающе шепчет на ушко:
– Терпи, малыш, принцы не плачут.
Один хмурится, не сводя своего единственного глаза с Локи, произносит с неодобрением:
– Ты слишком балуешь его. За воровство в садах Идун полагается хорошая порка.
Малыш съёживается под суровым взглядом отца, втягивает голову в плечи. Фригг берёт мальчика на руки, поднимается вместе с ним, поворачивается к мужу, холодно произносит:
– Я не позволю никому притронутся к нему пальцем. Даже тебе.
В голосе царицы слышится осуждение. Царь вспыхивает, открывает рот, чтобы ответить что-то резкое, но Фригг уже вышла из комнаты, крепко прижимая сына к груди.
Локи 700 лет, и он только недавно осознал, какие силы может подчинить себе, произнеся лишь несколько певучих слов.
Пыльные ряды стеллажей, теряющиеся в сумраке огромного помещения, заваленный книгами стол. Юный Локи переворачивает сухо шуршащие, пожелтевшие страницы толстого тома «Основных Заклинаний», сосредоточенно водит пальцем по строчкам, вчитываясь в древние руны. Губы его шевелятся, повторяя шёпотом прочитанные строки. Когда он поднимает голову и, закрыв глаза, вслух произносит только что прочитанное заклинание, вокруг него вспыхивают и загораются свечи.
Локи исполнилось одиннадцать столетий. Для асгардского юноши это возраст совершеннолетия. Вместо пышного праздника – тихий ужин с глазу на глаз. За столом, накрытым на двоих, – принц и царица Фригг. Она наливает вино в тонкие бокалы, зажигает свечи и протягивает любимому сыну подарок – старинную книгу в кожаном переплёте.
– У тебя есть дар, – говорит она, – но ты должен научиться рассчитывать свои силы на каждое заклинание и изучить свои пределы. Ты сильнее, чем я, чем когда-либо был твой отец. Магия и хитрость также важны, как мощь и прямолинейность твоего брата. Когда Тор станет царём, Асгарду понадобится твоя рассудительность и твоё хладнокровие, чтобы сдерживать вспыльчивость и горячий нрав твоего брата.
Локи тихо смеётся, берёт в руки её ладонь и подносит к губам.
– Мама...
– Я горжусь тобой и люблю тебя. – Фригг протягивает руку и нежно убирает пряди волос с его лба".
Видения сменялись одно за другим, и наконец перед мысленным взором Лафея возникло до тошноты знакомое лицо его закадычного врага.
"– Прости, Локи, я старался уберечь тебя от правды… – голос Одина звучит неуверенно. – После сражения я зашёл в полуразрушенный храм хримтурсов и нашел там плачущего младенца. Он был слишком маленьким для ребёнка ледяных великанов. Полукровка. И это могло послужить причиной того, что его бросили там замерзать. Я не мог позволить погибнуть невинному ребёнку. Я принёс дитя в Асгард. Мы с Фригг решили воспитать его, как собственного сына. Этим ребенком был ты, Локи. Ты не просто полукровка, ты сын Лафея. Его наследник. На это указывало царское ожерелье, что было на шее найденного мною младенца. Я надеялся в будущем с твоей помощью заключить нерушимый мир с Йотунхеймом. А ты должен был стать его творцом и залогом. Я хотел, чтобы ты стал царём другого мира. Но мои чаяния не оправдались. Лафей оказался слишком малодушным для того, чтобы принять верное решение. Он даже не пытался искать тебя".
Последнее, что увидел царь перед тем, как покинуть сознание юноши, были алые глаза, смотревшие с искажённого разочарованием синекожего лица молодого ледяного великана, в которых не было ничего – ни злобы, ни горечи, ни осуждения. Только пустота и обречённость.
Лафей резко разжал ладонь, да так и остался стоять, окаменев от гнева и ужаса, со вскинутой рукой, будто вмерзнув в пол. Какую-то долю секунды слепота застила взор, а когда он сумел прозреть, показалось, что всё вокруг погрузилось во тьму. Тысячи раз он представлял себе эту встречу, надеясь без надежды: когда-нибудь сын найдется, вернётся к нему, ведь никто не мог сказать точно, что случилось с ним в тот день. И каждый раз сердце бешено колотилось, чтобы раз за разом обрушиваться в пустоту больно сжавшимся комком: нет, это лишь пустые мечты. Он проклинал себя за то, что не может не думать об этом. Не может жить без этой больной надежды, тысячи раз за сотни лет обманывавшей его. А теперь — замер, не смея подойти, не смея узнать, боясь снова обмануться.
