«Я ЛЬ ВИНОВЕН В ТОМ...»
Или
Ответ М. Вахидовой профессору Дадиановой
(Окончание)
Вахидова сознательно уводит нас в сторону, может возмутиться, раньше времени отдышавшись, профессор, памятуя о «лермонтовском отряде головорезов». Поэтому продолжим еще немного разоблачать советские мифы.
«Октября 10. 1840. — Когда выбыл раненым из строя Малороссийского казачьего № 1 полка юнкер Руфим Дорохов, Лермонтов принял от него начальство над охотниками, выбранными в числе сорока человек из всей кавалерии». — Пишет главный лермонтовед страны В.А. Мануйлов, первым составивший «Летопись жизни и творчества Лермонтова».
Переведем на русский язык: В.А. Мануйлов фиксирует, что Руфим (Руфин) Дорохов был юнкером Малороссийского казачьего полка, но командовал «охотниками», т.е. добровольцами, специально из «всей кавалерии» набранными. — Все 40 человек! 10 октября 1840 года был ранен и в тот же день лично передал Лермонтову отряд. И только.
Послушаем самого Дорохова, который в письме к М. Юзефовичу пишет уже из Пятигорска:
«...Шестимесячная экспедиция и две черкесские пули, одна в лоб, а другая в левую ногу навылет, помешали мне, любезный и сердечно любимый Мишель, отвечать на твое письмо. К делу, я теперь в Пятигорске лечусь от ран под крылышком у жены — лечусь… В крепости Грозной, в Большой Чечне, я, раненный, встретился с Левушкой, он наконец добился махровых эполет и счастлив как медный грош. Он хочет писать к тебе. В последнюю экспедицию я командовал летучею сотнею казаков, и прилагаемая копия с приказа начальника кавалерии объяснит тебе, что твой Руфин еще годен к чему-нибудь; по силе моих ран я сдал моих удалых налетов Лермонтову... Славный малый — … не сносить ему головы… Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить — командовать летучею командою легко, но не малина. Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, — не сносить ему головы...».
Дата написания-получения этого письма отсутствует вообще, но ее легко восстановить из письма Льва Пушкина М.В. Юзефовичу, который 21 марта 1841 писал другу, уже предупрежденному Дороховым о намерении Пушкина написать об этих событиях:
«Ты перепугал меня своим письмом от 20 февраля. — Твоя болезнь не выходит у меня из ума… Успокой меня скорым ответом и не сердись за мое, иногда непростительно долгое, молчание… Ты спрашиваешь, что я делаю? Скучаю, милый… Ты хочешь знать, какую я играю роль? — Самую обыкновенную: ссорюсь с начальниками (исключая Г-ла Граббе, который примерный человек и которого я от души уважаю), 8 месяцев в году бываю в экспедиции, зиму бью баклуши, кроме теперешнего времени, потому, что, по причине отсутствия толкового командира, командую полком уже 2-й месяц. Каким полком, ты спросишь. Казачьим Ставропольским, к которому я прикомандирован... Что тебе наврал Дорохов? Мне кажется, из твоего письма, что он себя все-таки выставляет каким-то героем романтическим и полусмертельно раненым. Дело в том, что он, разумеется, вел себя очень хорошо, командовал сотнею, которая была в делах более прочих, получил пресчастливую рану в мякишь ноги и уверяет, что контужен в голову. Опасения его насчет Лермонтова, принявшего его командование, ни на чем не основано; командование же самое пустое, вскоре уничтоженное, а учрежденное единственно для предлога к представлению. Дорохов теперь в Пятигорске, а жена его в Москве или в Петербурге — не знаю.». (В. Захаров. Летопись)
Переведём на русский язык. До 21 марта Дорохов из Пятигорска пишет письмо Юзефовичу, а тот успевает написать в Грозный Л. Пушкину. Значит, письмо свое Дорохов написал во второй половине февраля. И, если он был ранен «10 октября», значит, лечится он в Пятигорске уже пять месяцев и 11 дней и продолжает там оставаться! Никого ничего не насторожило? Тогда повторюсь: «Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит». — Так можно говорить об уже умершем человеке, т.е. когда уже свершилось то, что «предчувствовал» Дорохов. Могут возразить, что у Дорохова было свое объяснение: «командовать летучею командою легко, но не малина». И что? Он мог, а Лермонтов слабее его что ли? «Жаль, очень жаль Лермонтова, он пылок и храбр, — не сносить ему головы» — опять настойчиво хоронит Дорохов «друга», уверенный в том, что его непременно убьют, потому что «пылок и храб». А Дорохов трусливее?
А, может, что-то знает и не договаривает, на что упорно намекает? Не для того ли в конце экспедиции срочно произвели эту рокировку, чтобы Лермонтова убили? Поэт не должен был вернуться в Россию? Это конец 1840 года!
«Наврал Дорохов», — уверен Пушкин, который не с чужих слов знает эту историю. Ранение, похоже, было специально подстроено: «мякишь ноги» – «пресчастливая рана» — похоже на самострел, чтобы «дать возможность отличиться» (?) Лермонтову, «сверх комплекта, прикомандированному в отряд г. Генерал-лейтенанта Галафеева, в Чечню». (ФС)
«... Уверяет, что контужен в голову», — опять же уверен Пушкин, что Дорохов точно не может сказать, что ранен в голову, тем более пулей, потому что Левушка мог присутствовать в Грозном при отправке Руфина с партией раненных, и тот «уверял» провожающих, что «контужен», поскольку раны у него на голове точно не было! Иначе нет смысла в слове «уверял». Уверяют, когда тебе не верят! С пулей во лбу не уверяют!.. Но лечить «мякишь ноги» полгода, вызвав из Петербурга жену (!) — нужно было быть очень достойным воином!
«Командование же самое пустое, вскоре уничтоженное, а учрежденное единственно для предлога к представлению...», — говорит о том, что только эти дни и были у Лермонтова, чтобы успеть отличиться и заслужить право покинуть армию навсегда, как он и мечтал. А другие о чем мечтали? Но не случилось. Ни то, ни другое.
«16-26 октября 1840 г.» датировано письмо Лермонтова А. Лопухину в Москву».
О чем оно?
«Милый Алеша.
Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, т. е. отряд, возвратился после 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает: я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую изо ста казаков — разный сброд, волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно действовать, то, авось, что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю еще хорошенько, до какой степени они надежны; но так как, вероятно, мы будем еще воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.
Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал. …жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законом. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем…».
Как видим, у Лермонтова все не только предельно ясно, но и подтверждается написанное Л. Пушкиным: «20 дней» длилась эта экспедиция, которая закончилась, скорее всего, 15 октября, потому что 16-го все уже в крепости Грозной, а после «сражений» еще нужно время, чтобы подготовиться к отходу и на обратную дорогу. Лермонтов успел покомандовать только «четыре дня», что тоже понятно, если получил команду только 10 октября. Понимая, что экспедиция подходит к концу, Дорохова легким ранением срочно вывели из строя, передали команду Лермонтову и создали основание для представления его к отличию, или?..
Чем занимаются во время экспедиции, все должно оставаться в тайне, поскольку «не велят» даже в частных письмах о них писать (потому и пропадают письма, на что жалуются и Пушкин, и Лермонтов), но Михаил обещает все рассказать Лопухину при личной встрече «все картины военной жизни», в которых был не участником, а «свидетелем»!
Так 9 декабря появляется «Рапорт начальника 20-й пехотной дивизии ген.-лейт. Галафеева с приложением наградного списка и просьбой перевести Лермонтова «в гвардию тем же чином с отданием старшинства». (Ракович, Мануйлов)
«Испрашивается о награде: прикомандированному к отряду, по распоряжению высшего начальства для участвования в экспедиции, к кавалерии действующего отряда Тенгинского пехотного полка поручику Лермонтову.
В делах 29-го сентября и 3-го октября обратил на себя особенное внимание отрядного начальника расторопностью, верностью взгляда и пылким мужеством, почему и поручена ему была команда охотников 10-го октября; когда раненый юнкер Дорохов быв вынесен из фронта, я поручил его начальству команду, из охотников состоящую». — Качества, которые подчеркиваются в этом документе, говорят о том, что он находился все время при начальнике отряда, который и мог лично наблюдать за своим подчиненным.
