ЧАСТЬ ВТОРАЯ. В "МИРУ"
Все люди братья
/Слова Иисуса/
Глава 10. Синдром потери
Хотелось петь и топать ногами от восторга: у неё есть свой дом, есть своя комната, которая — только Аринина и больше ничья. Приёмные родители предложили называть их бабушкой и дедушкой, и ей это нравилось. Она боялась только одного: что от неё откажутся. Арина скрестила пальцы и поклялась ничем их не огорчать и никогда не жаловаться.
Матушка Анисия рассказала Вечесловым о девочке, которая завидовала тем, кто хранил выцветшие фотографические карточки родителей. У Арины не было фотографии, а мечта о том, что в один прекрасный день мама приедет и заберёт её из приюта, с годами сменилась уверенностью, что она никому не нужна, даже матери. Монахини не дарили детям напрасных надежд, с которыми потом так больно расставаться. Обман, который миряне ошибочно зовут ложью во спасение, на самом деле — от лукавого. Истинное милосердие — в правде. С ней можно смириться и жить. А вытравить из детской памяти воспоминания о родителях невозможно.
Какой бы тягостной ни была Аринина прошлая жизнь, она всё равно будет любить мать, вероломно от неё отказавшуюся. После шести безмятежных лет, прожитых за монастырским забором, ей предстоит очутиться в недобром и недружелюбном мире. Сможет ли она адаптироваться и не сломаться?
Вечесловы делали всё, чтобы — смогла. О том, что их приёмная внучка больна, они не знали. Резкую смену настроения, беспричинную грусть, сменявшуюся необузданной радостью, объясняли тяжёлым детством. Хотя это было не так, и приют при монастыре Святого Пантелеймона Арина вспоминала с тёплым сердцем.
Её опекуны жили уютно и старомодно. В церковь Вера Илларионовна ходила, только когда просила душа. Муж в бога не верил, но всегда её сопровождал — из ревности к отцу Дмитрию, с которым Вера была знакома с детства и в которого была когда-то влюблена.
Постов Вечесловы не соблюдали, но церковные праздники встречали с благоговейной радостью. Пасхальные куличи Вера святила с ощущением причастности к тайне, завеса которой слегка приподнималась во время обряда освящения. А может, так оно и есть, думал Иван Антонович, глядя на Верино сияющее лицо, с которого не сходила улыбка. Он так соскучился по её улыбке, которая в больнице была вымученной, вынужденной, а сейчас — настоящей. Может, и правда есть эта тайна? А иначе — отчего так светло и спокойно делается на душе?
Мысли перенеслись со сверхъестественного на реальное, где отставной полковник чувствовал себя хозяином положения. «Прости, девочка, задержались мы с опекунством этим треклятым,напугали тебя... Но теперь всё в порядке. Ты с нами, мы будем о тебе заботиться и любить».
Появление в доме Арины наполнило жизнь светом. В этой девочке не было никакого притворства: она говорила то, что чувствовала, но чаще молчала. Аринину молчаливость и странные взгляды, которые она бросала на «бабушку» с «дедушкой», Вечесловы объясняли стеснительностью.
Об истинных чувствах Арины они не догадывались.
В новом доме девочка испытывала синдром потери, лишившись разом всего, что составляло её жизнь. Подруг, с которыми Арина шесть лет делила общую спальню. Просторной и гулкой трапезной с деревянными длинными лавками и чисто выскобленными столами, где после благодарственной молитвы они принимали пищу — вкушали божьи дары. Торжественной тишины молельни. Сестёр-монахинь в привычно чёрных одеждах (в детстве они казались Арине похожими на огромных ворон). Ежедневных прогулок на монастырском знакомом до последней травинки дворе. Вышивальной мастерской.
Последнего не хватало как-то по-особенному: пальцы тосковали по игле, разум метался, не находя замены любимой работе, а глазам виделись во всём узоры. Опекуны, которых полагалось звать бабушкой Верой и дедушкой Ваней, были к ней неизменно добры, но она чувствовала свою чужеродность. Куклу в нарядном платье и пышных бантах рассмотрела со всех сторон и осторожно посадила на комод. И больше не взяла в руки — ни сегодня, ни в последующие дни. «Опоздали мы… Выросла она из кукол» — подумала Вера Илларионовна. И расстроилась.