Ангрбода, следившая за происходящим с трепещущим от страха за Локи сердцем, бросилась к покачнувшемуся, едва устоявшему на ногах принцу. Из носа у него текла кровь. С тревогой заглянув в ошеломлённо распахнутые глаза с растекшимся, расплывшимся по безумной алой радужке чернильным зрачком, колдунья повернула к грозному владыке бледное, словно опрокинутое лицо, выкрикнула, захлёбываясь словами:
– Безумец! Что ты наделал! Ты же мог просто убить его! Будь в твоей проклятой ледяной башке мозг, а не помёт Ратотоска, ты бы уже понял, что перед тобой твой собственный сын. Достаточно было посмотреть в его глаза. Будь жива Лаувейя, она бы сразу признала родную кровь!
Имя Лаувейи произвело на царя магическое действие. Он отшатнулся, почти что в страхе. По лицу прошла тонкая, почти невидимая рябь боли. Тёмной всепоглощающей боли. И Ангрбода очень надеялась, что эта боль настоящая.
– Но как такое возможно?! Ведь мне сказали, что Лаувейя погибла вместе с сыном, замерзла в Ледяной пустоши, пытаясь отыскать выход из нашего мира, – проговорил Лафей, выкатывая каждое слово, как камень из губ.
– А ты и поверил. И даже не пытался отыскать их тела. – С презрением бросила Ангрбода, вздёрнув подбородок, словно в попытке таким образом уменьшить разницу в росте меж ними, и её слова прозвучали как обвинение.
– Неправда! - с горячностью воскликнул Лафей. - Мои воины прочесали всю Ледяную Пустошь, но ничего не нашли.
Безумная надежда вдруг озарила его суровое лицо:
- Но если мой сын жив, то может и Лаувейя где-то...- он не успел договорить.
– Нет.
Брошенное слово, словно камень, гулко ударилось об пол и разбилось на маленькие кусочки, погребя под собой крохотный росток надежды.
С губ Лафея сорвался стон ярости и боли. Невооружённым взглядом было видно, как уродливая душа его мечется внутри, воет и рыдает.
– Ты ответишь за это, Один! Старый одноглазый мерзавец, – скаля зубы, выдавил он из себя, глядя куда-то вверх. – Ты вырвал сердце Йотунхейма. Ты вырвал и моё сердце. Придёт время, я спрошу с тебя полной мерой эту чудовищную виру, и тебе придётся выплюнуть её вместе с кусками своего сердца, лёгких и мозга!
Внезапно Лафей опустился на одно колено, так что его лицо и лицо Локи оказались на одном уровне.
– Дай взглянуть на тебя, сын, – голос царя опустился до шёпота, и в нём прозвучала скорбь, древняя и стылая, как те льды, что сковали Утгард. – Прости меня за то, что позволил забрать тебя, за то, что поверил в твою смерть.
Огромная холодная ладонь невесомо скользнула по волосам принца, спустилась к заострившимся скулам, бережно погладила по впалой щеке. Не отрывая от него заворожённого взгляда, царь большим пальцем руки стёр полузасохшую дорожку крови с подбородка, а затем стремительным движением облизал палец.
– В тебе течёт чистая, благородная кровь потомков Имира, – с гордостью произнёс он. – Её вкус не сравнится ни с чем во всех Девяти мирах.
Локи знал цену родственной крови. Она служила ему напоминанием о том, что он не рухнул в Йотунхейм с верхушки Иггдрасиля. И сейчас та её часть, что принадлежала Лафею, застыла льдом в его жилах. Почти сверхъестественным усилием воли принц заставил себя не отшатнуться и преодолеть брезгливость. Только крепче сжал зубы и задержал дыхание – к горлу снова подступила тошнота. Ожогом раскалённого железа полыхнул обжигающе-холодный взгляд.
Лафей напоролся на него, как на меч. Замер, словно на краю бездны. Медленно, тяжело поднявшись, произнес ровным, бесцветным голосом:
– В твоих глазах я вижу ненависть и отвращение. Понимаю, ты пришёл сюда, чтобы убить меня – неожиданно, исподтишка, нарушая все законы гостеприимства. Что же, план беспредельно злодейский. Тебя вырастили асы, но в душе ты остался ледяным великаном. Будь ты благородным асом, ты бы вызвал меня на хольмганг*, – слхова звучали глухо и тяжело, словно он ворочал языком камни. – Вероятно, ты думал, что после моей смерти всё вдруг станет понятно и просто, как детская сказка? Или ты просто пнул бы мой труп, совершив месть и объявил всё былое несущественным?