Что же происходило в эти дни посмотрим в «Хронологии…» А. Айдамирова:
«1840 г. сентября 29 — После непродолжительного боя генерал Галафеев взял аул Герменчук. Октября 3-4 — Разорил Шали, аул Герменчук. Октября 7 — сжег 5 хуторов, приписанных к аулу Шали, уничтожил хлебные запасы жителей. Октября 10 — Сражение у аула Сайд-юрт. Разорение русскими войсками селений Саид-юрт, Эрсеной, Автуры».
Как видим, ежедневно истребляются не только сёла, но и «хлебные запасы» мирных жителей, а в рапорте указываются только два дня, будто в остальные дни Лермонтова помощь была не нужна или незаметна, или незначительна. Но 10-го он получает команду, поэтому мы проследили эти события до 10 октября, где и получил Дорохов «две черкесские пули» от рук чеченцев.
Читаем дальше:
«Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первым подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы». — а как по-другому можно испросить награду? Только так: «первым…», «везде…», «во всех делах…».
Но чем конкретно геройским отличился и когда: «12-го октября на фуражировке за Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукой хищников». – Наверное, можно было и чужой рукой?
Посмотрим, что такое фуражировка?
«Фуражировка — Устаревший термин, означавший добывание и сбор в военное время выделенными от войск командами продовольствия и фуража (с полей и в населённых пунктах)», — дает Большая советская энциклопедия научное объяснение самому обычному мародерству русских войск в Чечне.
Истребив всё и всех, как могли, каратели грабили чеченцев — их дома, их поля, о чем в свое время подробно писал Л. Толстой. Вряд ли профессор Дадианова читала его рассказ «Набег», позволим себе показать, как происходила эта «фуражировка»:
«Аул уже был занят нашими войсками, и ни одной неприятельской души не оставалось в нем, когда генерал со свитою подъехал к нему. Длинные чистые сакли с плоскими земляными крышами и красивыми трубами были расположены по неровным каменистым буграм. Через минуту драгуны, казаки, пехотинцы с видимой радостью рассыпались по кривым переулкам, и пустой аул мгновенно оживился.
Там рушится кровля, выламывают дощатую дверь; тут загорается стог сена, забор, сакля, и густой дым столбом подымается по ясному воздуху. Вот казак тащит куль муки и ковер; солдат с радостным лицом выносит из сакли жестяной таз и какую-то тряпку; другой, расставив руки, старается поймать двух кур; третий нашел где-то огромный кумган с молоком, пьет из него и с громким хохотом бросает потом на землю...
— Неприятеля, кажется, было немного, — сказал я ему, желая узнать его мнение о бывшем деле.
— Неприятеля? — повторил он с удивлением, — да его вовсе не было. Вот вечерком посмотрите, как мы отступать станем: увидите, как провожать начнут, что их там высыплет! — прибавил он, указывая трубкой на перелесок, который мы проходили утром...».
Проследим дальше «представление» генерала Галафеева:
«15 октября он с командою первый прошел шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от опушки». — Отступают, зная, что чеченцы «провожать начнут…». Генерал Галафеев хочет и здесь первым, а значит, бесстрашным выставить Лермонтова, но в Петербурге дураков нет: уж там хорошо знают, еще со времен Потемкина и Пьери, что при отступлении русских чеченцы бьют только тех, кто тащит и везет награбленное, а значит, тех, у кого руки заняты, сопротивляться не могут. Не в голову бьют, а в хвост — арьергард называется.
Десять лет между «фуражировкой» при Лермонтове и «Набегом» Толстого, а разницы в действиях армии — НИКАКОЙ!
«При переправе через Аргун он действовал отлично против хищников и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела». – Заканчивается это представление в прямом и переносном смысле. [Ракович. Приложения, 32]; ср.: [Щеголев, II, 111-112]. (В. Захаров. Летопись)
«Декабря 11. — Военный министр А.И. Чернышев сообщил командиру отдельного кавказского корпуса о том, что «государь император по всеподданнейшей просьбе г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, высочайше повелеть соизволил: офицера сего, ежели он по службе усерден и нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца». (В.А. Мануйлов. Там же)
И будет отпуск. И Дорохов дождется его в Пятигорске. И будет дуэль. 15 июля Лермонтов будет убит другим другом. «Какое-то черное предчувствие мне говорило, что он будет убит. Да что говорить… Жаль, очень жаль Лермонтова...». — Вот в каком контексте уместны были бы эти дороховские «предчувствия».
Спустя две недели после гибели Лермонтова, Дорохов получит «солдатский Георгиевский крест («За отличие, оказанное в экспедиции против горцев в 1840 г. в Большой и Малой Чечне»)». А еще раньше — в апреле 1841 г. он «был произведен в прапорщики… (Как видим – выслужился! – М.В.) 18 января 1852 г. Дорохов погиб в Гойтинском ущелье, попав в засаду. Вместе с отрядом казаков генерал-майора Ф.А. Круковского он был изрублен горцами. Через три недели его труп был выкуплен у чеченцев командованием за 600 рублей». (http://lermontov-slovar.ru/cultrel/DOROXOV.html)
От Шалинских лесов до Гойтинского ущелья — рукой подать. Но на этот раз «предчувствие» ничего не говорило Дорохову, который был на десять лет старше поэта, на эти десять лет с небольшим и переживет его.
«Толстой мог знать его лично, так как служил на Кавказе в последний год его жизни», — притянут за уши к нему и Льва Толстого, с мая 1851 года находившегося в Чечне на этой непрекращающейся бойне, именуемой «Кавказской войной», на которой «Царское правительство заигрывало» с Таймиевым, «так как 600 абреков яростно громило царские войска» — начиталась профессор былинных подвигов русских богатырей, когда они по одиночке «яростно громят» татарские орды, а им самим в бою смерть не писана: 600 — с одной стороны и «царские войска» — с другой стороны — и так все 30 лет в эпоху Бейбулата! Не стыдно войскам? Вот тут бы кликнуть поляницу Екатерину Микулишну Хастатову!.. Но что уж теперь?.. Дела давно минувших дней…
Тем более, что «он был и нашим, и вашим: вполне закономерно, что в 1831 году его и убили кровники». — Сказала профессор, как отрезала, лишний раз продемонстрировав, как далека она от понимания того, о чем пишет.
«Сей концепции», т.е. того, что Бейбулат Таймиев и есть родной отец Михаила, «придерживаются сейчас чеченовед И. Алироев и его сподвижница Марьям Вахидова». — Наконец подступила Дадианова к имени автора статьи, опровергнуть которую она собиралась с самого начала. Но опять придется отделить мух от котлет, зерна от плевел, смешавшиеся в голове профессора.
Кто такой «чеченовед» И. Алироев?
«Ибрагим Юнусович Алироев родился в 1934 году в Моздоке, тогда Северо-Осетинской автономной области. В 1944 году, десятилетним мальчиком объявленный «врагом народа» был депортирован в Казахстан. Первые пять классов закончил в Павлодаре, среднюю школу — в Киргизии. В 1952 году поступил на отделение немецкого языка филологического факультета Киргизского государственного университета, после окончания которого, работал преподавателем в Ошском педагогическом институте».
В 1958 году поступает в Грозненский педагогический институт ассистентом на кафедру иностранных языков, и уже через год подающий большие надежды 25-летний ученый с огромным пятном в анкете и непопулярной нации, которая большей частью находится все еще в местах депортации, назначается в этом столичном вузе деканом историко-филологического факультета (что само по себе уже есть фантастическое событие для чеченца, по тем временам!), где работает доцентом Борис Виноградов, и они вместе в этот щедрый на события год встречают в Грозном гостя из большой столицы — Ираклия Андроникова.
От него молодой декан и узнает о том, что «Лермонтов наполовину чеченец», что полного чеченца сначала потешило, потом разозлило, а потом это все благополучно было им забыто на долгие пятьдесят лет!
В 1962 году Ибрагим Юнусович оканчивает аспирантуру в Дагестанском филиале Академии Наук СССР; тема диссертации — кистинский диалект чеченского языка.
Через десять лет защищает докторскую диссертацию в Институте языкознания Академии наук Грузинской ССР. Почему в Грузии? Да потому, что национальным кадрам явно не запрещалось, но исподволь жестко пресекались исследования в области языка, литературы, истории, культуры, традиций и пр. своего народа. Поэтому, если в биографии ученых-чеченцев есть фраза: «… защитил диссертацию в Грузинской ССР», то это значит, что Москва категорически, ультимативно отказалась от взятой ими темы для защиты. Но это тоже большая и трагическая история в жизни наших ученых, о которой в свое время и в своем месте.
