ПРОТОДИАКОН «ВСЕШУТЕЙШЕГО И ВСЕПЬЯНЕЙШЕГО СОБОРА»
Судьба здания, как судьба человека — бывает счастливой, а бывает, что и не задается с первого дня и нависает над ним бесконечное проклятие. Смерти, пожары и эпидемии преследуют его на всем протяжении существования. Люди, населяющие дом, умирают в нём в самом расцвете сил, и порой десятилетиями строение стоит в полном запустении. Все эти напасти можно отнести и к истории Дворца на Яузе, и к судьбе его знаменитых хозяев и домочадцев.
Началась эта драматическая история с порывистого решения юного Петра Первого стремительно возвести на берегу Яузы удивительные для Москвы того времени дворцовые палаты. Но уже с бурно отпразднованного новоселья вокруг здания сложилась дурная слава проклятого места. И, конечно, не догадывался тогда юный царь, что в дворцовых стенах всего через несколько десятилетий прервётся род Романовых по мужской линии, во многом из-за его беспутной дёрганой личной жизни абсолютного монарха.
Многие поступки императора Петра Первого, названного «Великим», подчас трудно понять и уж тем более объяснить.
Вот отчего, будучи юным отроком, отошёл он от привычной жизненной колеи русских царей, от обычаев отцов и дедов?
Откуда такая ненависть ко всему старому и к московскому?
Почему так резко и безжалостно поднял Россию на дыбы?
Случайно ли возникло то особое внимание, которое уделял Пётр иноземной Немецкой слободе? Вряд ли только любовной страстью к немке Анне Монс можно объяснить его постоянное влечение на Кукуй. Предполагать подобное было бы наивно. Привязанность юного царя к этому месту Москвы, и в особенности к людям, населявшим его, была давней и прочной…
…Вечером 17 февраля 1699 года яркие огни праздничного фейерверка пёстрым калейдоскопом красок расцветили заснеженную Яузу. Вся Немецкая слобода, да что Кукуй, вся Первопрестольная высыпала из домов на мороз. Иногда потоки празднично разодетых зевак разгонял скрипящий рессорами возок важного боярина, заставляя пешеходов жаться вдоль заборов. Все спешили на высокий берег реки Яузы, кто поглазеть на новое московское чудо — «большие каменные палаты», а кто — по приглашению царя — на новоселье.
Больше тысячи гостей собрались в главном парадном прямоугольном зале — «большой столовой палате» дворца, которая имела десятиметровую высоту и занимала площадь более трёхсот квадратных метров.
«Этот большой каменный дом, — писал военный советник барон Генрих Гюйсен, — был выстроен за счет царя из собственных его сумм». По его свидетельству, новостройка обошлась Петру в 80 000 талеров.
Новоселье затянулось на трое суток. Всех заперли во дворце и выставили караулы. Гостям велено было спать по очереди, сменяя тех, кто «водил хороводы и прочие танцы».
Много душевных ран нанёс беспробудно пьяный в эти дни Пётр своим подданным под сводами этого дворца.
Сначала царь надругался над мужской честью именитых бояр и других гостей — он остриг им бороды под вопли о пощаде: «Режь наши головы, бороды не тронь!».
Современному человеку трудно даже представить величину царского бесчестия. За подобное на протяжении веков по судебному уложению — «Правде» князя Ярослава Мудрого полагался огромный штраф в 12 гривен, а по «Псковскому судебнику» XIV века за ущерб, нанесенный бороде, наказание было в два раза больше, чем за убийство человека — 2 рубля. Даже плевок в бороду считался оскорблением, смываемым только кровью.
Хотя указ «Бороду брить» Пётр издал накануне 29 августа 1698 года, всё равно трудно представить ужас и унижение царских гостей в те зимние дни! Разве такое мог совершить Помазанник Божий — Царь Православный! Иван Грозный, только за то, что кого-то за бороду таскал, с осуждением навечно вошёл в память народную. А тут и вовсе немыслимое беззаконие творилось!
Но не унимался пьяный царь, и оскорбления продолжались. Он стаскивал с бояр русскую одежду, обнажая их тела, что равносильно было страшному бесчестью мужчины и всего рода, и начинал кромсать традиционно длинные подолы и рукава кафтанов.