Локи усмехнулся, но не сказал ровным счётом ничего. Взгляд Лафея внезапно упал на крохотное смертоносное жало, тускло поблескивающее у подножия трона. Нагнувшись, он подобрал лезвие, резанул по руке, смачивая своей кровью и протянул сыну.
– У тебя всё равно ничего бы не вышло. Ты проиграл, как только сюда вошёл. Ибо я мёртв уже, а мёртвый не может умереть дважды. Возьми же свою игрушку и попробуй ещё раз, – голос повелителя был холоднее вечных льдов, лицо – неподвижно, словно у каменного изваяния. – Кровная магия – самое изощрённое и безжалостное оружие. Моя кровь могущественна, и даже этот крохотный ножичек сможет нанести мне смертельную рану. Смерть меня не страшит. С тех самых пор, как мой мир рухнул в крови и пламени, с тех пор, как я потерял всё, чем дорожил, время стало для меня пыткой. Смерть дарует свободу, и смерть будет для меня меньшей карой, чем жизнь.
Локи поднял голову, принимая кинжал из рук отца, и посмотрел ему в лицо. Принц был растерян и словно бы даже оглушён услышанным, и это раздражало его, злило и мешало, как ничто другое, как ничто прежде. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он бежал прочь от стен когда-то родного дома, пропитанных горечью и сожалениями, что сотворили из него то, чем он сейчас и являлся. И с тех пор не было в нём желания сильнее и непреодолимее, чем воткнуть клинок в живую плоть этого непонятного, чужого, отвратительного монстра, который смел прикасаться к нему, называть его сыном. Но сейчас Локи почувствовал, что не желает убивать Лафея, только не теперь, когда увидел в его алых, как не зарастающие порезы, глазах, отчаяние или покорность, безропотное равнодушие или вину за то, что он выжил, а те, кто был дорог – нет.
И что ему теперь делать?
Когда же в последний раз он принимал хоть одно верное решение?
Лафей повернулся к сыну спиной и медленно, тяжело преодолев несколько ступеней наверх, вновь уселся на своём мрачном троне, расслабленно откинувшись на спинку и прикрыв глаза тяжёлыми веками, в ожидании смертельного удара.
Ангрбода настороженно следила за принцем, который, опустив глаза, задумчиво рассматривал лежащий в ладони маленький блестящий клинок, испачканный чужеродной кровью, как доказательством его могущества и силы.
– Сделай это, – тихо, но настойчиво прошептала она. – Сделай сейчас, другой возможности у тебя не будет.
Ощущая в ладони ледяную заострённую сталь, Локи внезапно, несильно размахнувшись, метнул нож одним мягким ровным движением. Смертоносное лезвие, просвистев рядом с ухом Лафея, с треском вошло спинку трона по самую рукоять, оставив вокруг себя причудливую вязь из тонких трещин, разбежавшихся причудливыми изгибами и узорами. Сталь пронзила камень, словно это было трухлявое дерево.
Колдунья чуть не застонала от досады, стиснув зубы и сжав кулаки.
– Да, я хотел твоей смерти. – Локи едва смог узнать свой голос, столь незнакомым, низким, почти шипящим он показался ему. – Хотел с того самого момента, когда узнал, что ты мой отец. Но какой смысл убивать того, кто давно уже мёртв внутри.
Великан даже не пошевелился, лишь медленно провёл рукой по лицу, словно пытаясь собраться с мыслями, а потом заговорил, сначала тихо, размеренно, неживым ровным голосом – потом всё быстрее, словно пытался выплеснуть жгучую боль, поднимающуюся в груди.
– Да, я мёртв. Внутри ничего нет. Вместо сердца – комок изорванной, обожженной плоти, где даже нечему болеть. Мой путь был тёмным и страшным, и не было на нём ничего, кроме потерь и поражений. За свою жажду безграничной власти и безграничной силы я расплатился чужой кровью и своей ненавистью. Время милосердно подточило мои силы, но немилосердно оставило нетронутой память. Столетия прошли, но горе и чувство вины терзают мою душу, словно та ночь, когда я потерял всё, чем дорожил, была только вчера. Твоё появление – это чудо. Я не могу, не хочу потерять тебя снова.