После защиты диссертации Алироев возглавляет кафедру общего языкознания Чечено-Ингушского государственного университета, через год ему присваивают звание профессора.
Вот такой вот «учёный-чеченовед», к тому же доктор филологических наук, член-корреспондент РАЕН (1992) и т.д. — быть «сподвижницей» которого большая честь не только для Вахидовой, но, к сожалению, с Ибрагимом ей довелось пересечься только на склоне его лет и только после того, как он впервые ознакомился с кратким очерком, написанном на основе ее исследований по Л.Н. Толстому и М. Лермонтову. — А это 2003 год.
Так уж сложилось по жизни, что Вахидова не берет себе в сотоварищи никого, потому что еще «в те юные годы» усвоила раз и навсегда: «Два человека — базар, три — ярмарка». А исследования любят тишину.
Чего не скажешь о Дадиановой, судя по ее статье, к которой возвращаемся, в который раз отклонившись для элементарных разъяснений.
«Она выпустила уже три фильма о нем». — Читаем дальше и опять подправим профессора: один фильм «Тайна рождения поэта», но из шести частей:
1. «Таков был рок…»
2. «Знает лишь Творец…»
3. «К престолу вечному Аллы…»
4. «Меня бы примирила ты…»
5. «Вы к небу меня приучили…»
6. «Не знавший равного себе…»
«Опираясь на постулат, что вся биография М.Ю. Лермонтова — в его стихах, занялась и, довольно заворожительно, трактовкой его произведений». — Я бы добавила, что найдя не хилую поддержку и в лице Вольтера. Но их всех — и Салтыкова-Щедрина, и И.С. Тургенева, и Боденштедта, и А. Пушкина успел опередить сам Лермонтов, который упал мне в руки с криком: «От ранних дней кипит в моей крови Твой жар!..» — Как это было не услышать, профессор?
«Эмпатия наисильнейшая! — подчеркивает Дадианова. - Ее громят в Интернете, но она неистово идет своим новаторским путем. Что плохого в том, что она так любит поэта, и именно так знает и видит причину его мытарств — родство с абреком?». – Если «так» не любить поэта, не откроет он вам душу, профессор! Любите поэта, а не себя в поэте! — не устаю повторять всем этим лермонтоведам и сторожам музейных и архивных документов. Иначе не откроется! Признаюсь, каждая моя статья о сильных интересных личностях из современников, вызывает такую же реакцию: «Бедняжка, как она его любила!..», или «У Вахидовой новое увлечение!..».
«Предполагаемого биологического отца Михаила Юрьевича называет на русский лад Таймиевым Бейбулатом. Но вполне возможно такое!» — Про «русский лад» и про разлад в семье Арсеньевых мы уже все выяснили. Пойдем дальше.
«Существует немало других версий происхождения М. Лермонтова, в частности, якобы его отец — крепостной кучер (изыскание лермонтоведа Мануйлова, опубликованное В.А. Захаровым)». — Вот так пускается пыль в глаза, чтобы отвести от главного: никаких «других версий» не существует! Профессор хотела сказать, что есть еще одно подозрение, кроме еврея, что им мог быть кучер. И только. Трудов авторов этих версий тоже не существует! Что касается Бейбулата, то это не «одна из версий», а факт из настоящей биографии Лермонтова, восстановленной из его произведений: поэзии, прозы и пьес, выстраивающихся в единую картину, в которой есть Он, Она и плод Греха!.. Чего не скажешь о пьесе «Испанцы».
«Я полагаю, что им мог быть и чеченец Биболт, так как на другом берегу Терека был чеченский аул». — И не один «аул», профессор! По обе стороны Терека была чеченская земля, которую отняли у чеченцев, а кровавый генерал Ермолов вообще перенес Кавказскую линию на Сунжу, еще более углубившись в Чечню! Но аулы — это горные села, а на равнине исключительно — селения, профессор.
«Марию Михайловну — родственницу друга А.В. Суворова (???) — А.В. Хастатова вполне вероятно могли взять в заложницы в 1811 году, когда она прибыла в Горячеводск». — Этот пассаж мы с М.И. Зуевым уже комментировали, здесь только обратим внимание на то, как профессор Дадианова, в лучших российских и советских имперских традициях обошла слова «чеченцы» и усадьбу Хастатовых в «Чечне», а не в Горячеводске.
Достаточно было освежить в памяти книгу С.И. Недумова «Лермонтовский Пятигорск», если, конечно, профессор с ней знакома.
«Известно, что у Хастатовых были свои дома: на Кислых Водах, недалеко от ресторации, и на Горячих, на том месте, где сейчас находятся Пушкинские ванны. В этом доме летом 1825 года останавливались десятилетний Лермонтов и все, кто приехал с его бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой.
Об этих домах сохранились архивные материалы. Наиболее точные сведения о времени и обстоятельствах постройки дома Хастатовой на Горячих Водах можно найти в ее прошении на высочайшее имя от февраля 1820 года, в котором она просит позволения «выстроить при Минеральных Водах Кавказской губернии перевезенный мною из Георгиевской станицы собственный мой в сломке деревянный дом со службами о шести комнатах близ такового же новостроящегося дома от приказа общественного призрения по плану – фасад под нумером 9, а фасад ворот № 60».
Прошение Хастатовой было передано Кавказским губернским правлением на заключение губернского архитектора Мясникова. Заключение архитектора и выполненный им план дома были рассмотрены 24 марта 1820 года в общем присутствии губернского правления, план дома утвержден и в постановлении было предложено:
«Отослать (его) к архитектору Мясникову при указе и велеть в постройке оного генерал-майорше Хастатовой препятствий не делать и смотреть неослабно, чтобы постройка оного произведена и окончена была непременно сообразно плану под опасением ответственности по законам, и о последующем донести».
Надо полагать, что дом строился в конце 1820 и в начале 1821 годов. К весне 1825 года камышовая крыша на большом доме постепенно пришла в ветхость, и Хастатова, ожидая к себе в гости родных из далекой России, обратилась в Строительную комиссию с прошением такого содержания: …» (Дома Е.А. Хастатовой в Пятигорске и Кисловодске. С. 13)
Все это говорит о том, что, имея в Чечне большой двухэтажный дом, Е. Хастатова не упускала случая приумножить свое состояние и в этом ей не было равных, что чуть ниже и продемонстрируем.
«В 1809 г. А.В. Хастатов уже умер. Брат его управлял Астраханской таможней. А Екатерина Алексеевна не смогла как ранее, легко отражать набеги чеченцев». — настойчиво навязывает читателю профессор «мужество» Екатерины.
Брат Хастатова, будь он в станице Шелковская, и тогда не пришел бы на помощь Хастатовой. Почему? Делайте выводы сами, а поможет нам в этом опять же С.И. Недумов:
«Относительно упоминаемой в последней записи крепости Ивановской в цитированном нами деле № 1342 имеются такие сведения:
“3. Крепость Ивановская или Шелкозаводская”. “На реке Тереке — между селениями Паробичевого и Шелкозаводского — обращена в военный пост, в котором находятся 2 роты. Обывателей же и предместья нет, почему и земли для оной не назначается”.
Эти сведения о крепости Ивановской (позднее — военный пост), находящейся в непосредственной близости от имения Шелкозаводского, до сего времени в лермонтоведении не были известны. А между тем, они объясняют, как могло так долго существовать имение Хастатовых на самой границе с горцами. Никакая храбрость владельцев имения, о которой сохранились воспоминания современников, не могла бы противостоять отчаянным набегам.
Довольно подробные сведения об имении Хастатовых и о самих хозяевах содержатся в определении Кизлярского уездного суда по претензии племянников генерал-майора Хастатова от 14 апреля 1818 года...
“В феврале м-це 1818 г., — сообщается в этом документе, — уездный суд, по рассмотрении дела, представлял Кавказскому губернскому правлению за № 322-м об истребовании от опекуна над имением и детьми ген.-майора Хастатова г-на обер-прокурора Аркадия Столыпина сведение: какие именно остались дети оного Хастатова. Какого возраста, где находятся и в состоянии ли они уплатить за покойного отца матери своей претендуемые ею деньги. Также, какое осталось по смерти ген.-майора Хастатова имение, в каких местах и на какую сумму...”
