Д А Л Ё К И Е К О С Т Р Ы
Повесть
Автор повести Олесь Гончар.
Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
Продолжение 22 повести
Продолжение 21 — http://proza.ru/2020/11/30/1042
Учиться едем! Кирик в авиаучилище, я — в журналистский «лицей». Лежим ничком на голых верхних полках, и взгляды наши обращены к вагонному окну, за которым стоит такая лунная, беспредельная в своей ясности ночь, и ветер всё время колышет полуобнажённые ветви деревьев, целыми стаями унося сорванные с них осенние листья... И полунагие деревья гнутся-покачиваются на фоне светлого неба своими упругими ветвями.
На нижней полке в сумерках курит, покашливает ещё один пассажир — Македон Сутула, он едет в центр выручать так неожиданно исчезнувшего редактора товарища Полищука, с которым наш селькор успел подружиться. Целый вечер Македон жалуется нам на трудность и непредсказуемость жизненных дорог, на чьи-то безосновательные подозрения, обернувшиеся бедой для такого умного и порядочного человека, каким был наш безобидный, столь загадочно исчезнувший редактор. «Головой клянусь, взяли человека ни за что,— заверяет нас Македон. — Ведь сто раз он проверен, до института обучал командиров в Школе красных старшин, учёным мог бы стать, разве можно такими людьми разбрасываться?»
Уже задремал Сутула, склонившись на котомку, а наши взгляды всё — за окно... Так лунно и ветрено там, такая светлая ночь пролетает! Ветер всё уносит вдоль поезда осеннюю листву, снуют и снуют юные мысли под перестукивание вагонных колёс.
Что ждет нас впереди? Какими будут наши жизненные дороги? Душа полнится тем, что пришлось пережить: мелькают за окном осенние полураздетые рощи, и так жаль нам всего, жаль покидать нашу работящую свечкарню-редакцию на горе, и загадочно кем-то брошенный под кустами сирени мельничный жернов, и далеко горевшие по вечерам за насыпью костры, на которые мы любили подолгу смотреть. Всё дальше уносит нас поезд от верного нашего друга Миколы-поэта, который сейчас должен искать себе новых помощников, и теперь уже им будет доверять мечты о своей неотцветающей кременчугской любви; удаляемся и от Генриха Теодоровича с его постоянно задумчивым бледнолицым сыночком, а более всего щемит душа, конечно же, по ней, по Ольге-жизнелюбке, которая так часто осчастливливала нас своим зазывным, каким-то вишнёвым смехом! Не слышали больше её смеха после той грозовой ночи в степи, целая полоса жизни отсекается безвозвратно. Жить будет Ольга со своим сыном среди других людей, незнакомые нам леса будут овеивать её за рекой своим хмелем
осенним. Видимо, никогда уже не пересекутся наши дороги, только останется нам от неё жаркое сияние глаз и тот странный дух дикого хмеля, который почему-то не раз потом нам вспомнится в жизни.
В М Е С Т О Э П И Л О Г А
Кто мог предположить, что пройдёт несколько лет, и по этим дорогам будет шагать, обливаясь смердящим потом, запылённая фашистская солдатня, что через поля с чадным грохотом будут ползти на восток танки, слепо давя человека, и колосок, и кузнечика степного, попирая железом гусениц и кованых сапог без разбора всё, что повстречается у них на пути.
А ещё раньше здесь прошли обозы эвакуированных, несколько дней тянулись колонны тракторов и стада скота, их денно и нощно гнали из-за Днепра, а когда этого не стало, воцарилась над целым краем безмолвная, какая-то неестественная пустота. Будто людей на свете уменьшилось, и во всём чувствовалась тревога, беззащитность, безысходная тоска.
Когда женщины с лопатами появлялись на осенних картофельных полях, глаза их всё время были полны неизбывной тревоги, потому что эти труженицы никак не могли избавиться от ощущения, что кто-то на них вот-вот налетит, начнёт хватать, уводить в полон, чинить расправу. Не одна из тех солдаток уже этим летом стала вдовой. Ночью последние зарева отступающих фронтов, отдаляясь, гасли где-то за лесами. День начинался горем, заканчивался кручиной.
Тем временем группа вооружённых людей куда-то пробирается через лесные чащи. Впереди, надвинув рябую кепку на лоб, шагает долговязый небритый мужчина в гражданском, туго подпоясанном плаще, на ремне сбоку кобура с наганом и две зелёные рубцеватые гранаты. По всему видно, что он возглавляет эту группу, ступает решительно и широко; сушняк, ломаясь, трещит у него под ногами. Остановится он лишь в том случае, если кто-нибудь из-за спины обратится к нему полуприглушенным голосом:
— Товарищ Кочубей...
Да, это он, заросший колючей щетиной, с волевым блеском в прищуренных глазах.
— Ну что там ещё?
— Кажись, мы снова заблудились... — слышится неуверенный голос.— Мы уже вчера вроде бы здесь проходили... вроде бы видели именно этот боярышник, хмелем увитый..,
— Хмель всюду одинаковый.
Кочубей исподлобья, без малейших признаков растерянности окидывает взглядом людей. Да, ему выпало быть над ними старшим. Обратился к вожаку весовщик из «Заготзерна» Кравченко, больной язвой желудка нытик, которому в своё время за образование очередей у весов не раз через газету доставалось на орехи от товарища Песни. Рядом с Кравченко возвышается широкоплечий усач — председатель колхоза Штанько, орденоносец, человек крутого нрава. До войны Кочубей и его не единожды подвергал разносам в газете за всякие нарушения, поскольку этот упрямый Штанько всегда считал, что не нуждается в приезжих советчиках, дескать, сам, без уполномоченных знает, в какие сроки ему лучше сеять или убирать созревший урожай.
Возникали конфликты у Кочубея и с тем мрачным, немногословным учителем биологии, которому он приписывал некоторые «измы» и навешивал безосновательные ярлыки. Вне подозрения Кочубея оставались разве лишь эти двое парней-трактористов из МТС, которые после того, как их колонна была разбомблена на переправе, встретились, блуждая по лесу, с группой Кочубея.
Не первый день эти такие разные люди, объединённые силой трагических обстоятельств, сторожко блуждают по лесам во главе с Кочубеем, вместе ищут выход из безвыходного положения, — в новой ситуации все они теперь между собой побратимы. В группе мужчин тащится повязанная тёмным платком, с большим рюкзаком на спине и его верная Олимпиада Афанасьевна. Смотрит на Кочубея сочувственно, с .неисчезающим болезненным упрёком в глазах, словно хочет сказать ему:
«Ты вот теперь старшой среди нас, среди оставленных. И ты так уверенно ведёшь нас по этим лесам, будто тебе и впрямь доподлинно известно, как добраться к тем, ещё с лета приготовленным базам, которых всё нет и нет... Одна лишь я догадываюсь, что ты весь в скрытых колебаниях и сомнениях, душа твоя в терзаниях, и я жалею тебя... Ведь ты не знаешь, жив ли ещё тот довереннейший из лесников, который должен был нас встретить в условленном месте и показать закопанные с лета для партизан ящики с оружием и бочки с провиантом — с мукой и смальцем из колхозных кладовых... На одной из лесных просек мы позавчера наткнулись на уже покрытый муравьями человеческий труп — кое-кто считает, что это как раз и были останки того лесника... Так куда же ты всё ведёшь и ведёшь нас, упрямый и неутомимый наш Кочубей?»
Продолжение повести следует.