– Ложь! – Локи вложил в это короткое слово всю злость и обиду, скопившуюся в нём. – Я не верю тебе, и у меня нет желания выслушивать твоё нытьё. Можешь сколько угодно гнить в вязком болоте собственного горя, раздутого до размеров вселенского масштаба. Мне плевать. Что я усвоил за свою жизнь, так это то, что тех, кого любят и кем дорожат, не бросают на произвол судьбы. Тех, кого любят, не похищают, не держат взаперти и не истязают, как ты поступил с моей матерью. Я родился крошечным. Отвратительно крошечным для того, чтобы стать наследником гордого короля-гиганта! Уверен, ты не хотел, чтобы я жил. Ты ведь не мог тогда даже предположить, что из меня вырастет что-то путное. И знаешь, меня это даже не ранит. Тебя не было в моей жизни тысячелетие. Ну, подумаешь! Один нашёл меня, принял в свой дом, воспитал, как собственного сына, пока ты здесь упивался своим горем, спрятавшись в этих роскошных ледяных развалинах.
Лафей замер, ошеломлённый этой яростной атакой. Лицо его побледнело, став похожим на прозрачный голубоватый лёд, прорезанный морщинами, словно чёрными, глубокими трещинами. Руки с чёрными блестящими когтями вцепились в каменные подлокотники трона.
– Твоим тоном можно крушить стены, Локи. В самом ли деле я его заслужил? – голос царя был пропитан горечью, но он справился с гневом, охватившем его после слов сына. – Ты, видно, много знаешь обо мне, даже то, чего я сам о себе не ведаю. Я же не знаю тебя вовсе, кроме того, что ты мой сын. Но если мы оба видим одну и ту же историю по-разному, то как определить, чей взгляд чище? И если одна из правд – заблуждение, то где его корни?
– Я пришёл не за тем, чтобы разгадывать загадки и отвечать на твои дурацкие вопросы. Я хочу сам получить ответы, – в голосе принца послышалось шипение дюжины ядовитых змей.
Синяя кожа, покрытая причудливыми узорами, стремительно бледнела, алый цвет исчез из глаз, словно впитавшись в веки. Радужка вновь приобрела привычный цвет лиственно-зелёной отравы. Перед царём Йотунхейма вновь стоял молодой ас, во внешности которого ничто больше не напоминало ледяного великана. Но вот его глаза – Лафей понял, почему они сразу показались ему знакомыми – эти изумрудные озёра в окружении тёмных ресниц, в чьей бездонной глубине он уже однажды утонул, принадлежали Лаувейе.
– Ты ошибаешься, сын. И ошибаешься трижды. Я не был безумцем, способным причинить вред той, кому принадлежало моё сердце, я никогда бы не заставил её страдать и уж тем более никогда не смог бы избавиться сына по мимолётной прихоти или из-за каких- то там умозаключений Не знаю, кто и из каких побуждений внушил тебе, что я повинен в страданиях и смерти твоей матери, но я вижу, что ты так проникся этой мыслью, что даже не хочешь допустить, что это суждение может быть ложным.
Локи поднял взгляд, встретившись с тёмно-гранатовыми глазами, смотрящими на него из-под низко нависших бровей без злобы, без гнева и без осуждения. В них была только горечь. Плечи юноши напряглись, и он неуверенно обернулся к Ангрбоде, ища у неё поддержки, но та стояла, глядя себе под ноги, словно что-то обдумывая, и вид у неё был довольно мрачный. Проследив за направлением взгляда сына, Лафей нахмурился и, наклонив голову, глядя с высоты своего роста, холодно произнёс, чеканя каждое слово:
– Ты, Ангрбода – хозяйка Железного леса, мать волков, та, кто ведёт свой род от знаменитой Вёльвы-пророчицы, та, которой открыто откровенное мистическое знание, кто ведает пути сейда и от чьего взора не укроется ни одно живое существо в этом мире…
По мере того, как великан перечислял все регалии Ангрбоды, радужные глаза её медленно темнели, наполняясь злым красным сиянием, едва ли не ярче, чем у самого царя ледяных великанов. Колдунья подняла голову и прищурилась, точно кошка перед прыжком. Губы её странно кривились. Она сложила руки на груди, с вызовом глядя на йотуна, и в этой закрытой позе словно бы отгородилась от всего остального мира.
– Тебе лучше других должно быть известно, по какой причине прекрасная Госпожа Лиственного острова бежала из Ярнвида и явилась ко мне, моля о защите и убежище,- продолжил великан, и было в том, как он это произнёс, что-то недоброе. – Разве не я пытался укрыть от мести разъяренной хозяйки Железного леса женщину, ставшую ему матерью? – Царь кивнул в сторону принца, наблюдавшим за их перепалкой с плохо скрытой настороженностью.