Во исполнение того, — сообщается далее, — земский суд представил… отзыв вдовы ген-майорши Хастатовой, в коем она написала:
1. С покойным мужем ее Акимом Хастатовым прижиты ею дети. Ныне находятся в живых при ней: дочери Марья 18-ти, Анна 12-ти и сын Еким 6 лет.
2. Оставшееся от оного мужа ее имение заключает в себе Кизлярского уезда селение Шелкозаводское, что прежде именовалось деревня Сарафанникова. Господский дом с прислугами, три виноградные сада и сад шелковичный, завод водочный с тремя кубами и другими следуемыми к нему принадлежностями, земли хлебопахотной, сенокосной и последок — всего шестьсот десятин, записанных за нею по 6-й ревизии крестьян мужеска пола 26, женска — 20 и за сыном Екимом: мужеска — 15, женска — 19 душ”.
В августе 1818 года уездный суд затребовал у Хастатовой дополнительные сведения по тому же делу, а именно:
“1. Сколько приносит годового дохода в том объяснении Хастатовой покойного мужа ее недвижимое имение, при деревне Сарафанниковой состоящее.
2. Отдаются ли по имению сему со стороны г-жи ген.-майорши Хастатовой, управляющей ныне оным по доверенности избранного за малолетством наследников С.-Петербургскою дворянскою опекою того имения опекуном быв. прокурора Аркадия Столыпина, надлежащие о доходах и расходах отчеты. Не бывают ли за издержками из доходов остатки, на уплату долгов поступить имеющие, и нет ли еще в других местах оставшегося от смерти ген.-майора Хастатова имения, в чьем оное ведомстве и где точно состоит.
3. Как из предложения Кавказ. приказа общественного призрения видно, что при займе из оного покойным ген.-майором Хастатовым 2600 руб. обеспечивал он ту сумму сорока душами мужска пола крестьян, в Кизлярском уезде при Шелковом Сарафанниковом заводе состоящих, то не исчислил того имения написанных, по показанию ген.-майорши Хастатовой, за ней по 6-й ревизии при той же деревне Сарафанниковой 26 мужеска и 20 душ женска пола крестьян, или оные есть приданое по наследству, либо по покупке от кого ей достались.
Для чего и нужно от г-жи Хастатовой истребовать к рассмотрению сего суда с имеющихся у нее на принадлежность тех крестьян актов копии, присутственными местами засвидетельствованных.
4. Если г-жа Хастатова доселе не получила из имения покойного мужа своего узаконенной части и о том нигде доселе не просила, то по каким-то причинам сие осталось, желает ли она воспользоваться оною частью, или вовсе от того отказывается.
5. Отыскиваемые ею, Хастатовою, на умершем муже своем 96000 руб. серебром, из какого точно имения отданы были, т. е. из наследованного ли приданого, или благоприобретенного ею во время замужества и, буде не из одного имения те деньги даваны были, то сколько в число тех 96000 руб. от какой части имения поступили взаимообразно к нему, Хастатову. В доказательство чего приложила бы она, г-жа Хастатова, и документы о наследии своем и о приданом, если оные у нее есть”.
В ответ на предложенные судом дополнительные вопросы Е.А. Хастатова, как видно из того же определения Кизлярского уездного суда, сообщила следующее:
“Первое, что имение, состоящее при деревне Сарафанниковой, как-то: сады — три виноградные и один шелковичный, водочный завод с тремя кубами и другими принадлежностями, 600 десятин удобной и неудобной хлебопашенной и сенокосной земли, 15 мужеска и 19 женска пола душ крестьян, за малолетним сыном ее, Хастатовой, Акимом Акимовичем записанные, приносят годового доходу обще всего тысячу двести рублей, дом же господский, оставшийся от смерти ее мужа ген.-майора Хастатова, в 1813 г. сгорел (Не путать с домом в Парабоч! – М.В.), а ныне отстраиваемый собственным ее, Хастатовой, коштом, так же, как и первый, не будет приносить никакого дохода, потому что в оном с оставшимися по смерти мужа ее наследниками — двумя дочерьми и одним малолетним сыном — она, г-жа Хастатова, будет иметь жительство. …
(И т.д)
Будет не лишним еще коротко остановиться на управлении имением Шелкозаводское при жизни Е.А. Хастатовой, по сохранившимся материалам Государственного архива Ставропольского края.
Как видно из цитированного уже выше судебного определения, после смерти ген.-майора Хастатова (1809 год) первым опекуном над детьми и имением Хастатова был утвержден обер-прокурор Сената Аркадий Столыпин (отец друга поэта – Монго-Столыпина). Однако он, не имея возможности отлучаться с места службы в С.-Петербурге, выдал доверенность на управление имением Е.А. Хастатовой, которая исправляла доверенные ей опекуном обязанности до 1825 года (год смерти А.А. Столыпина). После того, как видно из дела 99, фонд 63, опекунами были утверждены оба зятя Е.А. Хастатовой – подполковник (позднее генерал-майор) Петров и штабс-капитан Шан-Гирей. Они также, по-видимому, мало вмешивались в управление имением, так как Кизлярская дворянская опека не могла получить от них отчета по имению за 1825 и 1826 годы. Такое положение продолжалось до смерти Хастатовой в 1830 году.
В течение всего этого длинного периода Е.А. Хастатовой приходилось вести трудную тяжбу с племянниками покойного мужа и выполнять все государственные обязанности по имению. Она проявила при этом незаурядную энергию, выиграла тяжбу и, судя по сохранившимся архивным документам, аккуратно выполняла государственные повинности…». (С.И. Недумов. Приложение № 5)
Прервемся на этом, поскольку все и так предельно ясно. Но не узнаете схему, по которой действовала и Е. Арсеньева против Юрия Петровича, подтянув своих братьев, затем мужа сестры, которым она по завещанию собиралась передавать опеку над Михаилом? Попытаемся угадать с трех раз, о чем вели разговоры две сестры, две вдовы, в 1810-1811 годах?..
Вот армян Екатерина Хастатова точно не боялась!..
Но документ, приведенный С.И. Недумовым, интересен еще и другим. Обратим внимание на возраст детей Хастатовой, для вящей убедительности представленного в суд «отзыва вдовы», «в коем она написала»: «1. С покойным мужем ее Акимом Хастатовым прижиты ею дети. Ныне находятся в живых при ней: дочери Марья 18-ти, Анна 12-ти и сын Еким 6 лет.».
Эти сведения даются вдовой Хастатовой на запрос Кизлярского суда «В феврале м-це 1818 г.»: «какие именно остались дети оного Хастатова. Какого возраста, где находятся...».
«Выйдя замуж в 1816, Мария Акимовна с мужем до 1825 жила в семье своей матери, в Шелкозаводске и Горячеводске», читаем мы в ЛЭ (с. 617, 618) — а значит, за нее уже два года как муж несет ответственность, а не мама, на иждевении которой она уже находиться не может.
Анне, сестре Марии, в 1818 году должно быть не 12, а 16 лет, если она, как указано в ЛЭ (с. 601-602) с 1802 года рождения.
Но самое интересное, что вдова передает этот «отзыв» в суд, а значит — это один из основных документов, решающих в ее пользу тяжбу с родственниками мужа и именно здесь она указывает, что ее сыну на 1818 год — только шесть лет! И, главное, в суде это не вызывает вопросов: получается, что Еким родился в 1812 году, спустя три года после смерти генерала Хастатова!
Но, как все лермонтоведы, закроем на это глаза, или сделаем вид, что вдова была в состоянии аффекта, и пойдем дальше.
«Самые лояльные народы на Кавказе — осетины и кумыки. Их не нужно было безжалостно умиротворять, как непримиримых чеченцев». — Узнаем мы, читая профессора Дадианову дальше, но, как вы поняли, — не без остановок на поправки. Речь идет, конечно, о Северном Кавказе. Но, если бы осетины и кумыки были бы «самые», стала бы империя заполонять армянами не только захваченные земли Чечни и Дагестана, но и весь Ставропольский край? «Безжалостно умиротворять» империя могла только своих рабов, что и делала во времена Пугачева и продолжала это делать руками «диких помещиков» ежедневно, но чеченцев пытались не «умиротворить», а для начала завоевать. Однако «непримиримые» чеченцы были непримиримы к рабству, что понимал даже юноша Лермонтов: «Позор цепей несли к ним вражеские силы…». Но это такая мелочь по сравнению с разоблачениями Дадиановой: «Вполне возможно, что вместо Хастатовых хотел владычить здесь Биболт Тайми (Бейбулат Таймиев) — сын колесного мастера».