В данном случае речь шла о разновидности русского кафтана — ферязи, известного на Руси с X века. Поначалу это была торжественная одежда бояр и князей, но к петровским временам её носили буквально все: посадские и гостевые люди, священники, крестьяне, казаки и мусульмане — те же татары.
Этот вид кафтана был широким в подоле, порой более двух метров, с длинными, свисающими до земли рукавами. Пошло это еще с древних времён, как сакральное предубеждение: не касаться руками ничего нечистого.
Под кафтанами носили такие же рубахи-долгорукавки — с длинной рукавов порой до самого подола. Такая рубаха тоже была ритуальной с давних времён. К примеру, перед свадьбой невеста плакала-убивалась в рубахе «убивальнице», при этом причитала и взмахивала рукавами — «махавками».
Богатые гости царя шили парадную зимнюю ферязь, сейчас бы сказали — шубу, из парчи, атласа или бархата на меховой подкладке, по краям делали меховую опушку, по полам, манжетам, подолу нашивали золотые галуны или кружево. При этом ферязь украшалась семью дорогими петлицами с серебряными или золотыми кистями. Зимний кафтан надевался на другие, более лёгкие, шитые из шёлковых или атласных тканей. В домашней обстановке носили опашень — разновидность ферязи, только без застёжек, а рукава длиною до подола вшивались только сзади, так что кафтан получался фактически без рукавов.
По одному виду кафтана на протяжении многих веков можно было определить сословную принадлежность хозяина, его финансовый и социальный статус, к какому роду он относится. Одежда была очень удобной и привычной на протяжении многих столетий.
«…Пётр не отступал ни на шаг, не делал уступки народной неприязни к брадобритию и немецкому платью и в декабре 1701 года с большой строгостью подтвердил прежний указ, чтобы все, кроме духовенства и пашенных крестьян, носили немецкое платье и ездили на немецких седлах. Из женского пола даже жёны священнослужителей и причетников не увольнялись от ношения чужеземной одежды. Затем запрещалось делать и продавать в рядах русское платье — всякого рода тулупы, азямы, штаны, сапоги, башмаки и шапки русского покроя. У ворот города Москвы поставлены были целовальники; они останавливали всякого едущего и идущего в русском платье и брали пени: с пешего — по 13 алтын, 4 деньги, а с конного — по 2 рубля за непослушание в этом роде», — уточняет историк Н. И. Костомаров.
Участники церемонии «освящения» Дворца на Яузе из «большой столовой палаты» до последней маленькой гостевой опочивальни обнесли чаши с вином, медом, пивом и водкой, окурили комнаты табаком.
Шутовской патриарх Никита Зотов или иначе князь-папа, крестил свою паству крест-накрест сложенными курительными трубками и причащал из своего Евангелия, под обложкой которого скрывались не священные тексты, а бутылка водки.
Время от времени вся пьяная коллегия выезжала в город, своими непотребными шутками и выходками повергая в смятение добропорядочных москвичей.
Потом многих гостей принимали в члены «собора», и Никита Зотов торжественно произносил: «Рукополагаю аз, старый пьяный, сего нетрезваго во имя всех пьяниц, во имя всех скляниц, во имя всех зерншиков (зернщик — игрок в кости — прим. автора), во имя всех дураков, во имя всех шутов, во имя всех сумозбродов, во имя всех лотров (лотр — пьяница и забулдыга — прим. автора), во имя всех водок, во имя всех вин, во имя всех пив, во имя всех медов, во имя всех каразинов (каразин — разновидность водки на малине — прим. автора), во имя всех сулоев (сулой — квасное сусло — прим. автора), во имя всех браг, во имя всех бочек, во имя всех ведр, во имя всех кружек, во имя всех стаканов, во имя всех карт, во имя всех костей, во имя всех бирюлек, во имя всех табаков, во имя всех кабаков — яко жилище отца нашего Бахуса. Аминь».