– Это всё... это всё... – вспыхнула вдруг Ангрбода, как сухая листва от одной крошечной искры. Она не смогла договорить фразу, потонув в море гнева, отрицания и ненависти.
– Это всё – что? Неправда? Я солгал сейчас? Не ты ли, узнав из пророчества, что сын Лаувейи, родившись и возмужав, одержит над тобой верх, и дождавшись, когда могучего Фарбаути не будет рядом с его женой, натравила на неё своих волков-оборотней?
На руках Лафея, вцепившихся в подлокотники, вздулись чёрные вены, взгляд стал откровенно мрачным, и не нужно было даже смотреть в его опущенное лицо, дабы увидеть, как в нём медленно, но верно нарастает гнев.
– Единственное, чего ты не учла, так это то, что пытаясь предотвратить пророчество, ты лишь приблизила его исполнение, и сына Лаувейя всё равно родила, но не от Фарбаути, а от меня!
Йотунка уже не смотрела на короля, всё её внимание было приковано к Локи, на лице которого медленно, точно круги на воде, проступали удивление, откровенное непонимание, недоверие и вопрос.
– Это ведь неправда, Ангрбода? – с надеждой в голосе спросил он – Это ведь неправда – то, что он говорит?
Лицо Хозяйки волков исказилось, как будто она хотела сказать что-то в своё оправдание, обелившее бы её. За стеной из гнева и злости скрывалась горечь и понимание, что не было в словах Лафея лжи. Она только покачала головой, ничего не сказав, в мгновение ока сменив свою яростную злость на бесстрастное молчание каменного идола. Все её надежды, так бережно хранимые всё это время, рухнули в один момент. Как карточный домик, откуда царь ледяных великанов вытащил всего лишь одну единственную карту.
Следующая глава: http://proza.ru/2020/12/16/2033
ПОЯСНЕНИЯ АВТОРА:
* Рататоск – в скандинавской мифологии белка-«грызозуб», посредник, связующее звено между «верхом» и «низом». Бегает по мировому дереву как посланец между змеем Нидхёгг, который обитает в Нифельхейме, аккурат у корней мирового древа, которые периодически грызет, как и души грешников, убийц и клятвопреступников, и ётуном Хрёсвельг, который в обличье орла сидит на верхушке дерева.
С начала времен ведут бескровную вражду Змей Нидхёгг и Орел Хрёсвельг. И возможно, два врага позабыли бы друг друга, не будь они способны перекидываться злословиями и угрозами на таком гигантском расстоянии. Но есть кое-кто, с упоением поддерживающий этот конфликт, чье озорство и талант на всяческого рода оскорбления и колкие замечания не знают границ. Этот кто-то – белка. Рататоск, хитрый гонец, обитает в Древе Мира с незапамятных времен. Откуда он взялся доподлинно неизвестно, но если боги ведут вражду, то он всегда горазд подлить масла в огонь. Он – острый на язык мастер сплетен и притворства, всегда готовый одарить парочкой сомнительных комплиментов. И тем не менее, все боги приходят к нему за новостями. Обитая на стволе Иггдрасиля, Рататоск оказался в центре вселенской активности.
Когда боги из всех пантеонов сталкиваются между собой, как может Рататоск упустить возможность подстегнуть новых врагов? Ответ прост : никак. Опасайтесь белки.
* Хольмганг – поединок двух викингов. Со старонорвежского его значение перевести довольно сложно, дословный перевод – «быть отведенным на остров». Это отсылает к старинной традиции поединка между двумя воинами. Однако, хольмганга – это не простая дуэль, а схватка, подразумевавшая страшный позор для одного из воинов, смерть проигравшего. Такой поединок проходил обычно на острове, чтобы ни один из бойцов не мог сбежать. О правилах воины договаривались, как правило, непосредственно перед боем (например, о том, сколько раз допускается менять пробитый щит). Причинение смерти на хольмганге не считалось убийством. Хольмганг нередко служил способом обогащения для берсерков. В IX—X веках он фактически приобрёл форму узаконенного разбоя: опытному воину достаточно было заявить притязания на собственность либо женщину другого, чтобы обязать противника к вступлению в поединок. Отказ от поединка навлекал на уклонившегося социальную стигму — объявление нидингом, что обычно было равнозначно статусу презираемого изгоя.