Как мы выше убедились, «владычить» «вместо Хастатовых» хотела как раз Екатерина Столыпина, их сноха! И у нее это очень хорошо получилось, судя по документам, приводимым С.И. Недумовым. С претензией на «владычить» назван и главный город, в котором живут осетины, — Владикавказ. Но с каких пор презренным стало ремесло по изготовлению колес в стране, которая все еще передвигается исключительно на колесах? Быть сыном мастера по изготовлению колёс очень даже почетно было по тем временам, чего не скажешь о русских императрицах великой империи, начиная с тезки Хастатовой — Екатерины I:
«Шереметев приметил служанку Марту Крузе и силой взял её к себе в любовницы. Через короткое время примерно в августе 1703 года её покровителем стал князь Меншиков, друг и соратник Петра I. Так рассказывает француз Франц Вильбуа, находившийся на русской службе во флоте с 1698 года и женатый на дочери пастора Глюка. Рассказ Вильбуа подтверждается другим источником, записками 1724 года из архива ольденбургского герцога. По этим запискам Шереметев отправил пастора Глюка и всех жителей крепости Мариенбург в Москву, Марту же оставил себе. Меншиков, забрав Марту у пожилого фельдмаршала несколько месяцев спустя, сильно рассорился с Шереметевым. Осенью 1703 года, в один из своих регулярных приездов к Меншикову в Петербург, Пётр I встретил Марту и вскоре сделал её своей любовницей…
В январе 1710 года Пётр устроил триумфальное шествие в Москву по случаю Полтавской победы, на параде провели тысячи шведских пленных, среди которых по рассказу Франца Вильбуа был и Иоганн Крузе. Иоганн признался о своей жене, рожавшей одного за другим детей русскому царю, и был немедленно сослан в отдалённый уголок Сибири, где скончался в 1721 году. Со слов Франца Вильбуа существование живого законного мужа Екатерины в годы рождения Анны (1708) и Елизаветы (1709) позднее использовалось противоборствующими фракциями в спорах о праве на престол после смерти Екатерины I…» и т.д.
О подвигах другой великой тезки лучше не начинать. Все это лишний раз доказывает, почему чеченцы были непримиримыми.
«Опровергатели этой позиции доказывают обратное, уповают на физиогномическую схожесть Лермонтовых». — Как легко, оказывается, складывается «позиция» у Дадиановой, которую походя можно опровергнуть.
Моя дочь тоже, но в три года от роду, называла продавщицу в магазине — «продавательницей». «Она же продает, значит, продавательница», — была у нее своя детская логика. Видно, у некоторых это затягивается на годы.
«Я считаю, что портреты адмирала М.Н. Лермонтова — родственника поэта, писались позже и подгонялись по сходству. В Михаиле, на мой взгляд, выявилось и челебеевское — арсеньевское». — «И челебеевское…», да, профессор, и Таймиевское!..
Но Вахидова упорно обходит эту «физиогномическую схожесть» исключительно, как самый слабый аргумент и даже не аргумент вовсе. По одной простой причине. В одной из московских квартир, в гостях у родственника, мне довелось встретиться с известным певцом Юрием Антоновым. Мое удивление было ожидаемым хозяевами. На приветствие по-русски, он ответил мне на чеченском языке. Оказалось — копия! И не только «схожесть» в чертах лица — во всем: рост, фигура, прическа, цвет волос… и даже улыбка!
Не говорю уже о том, что меня постоянно видят там, где я никогда не была и пытались даже внушить мне, что я из Серноводска, в котором, даже проездом, бывать не приходилось.
Так что внешнее сходство ни о чем не говорит.
«Конечно же, Мария Михайловна, будучи чувственной натурой, могла увлечься любым офицером Российской армии (служили не только русские, но и аборигены — кавказцы)…» — Вот тут опять лазейка для осетин, которые, надо отдать им должное, и без Дадиановой, — довольно бдительный народ. Не успела я опубликовать статью о Л. Толстом, в которой привела факт, что у него в кармане обнаружили купленный до Батайска билет, как тут же, первыми, среагировали осетины: «Он ехал к нам!». Если бы они заглянули в историю Чечни, то узнали бы, что в это время в Грозном забастовали железнодорожники и движение поездов было приостановлено. Но это другая история…
«Елизавета Алексеевна, вероятно, вызволяла свою дочь из кавказских краев. Через шесть месяцев после свадьбы Мария родила Мишеля (на три месяца раньше запланированного срока). Ю.П. Лермонтов был глубоко уязвлен!». — Тпру!.. Попридержим узду в руках профессорши. Надо полагать, «абреки» рассыпались, как горох, в «кавказских краях», выкрав Марию, и ее мама, очевидно, не без помощи бесстрашной сестры своей, «вызволяла» ее из всех «кавказских краев»! — Похоже, по сусекам скребли… Но ужастик впереди.
В 1811 году «вызволили», увезли в Тарханы, срочно сыграли свадьбу (дата венчания неизвестна!), потому что время, как видим, поджимает, затем срочно «родила» в 1814 году (!) и, оказалось, что на «три месяца раньше запланированного (Дадиановой? — спросим себя) срока»! Во как!!!
Ну как не быть душе папеньки «уязвленну», и, конечно, «глубоко» от дерзости такой — заставить мужа ждать сына аж три года (!) и родить-таки, не дождавшись «трех месяцев»! Лопнуть можно от злости, ожидаючи!.. И ведь «после свадьбы»! После венчания! После предстояния перед Богом в церкви! В 1814 году, наконец!
«Этим можно объяснить в дальнейшем разнузданность поведения Юрия Петровича — официального отца будущего поэта. Он был жесток с матерью Мишеля: волочился за бонной сына немкой Сесилией, прижил и от крестьянки двоих детей. На замечания жены, что он безобразно вел себя в гостях у соседей Головниных, с размаху ударил её в лицо кулаком. Она после этого быстро угасла». — Все прояснилось для профессора. Но только для нее. Поскольку поведение Юрия Петровича «этим» как раз «объяснить» просто не получится.
«Бабушка «умасливала» зятя, да и выписала ему до этого вексель на 25000 рублей в качестве приданного за дочерью, чтобы он помалкивал, но Юрий Петрович не получил обещанного». — Уточним, профессор, что происходит и что было «до этого»: 24 февраля умирает Мария Лермонтова, а уже на четвертый день (!) (Это называется — в гробу бы он их всех видел!) «28 февраля. Е.А. Арсеньева выдала Ю.П. Лермонтову заемное письмо (вексель) на 25 000 руб. сроком на год. Возможно, что это было продление заемного письма от 21 августа 1815 г.» — Скажем спасибо В.А. Мануйлову за консультацию.
И эти деньги Юрий Петрович точно получил и вернул, по своему завещанию, ровно эту сумму, как «часть наследства», на которую Михаил мог претендовать после его смерти — т.е. НИ НА ЧТО!!! Потому что НЕ сын!!! Получив свои 25 000 назад, Арсеньева утерлась... — Ничего общего с ней Ю.П. иметь не хотел! Перед лицом смерти не лгут. Это момент Истины.