После трехдневного беспробудного новоселья во Дворце на Яузе, на котором некоторые гости испустили дух от пьяной горячки, по Москве ещё долго судачили о том, как «Князь-папа всешутейшего и всепьянейшего собора» Никита Моисеевич Зотов освятил здание в честь языческого бога Вакха, прыгая с кадилом, распространявшим табачный дым…
Посланник Дании в России Ю. Юль описывает подобные царские гулянки так: «Огромным роем налетает („кумпания“ — прим. автора) в несколько сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьёт, при чём многие допиваются до болезней и даже до смерти. В каждом (доме — прим. автора), где (собрание — прим. автора) „славит“ Царь и важнейшие лица его свиты получают подарки. Во всё время, пока длится „слава“, в той части города, которая находится поблизости от (домов — прим. автора), где предполагается славить, для славящих, как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых („подвигов“ — прим. автора). Когда они выславят один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать славить».
Милая была «кумпашка»!
Между тем, в те дни злосчастного пьянства на новоселье во Дворце на Яузе, всю Москву «украшали» более тысячи виселиц с трупами, казнённых накануне стрельцов.
В своём «Дневнике поездки в Московское государство в 1698 году» за 21 октября Иоанн Корб отмечал: «Едва ли столь частый частокол ограждал какой-либо другой город, какой составили стрельцы, перевешанные вокруг Москвы».
И не случайно в те дни среди москвичей окончательно укоренились слухи, будто на самом деле царь Пётр умер за границей во время своего «Великого посольства» ещё два года назад, а в Россию, под видом его, вернулся антихрист!
В. О. Ключевский в «Русской истории» пишет: «…в мае 1698 г. спешил в Вену, а оттуда, в июле, внезапно отказавшись от поездки в Италию, поскакал в Москву по вестям о новом заговоре сестры и о стрелецком бунте. Можно представить себе, с каким запасом впечатлений, собранных за 15 месяцев заграничного пребывания, возвращался Пётр домой.
Тотчас по приезде в Москву он принялся за жестокий розыск нового стрелецкого мятежа, на много дней погрузился в раздражающие занятия со своими старыми недругами, вновь поднятыми мятежной сестрой. Это воскресило в нём детские впечатления 1682 г. Ненавистный образ сестры с её родственниками и друзьями, Милославскими и Шакловитыми, опять восстал в его нервном воображении со всеми ужасами, каких он привык ожидать с этой стороны. Недаром Пётр был совершенно вне себя во время этого розыска и в пыточном застенке, как тогда рассказывали, не утерпев, сам рубил головы стрельцам».
Описывая «шестую казнь 27 октября 1698 года», немецкий дипломат Иоганн Георг Корб утверждает: «Эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре („сенаторы царства“), думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей. Каждый из них наносил удар неверный, потому что рука дрожала при исполнении непривычного дела… Сам царь, сидя на лошади, смотрел на эту трагедию».
Корб также рассказывает, ссылаясь на слова некоего свидетеля, совсем уж немыслимое, похожее на наговор, (документальных подтверждений этому факту нет — прим. автора) будто 14 февраля 1699 года сам царь «отрубил мечом головы восьмидесяти четырем мятежникам, причём боярин Плещеев приподымал за волоса их, чтоб удар был вернее».
Конечно, предыдущий стрелецкий бунт против его воцарения в 1682 году, когда в кремлёвских палатах на его глазах перебили родственников матери, испугал мальчишку Петю до смерти, и злоба на стрельцов осталась на всю жизнь. Но чтобы так, саморучно рубить головы, негоже это помазаннику божьему!
А уже через два дня Пётр вдохновенно кутил и отплясывал на новоселье в своей новой резиденции на Яузе!
И праздники всё продолжались!
Ну, и как тут не поверить москвичам, что царь-то бесноватый! Да и тот ли это царь?!.
Что было на уме и в душе юного государя? Откуда появилась свирепая ненависть к своему народу? И зачем ему потребовалась ломка устоев родной страны, вот так вот, через колено?
Ответы на эти вопросы попробуем найти в его тревожном детстве и беспутной юности. А потом поблуждаем в потёмках петровской «перестройки» и познакомимся с её «плодами»: столетием дворцовых переворотов и случайных людей на русском престоле...
Владлен Дорофеев
Подробности: Книга Владлена Дорофеева «Проклятие Кукуя. Тайны и были Немецкой слободы и её обитателей». https://ridero.ru/books/widget/proklyatie_kukuya/