«Парадоксально, что в 1831 году ушли из жизни Ю.П. Лермонтов и Бейбулат Таймиев — уроженец Илисхан-юрта, убитый Салат-Гиреем Эльдаровым — сыном кумыкского князя Мехти-Гирея, павшего в 1824 году от руки вождя чеченцев. (Аксайский юноша Салат все-таки отомстил Бейбулату за смерть отца)». — «Парадоксально», профессор, что Юрий Петрович умер дважды. Первый раз — по дате написания стихотворения «Ужасная судьба отца и сына», когда не могли не записать, как умершего «1 октября. В Кропотове Ефремовского уезда Тульской губернии умер Юрий Петрович Лермонтов, сорока четырех лет от роду. Погребен в церкви села Шипова». — Запись в метрической книге церкви села Шипова». (Мануйлов)
Но потом он умер по-настоящему и появилась «Выпись из книги, данной из Ефремовского духовного правления Ефремовского округа села Ново-Михайловского в церковь Успения Божия Матери, причту для записи родившихся, бракосочетавшихся и умерших за 1832 г.:
«Часть третья о умерших за 1831 год
№ 14
когда и кто именно померли - В октябре первого числа. Корпус Капитан Евтихий Петров Лермонтов, неслужащий, вдовый
лета - 42
от чего приключилась смерть - От чехотки
кем исповедованы и приобщены - Приходским священником Никитою Корнильевым Соболевым
где и кем погребен - На отведенном кладбище». (Таблица заканчивается) Ниже Мануйлов дописывает, но вне таблицы в строку:
«Священник Никита Корнилиев Соболев, диакон Димитрий Данилов Неаронов, дьячек Егор Васильев Савельев, пономарь Андрей Кириллов Троитский Ефремовского округа, села Ново-Михайловского, Успенской церкви».
Казалось бы, ну этот-то уж документ точно должен быть безупречным, а не двусмысленным! Что-нибудь поняли? Похоронен одной церковью, а «Выпись из книги» округа другого села, другой церкви, с кучей духовных лиц, не записанных ни в книге, ни в «выписи», покойник 44-х лет, в «выписи» помолодел на два года, а на вопрос: «где и кем погребен», вообще прописано только: «на отведенном кладбище», что в переводе звучит как: «Не ваше собачье дело!».
Но книга как называется, запомнили? — «Для записи родившихся, бракосочетавшихся и умерших…», а где эта книга, в которой есть запись о «бракосочетавшихся», т.е. венчавшихся Марии Арсеньевой и Юрия Лермонтова? Наверное, «абреки» выкрали и вывезли в «кавказские края»!.. До сих пор найти не могут!
«Помолвка, вероятно, произошла в конце 1811 или начале 1812 г., свадьба Марии Михайловны и Юрия Петровича Лермонтовых состоялась, видимо, в начале 1814 г.». — Писал поэтому Бродский, руководствуясь логикой, а не фактами, а ведь достаточно было взять эти данные из таких же церковных книг, хотя и они могли только потешить, как с данной «выписью».
«Другая загадка: почему-то Михаил Юрьевич не числился дворянином? Потом брат деда — Арсеньев выхлопотал Мишелю в 1832 г., наконец-таки, документы, что он является потомственным дворянином». — Ну никак не получается «цIан эшшшшар!» — как любила моя бабушка, готовя нас, своих внуков к школе: текст должен звучать плавно, без запинок и остановок, — иначе это не чтение.
Но с профессором так не выходит. «Другую загадку» давно объяснил, и очень подробно, Максим Иванович Зуев в своих статьях, доступных в сети на один клик. Если не убедили профессора мои статьи, то у Зуева она нашла бы ответ на свой вопрос «почему-то» и на то, что было «потом…». — А потом даже Григорию Арсеньеву не удастся «выхлопотать» то, чего в принципе не было и быть не могло у Михаила Лермонтова: документа о «потомственном дворянстве»!
«Ранее его не приняли в Московский университет на нравственно-политическое отделение, куда брали детей потомственных дворян. Пришлось Мишелю идти на словесное, где обучались разночинцы». — И здесь поправим Дадианову: Лермонтова приняли на нравственно-политическое отделение в надежде, что документы будут предоставлены позже! Как же подозревать внука Столыпиных-Арсеньевых в непринадлежности к дворянству? «21 августа 1830 года Михаил Лермантов пишет Прошение, (Висковатов приводит его полностью) в котором просит Правление университета: «…желаю продолжать учение мое в императорском университете, почему Правление оного покорнейше прошу, включив меня в число своекоштных студентов нравственно-политического отделения, допустить к слушанию профессорских лекций».». — Не допустили! Написал Прошение о переводе в Санкт-Петербургский императорский университет. — Не удовлетворили! Оставалось уволиться и поступить… в Школу Юнкеров! Что Михаил и сделал.
Еще уточнение: «Анри Труайя констатирует, не комментируя: «Императорским указом был закрыт Благородный пансион, и Лермонтов подал прошение о зачислении его в Московский университет на нравственно-политическое отделение. Но после экзамена 1 сентября 1830 г. сразу (!) перешел на словесное отделение».
Посмотрим, что из себя представлял Московский университет во времена Лермонтова.
«Московский университет. Здесь с сентября 1830 по июнь 1832 (на политическом, затем на словесном отделении) учился Лермонтов… перевелся с политич. отделения на словесное, насчитывавшее 160 студентов; среди них преобладали разночинцы». (ЛЭ, с. 289)». — Эти и приведенный выше примеры взяты из моей статьи «Лермонтов-Таймиев или Тайна рождения поэта», которую, собственно, и «опровергала» профессор Дадианова. Но каждый читает, как умеет.
«Находясь в Санкт-Петербурге в школе гвардейских подпрапорщиков, никогда не упоминал о родителях. А в личной жизни ему тоже не везло, как только влюблялся в женщину из высшего света, в самый ответственный момент с ней порывал, видимо, не хотел, чтобы знали о его происхождении. Куратор военных училищ Михаил Романов — брат царя, наверное, ведал тайну рождения своего подопечного, и встретив того на балу, попросил хозяйку вечера — фрейлину Дашкову выдворить поэта вон!» — Наконец, здесь все верно понято и изложено, что взято у Вахидовой, с одной разницей: у автора «Тайны рождения поэта» нет в этом никаких сомнений!
«Если бы нашлась такая же неистовая исследовательница М.Ю. Лермонтова, как чеченский филолог Марьям Вахидова, можно было и счесть, что биологическим отцом поэта является горский поэт-песенник знаменитый Султан Керим-Гирей, мастерством которого Миша был покорен в 1825 году в Аджи-ауле на мусульманском празднике Ураза — Байраме. (Дарю гипотезу кумыкам и черкесам — Т. Д.)». — Торопится профессор ввести кумыков и черкесов в заблуждение. Не Вахидова «сочла» Бейбулата отцом Михаила, а поэт сам кричит об этом, но, чтобы это услышать, нужно просто «вчитываться» в его строки. Как это делает Марьям Вахидова, филолог, чеченка, но не «чеченский филолог» — а это большая разница, профессор.
«После этого, через три года, последовали: «Черкесы», «Кавказский пленник», в 1830-1832 написал поэму «Каллы», «Измаил-бей», в 1834-35 годах «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек».» — Добавим от себя, не придерживаясь хронологии, просто перечисляя произведения, в которых любовь и сыновняя привязанность поэта к Кавказу не знает меры и границ: «Джюлио», «Азраил», «Бэла», «Беглец», «Мцыри», «Демон»; «Кавказ», «Кавказу», «Утро на Кавказе», «Люблю я цепи синих гор…», «Синие горы Кавказа, приветствую вас…» и т. д., и т. д. Плюс вся живопись кисти поэта. Изъяв тему Кавказа из творчества Лермонтова, мы потеряем самого Лермонтова.
Таким, каким его полюбили.
«Здесь явно прослеживается увлечение Кораном и знание Ислама. Мишель познакомился с мусульманством уже в раннем детстве в 1818, в 1820 годах». — Пишет профессор, веруя, что «четырехлетний» ребенок мог «познакомиться с мусульманством». Интересно, как это должно было происходить? Но не заметить тяготения Лермонтова, как поэта и человека, к Исламу невозможно. Главное, уметь это признавать, как честно и открыто сделал это М. Синельников: «Выговаривая правду прямо и до конца, надо признать, что автор самых проникновенных и чистых православных стихов был отчасти мусульманином». Автор стихов, а не малыш, попавший в Чечне в окружение мусульман, внешне отличающихся друг от друга только национальной одеждой.
* * *
Последняя часть «Дуэль Лермонтова» — это уже ответ Дадиановой на результаты исследований Александра Карпенко, потому что к этой теме я еще не подступалась, — многое еще из творчества поэта предстоит доисследовать... Но А. Карпенко и В. Прищеп, в силу профессий, всю жизнь занимавшиеся юридическими вопросами, пересмотрели «Дело о дуэли» и закрыли достаточно убедительно и профессионально эту тему, с юридической стороны. Однако Дадианова считает иначе. Почему бы и нет? Но посмотрим, из чего исходит профессор: «Большую загадку таит и дуэль Лермонтова. То, что поэт был острым на язык — общеизвестный факт. Какова причина ссоры со своим однокашником по школе гвардейских подпрапорщиков? Существует несколько версий о причинах дуэли отставного майора Н.С. Мартынова с поэтом. Прямой потомок убийцы Михаила Юрьевича по материнской линии — Кирилл Эрастович Гиацинтов, возглавляющий 10 лет русское дворянское собрание в США, поведал в октябре 2004 г. во время своего приезда в Тарханы следующее. В их семье из поколения в поколение передается своя версия о причинах дуэли его прапрапрапрадеда Николая Соломоновича с Михаилом Юрьевичем. Поводом стало письмо, которое поэт должен был передать Мартынову: он ехал в отпуск, в Тарханы, а родственники майора решили воспользоваться оказией. Якобы по дороге Лермонтов вскрыл письмо, а потом огласил в обществе изложенные в нем семейные тайны Мартыновых. Да еще и высмеял публично написанное. По слухам, у поэта, неоднократно останавливавшегося в квартире Мартыновых, была связь с сестрой Н.С.» — «Не получается, товарищ Новосельцев», — сказала бы Людмила Прокофьевна и была бы права.
Чтобы озвучить не единожды прописанные «факты» с письмом, сестрой и насмешками, не стоило тревожить заокеанского «прямого» прапрапрапрапотомка «по материнской линии» с версией, бороде которой позавидовал бы сам колдун Черномор. Все лермонтоведы одной рукой пишут эту версию про 1837 год, другой зачеркивают, потом опять пишут. Вот и дошла она до «прямого потомка», который даже свое родство подал так витиевато, что не поймешь, откуда берет свое начало эта «материнская линия»? Но не по Гиацинтову же мы должны дальше двигаться, будь он хоть трижды «предводитель русского дворянского собрания в США»! В России эта должность называлась скромно: император. И даже имя тянет на Патриарха Всея Руси! Но во всем остальном — яйца выеденного не стоит…
Что касается версии Карпенко и Прищепа, то лучше всего не выдергивать из контекста отдельные цитаты, а прочитать их книгу «Оправдание Лермонтову» (2014), тогда только и можно будет, если понадобится, развернуть научную дискуссию.
* * *
Наконец, дошли до эпилога. Или «Вместо эпилога»: «В заключении подчеркну, это замечательно, что каждый исследователь благодаря эмпатии, вчувствованию считает М.Ю. Лермонтова, принадлежащим к своему этносу: русским, шотландцем, испанцем, евреем, чеченцем, черкесом, кумыком…» — щедро раздала профессор М. Лермонтова всем «желающим», расчленив поэта на семь и более частей.
Вот так рождают и так рассеивают по свету мифы, которые со временем обрастают бородой, становятся «научными версиями» и путаются в головах молодых ученых, заранее приученных рассматривать «все версии».
Но шотландцы и испанцы даже не ведают, что русские уже двести лет, как доказывают родство поэта с их «этносами». И поездка В. Бондаренко в Шотландию в 2014 году его в этом убедила и очень сильно разочаровала: «Лермонтова нашего не знают, другие Лермонты не столь известны и значимы в Шотландии, а что до их предка Томаса Рифмача, то его давняя таинственная история пока еще в туристический перечень не попала. Едут больше на озеро Лох-Несс, посмотреть на макет мнимого чудовища…».
«Евреем» сделать Лермонтова не удалось, иначе сегодня мы с вами наконец ознакомились бы с этими нетленными трудами! Но нельзя найти то, чего никогда не существовало. В таких случаях говорят: хотеть не вредно.
«Черкесов и кумыков» Дадианова пристегнула в этой своей статье, мечтая, как Манилов: «Как бы хорошо было, если бы вдруг… черкесы и кумыки… заявили свое право на Лермонтова!..». Но мы не знаем таких исследователей из черкесов и кумыков, которые считали бы Лермонтова «принадлежащим к своему этносу», хотя и читают поэта, и любят его не меньше профессора Дадиановой.
«Если бы так влюблялись в творчество каждого поэта, как неистовый интерпретатор творчества Михаила Юрьевича чеченка М.А. Вахидова и её два земляка-покровителя: профессоры И.Ю. Алироев и К.Б. Гайтукаев, то в наше не очень-то читаемое время люди были бы более эмоционально гибкими, чуткими в век «эмоциональной тупости»! — Спасибо, конечно, Тамара Владимировна, но, право, не знаю до сих пор, что такое «покровитель» в «интерпретаторстве»? Я не больше «интерпретатор», чем мои предшественники — те же Мануйлов, Андронников, Герштейн и т.д. Как Вы не можете назвать своими «покровителями» любого Вашего читателя, который согласен с Вашей точкой зрения.
«Для Марьям Адыевны чтение — труд и творчество. На мой взгляд, у неё наличествует художественный талант сценариста и даже режиссера! Но чеченские литературоведы почему-то забыли про изыскания еврейских исследователей М. Надира, В. Гроссмана и А. Лейзеровича». — Поправлю Вас в который раз: «литературоведы, чеченцы», если уж так хочется обозначить национальную принадлежность специалистов И.Ю. Алироева и К.Б. Гайтукаева. Если для кого-то чтение — не труд, а желание довести понятое из прочитанного не выливается в творческую форму, — не беритесь за гениев!.. Но чтобы «забыть» «М. Надира, В. Гроссмана и А. Лейзеровича (ху из?)», нужно для начала хотя бы знать их и их исследования, на знакомство с которыми все время намекает профессор Дадианова, но ни слова не процитировала в столь объемной своей статье.
«Михаил Юрьевич принадлежит всем народам, его искусство близко каждому читателю, пожелавшему в него погрузиться». — Да, профессор, «Волга впадает в Каспийское море»!
«Оно, благодаря наличию в нем общечеловеческого, помогает читателю разобраться в самом себе, проанализировать как свои поступки, так и чужие, расширяя свои представления о природе человека. Пребывая на Кавказе, он впитал в себя обычаи и своеобразие тех народов, с коими соприкоснулся, и отобразил их в своих стихотворениях, драмах и повествованиях. Так и должен поступать истинный «инженер человеческих душ». Потому-то Михаила Юрьевича причисляют к своей нации, как в известном советском стишке: «В Казани он татарин…». — Не вчитываетесь Вы, профессор, в тексты! Не «труд» для Вас чтение!.. Вы — ярчайший пример того, как читали до сих пор классиков! Иначе Вы не запутались бы даже в таком маленьком стихотворении Сергея Михалкова «Мой друг».
Как советский человек и поэт Михалков писал, что любой умный, воспитанный, уважающий старших, уступающий место в трамвае и т.д., где бы он не жил, какой бы национальности не был, под любой крышей, … и мальчик, и девочка, и юный пионер, он – его Друг:
В Казани он — татарин,
В Алма-Ате — казах,
В Полтаве — украинец
И осетин в горах. –
Не Вы заменили здесь строку «Чеченец он в горах» на «И осетин»? Кажется, рядом со словом «украинец» напрашивается другой звуковой ряд. Шутка, конечно.
«Своеобразной магией обладает творчество М.Ю. Лермонтова! Благоговеют читатели перед Л.Н. Толстым, Ф.М. Достоевским, но заставить себя перечитывать их книги отважится, на мой взгляд, не каждый». — И зря, скажу Вам. Именно отважившись перечитать Л. Толстого, много чего интересного открыли бы для себя, как это уже давно сделала Вахидова, проникнув в «Мысли, которых Толстой боялся», разгадав «Загадку «Анны Карениной»», установив «Влияние учения Кунта-хаджи Кишиева на мировоззрение Толстого», прототип А. Вронского и многое, многое другое. Советую отважиться...
«Будучи православным, он был и поэтом ислама и Корана». — Не совсем так, профессор. Лермонтов, как сын чеченца, тяготел к Исламу, если бы он прожил дольше, мы могли бы стать свидетелями, что он стал мусульманином, как Лев Толстой, но «поэтом Ислама и Корана» он не был! Это разные вещи.
«Будучи полукровкой, занялся самоидентификацией. Это искание «запаха иной породы» привело его сначала к семитофильству, а потом уже к коранолюбству». — Дошли мы, наконец, до хвоста селедки, и как не понять чувства той, которая «ейной мордой… в харю тыкать» стала бедного Ваньку. Но перед нами профессор, которая сознательно ваньку валяет... Поэтому поступим по-чеховски… — потыкаем профессора в тексты поэта.
«Самоидентификацией» Лермонтов никогда не занимался, он с малых лет знал, кто он и какой крови: «Хотя я судьбой на заре моих дней, /О южные горы, отторгнут от вас,.. / Люблю я Кавказ»! –
Но ты простишь мне! Я ль виновен в том,
Что люди угасить в душе моей хотели
Огонь божественный, от самой колыбели
Горевший в ней, оправданный Творцом?
Однако ж тщетны были их желанья:
Мы не нашли вражды один в другом… —
Эти слова поэта, обращенные к отцу, Бейбулату, можно отнести и к Кавказу, потому что одно вытекает из другого и продолжается, все больше разъясняя читателю причину этой любви: «От ранних лет кипит в моей крови. Твой жар…» и т.д..
«Будучи полукровкой», — не сомневается профессор, и это очень важно, в данном случае. Потому что не Михаил, а Юрий Петрович до сих пор для лермонтоведов был из полукровок: испано-шотландцем с примесью русской крови по женской линии. Но об этом ли говорит профессор?
«Это искание «запаха иной породы»» — «На запах – иная порода», — это учуял Д. Мережковский, Лермонтову, как мы показали выше, «исканием» «запаха» заниматься было не к чему, но чего себе не позволишь, когда можно под этой галиматьей подписаться магическим: «доктор филологических наук». Но для Вахидовой не существует авторитетов, когда она ищет Истину. Поэтому, прочитав, что это «искание» «привело его сначала к семитофильству, а потом уже к коранолюбству».», — Вахидова ставит профессору Дадиановой жирную двойку! Честно заслужила!
Это даже не из анекдотичного: «мама — русская, папа — юрист»… Получается, искал запах своей породы, влекомый «самоидентификацией», что привело его к большой любви вообще к семитским народам, к которым относятся: арабы, сирийцы, евреи, эфиопы.
По-моему, каждый из перечисленных этносов имеет свой запах, и Лермонтов, если не запутался бы в этих запахах, то непременно зашел бы очень далеко в своих поисках. Но не на арабов и эфиопов же намекает профессор!..
Но как можно было, придя «сначала», надо полагать, к иудеям, по запаху «потом уже» стать «коранолюбом» — мусульманином? Или просто полюбившим Коран иудеем?
В пьесе «Испанцы» у Лермонтова не только Моисей, но и его дочь Ноэми, узнав, что Фернандо их сын и брат, приходят в ужас от того, что он стал христианином:
что сделал мой отец
Сим кровожадным христианам? деньги
Имеет он и дочь — вот все его богатство…
Однако ж и меж них есть добрые… -
говорит Ноэми.
И этот «добрый» Фернандо среди «кровожадных христиан» оказывается тоже евреем!..
Возьмем следующую сцену: Фернандо хотел убить старого еврея, считая его подосланным к ним с Эмилией, тайно встречающимися от ее отца, но, пожалев, пощадил:
«Моисей
(Молчание. Жид в изумлении.
Испанец с презреньем глядит на него.)
Клянусь Иерусалимом,
Что он не христианин.... это верно. —
уверен старый еврей, потому что до сих пор в своей жизни доброго христианина он не встречал! Не так ли?
Узнав, что Фернандо и есть его сын, оставленный им однажды у чужого порога, Моисей страдает:
О судьба!
Земля и небо, ветры! бури! гром!
Куда вы сына унесли? зачем отдать,
Чтобы отнять.... и християнин!
Возможно ли? — мой сын..... я чувствовал,
Что кровь его — моя..
Ноэми! горе! горе для тебя!
Фернандо — брат твой!
Испанец — брат твой!
Он гибнет; он родился, чтоб погибнуть
Для нас! — он християнин!...
(Ноэми упадает без чувств на пол.
Сара спешит к ней.)
Пускай умрет и дочь... и я!.... у бога
Моих отцов нет жалости... мой сын! мой сын!!» —
Вот такое вот «семитофильство» узрела профессор в тайниках души поэта Лермонтова. Как было ему не перейти «потом» в «коранолюбство»!?..
PS: «… Чтобы проехать на усадьбу, надо было свернуть с тракта направо на Большой проулок, который начинался на выгоне, а заканчивался у первых изб, упираясь в сельскую церковь Михаила Архангела. Он разрезал село на две половины. Налево от него, т.е. на восток, вела улица Бугор. По ней так же, как и сейчас, пролегал путь к барской усадьбе... Направо от Большого проулка, на запад, тянулась улица Овсянка. На Овсянке жила кормилица Лермонтова Лукерья Шубенина.
Господа щедро вознаградили кормилицу: они построили ей новый дом, выделили в собственность надел земли в поле и отдали в вечное пользование ее семье большой участок в селе, кроме того, освободили семью от барщины. Усадьба Кормилицыных стала одной из самых богатых. На склоне оврага Кормилицыны разбили сад, что было по тем временам большой редкостью, построили маслобойню, выкопали колодец, с помощью сельчан поперек оврага устроили плотину, которая образовала пруд. Этот пруд сохранился до нашего времени и называется Кормилицыным».
Посмотрим, кто такие были кормилицы и на что они могли претендовать за свою непыльную работу?
«Кормилица — женщина, нанимаемая для кормления грудью чужого ребёнка и, нередко, для ухода за ним.
Молочная мама Николая I, Ефросинья Ершова, регулярно появлялась при Императорском Дворе на крупные церковные праздники и получала ежегодное содержание по 125 рублей.
Кормилицей Александра II была Екатерина Лужникова, крестьянка Царскосельского уезда. Ей была назначена пожизненная пенсия в 100 рублей и премии на Рождество и Пасху.
Кормилицы получали повышенное содержание и пользовались большими преференциями, чем прислуга. Они обеспечивались одеждой, мылом, банными принадлежностями. Зачастую после «выхода в отставку» кормилице обеспечивалось приданое в виде избы.
С. Аксаков вспоминал:
«Кормилица моя была господская крестьянка и жила за тридцать верст; она отправлялась из деревни пешком в субботу вечером и приходила в Уфу рано поутру в воскресенье, наглядевшись на меня и отдохнув, пешком же возвращалась в свою Касимовку, чтобы поспеть на барщину». (https://ru.wikipedia.org/wiki/Кормилица)
Как видим, даже вскормившие будущих императоров кормилицы не были так вознаграждены, как кормилица Михаила Лермонтова! А кормилица славянофила С. Аксакова не была освобождена даже от барщины!
И мы должны поверить, что прижимистая Арсеньева, рядом с собой своими руками по широте души своей взрастила новую барыню, помещицу, из своих крепостных только из-за того, что она была кормилицей ее внука? Или у Лукерьи были еще какие заслуги? А может, была очень преданна и умела хранить чужие тайны?
В 1814 году именно с ней, у нее на руках, вывезли в Москву Михаила, где и крестили малыша, которому было в это время три года. За все эти годы Лукерья Шубенина ни словом не обмолвилась об этой тайне, чем и заслужила такую щедрость со стороны Арсеньевой! Благосостояние кормилицы Михаила сказочным образом умножалось и росло в то время, как Юрий Петрович по капле выдавливал из своей тещи «приданое» своей жены, которое, в конце концов, и вернул «сыну», оформив как завещание.
Написав в конце стихотворения «Нет, я не Байрон, я другой»: «кто /Толпе мои расскажет думы? /Или поэт – или никто!», Лермонтов вспомнил о Лукерье, которая из черни у него на глазах превращалась в помещицу, понял причину этого отдельно взятого чуда и, отбросив последнюю строку, решительно закончил: «Я – или Бог – или никто!» — Т.е - случай, неожиданность какая - может развязать Лукерье язык.
Но Михаил не догадывался, что именно эта строка сыграет с ним злую шутку: лермонтоведы-атеисты, читающие его по-дадиановски, — не вчитываясь в смысл, будут размахивать ею, утверждая, что Лермонтов бросил вызов самому Богу: «Я, или Бог, или никто!».
«Я ль виновен в том, что люди?..» — усмехнется и на этот раз насмешливый поэт.
А как еще реагировать на глупость?