Депрессию, наступившую после безудержной радости, Вечесловы посчитали естественным поведением ребёнка, вырванного из привычного мира. А может, так оно и было?
На улице Арина терялась. Её пугало количество незнакомых людей — всегда спешащих куда-то, непривычно ярко одетых и недопустимо громко разговаривающих. Девочки в шортах и в коротких юбочках вызывали недоумение. Мальчики, которых в приюте вовсе не было, вызывали пугливое любопытство.
— Нравятся шорты? Называются стретч. Хочешь, купим тебе такие?
Арина испуганно затрясла головой, отказываясь. Но Вечесловы видели, какими глазами она на них смотрела.
Джинсовые шорты-стретч классического синего цвета, с узкими плетёными шлёвками, в которые был продет голубой ременный поясок, были немедленно куплены, и Арина с восторгом их надела. Поясок оказался на бёдрах, а шорты сидели ниже пояса и не закрывали пупок. Арина заправила в них рубашку, принесённую продавщицей, — и уставилась на себя, новую, в зеркале. Девочка из зеркала ей нравилась. Она была такой как все «миряне». Но ведь и она, Арина, теперь «мирянка»!
— Бабушка Вера, я теперь мирянка? Мне теперь можно это носить?
— Слово какое выискала… — рассмеялась Вера Илларионовна. И встретив недоумённый взгляд, поспешно сказала: — Можно, можно. Всем можно, а тебе почему нельзя? На даче-то удобней в шортах по деревьям лазать, на коленках ползать — землянику собирать. В платьях там и не ходит никто, все от мала до велика в штанах. Вот в школу тебя определим и поедем, на всё лето. Ты плавать-то умеешь? Не умеешь? По-собачьи только? Деда Ваня тебя научит, и кролем, и брассом.
Арина вежливо покивала. Воды она боялась. Может, Иван Антонович забудет? Может, не будет её учить…
Вера Илларионовна вытащила из её шорт рубашку и связала концы узлом под грудью.
Арина испуганно уставилась на свой голый живот. Но возражать не решилась: если в миру принято так носить рубашки, она будет носить. Провела руками по попе, туго обтянутой шортами, — как же она осмелится выйти в этом на улицу? — и обнаружила карманы. Карманов в шортах оказалось четыре: два сзади, накладных, и два спереди, внутренних. Арина засунула в них кулаки и с вызовом посмотрела на себя в зеркало. Вот бы удивились её подружки по приюту!
***
С визитом в новую школу решили не тянуть: не сегодня-завтра начнутся каникулы, и тогда никого не застанешь.
К неудовольствию Вечесловых, Арина облачилась в гимназическое синее форменное платье с длинным, за колено, подолом. Надеть другое отказывалась категорически, хотя стараниями Веры Илларионовны у девочки был неплохой гардероб.
— Вот те на! — не сдержался Иван Антонович. — Когда покупали, нравилось, а сейчас что? Разонравилось? Так ты скажи прямо, мы другое купим.
— Ваня, не трогай её. Пусть идёт в чём ей нравится, — остановила Вера мужа, и Арина с облегчением выдохнула застрявший в лёгких воздух: на директора школы надо произвести хорошее впечатление, а строгое тёмное платье подходило для этого лучше всего. Она не посрамит честь православной гимназии.
Вера Илларионовна заставила её надеть джинсовую голубую куртку без рукавов и длинный шарф, связанный объёмной «американской» резинкой. Арина посмотрела в зеркало и не узнала себя.
Директриса школы с сомнением на лице изучила Аринины документы: справку Православной гимназии во имя святителя Пантелеймона об отчислении в связи с переездом по новому месту жительства; справку об успеваемости, в которой напротив названий изучаемых предметов красовались горделиво изогнутые пятёрки; новенькое свидетельство о рождении, запаянное в блестящий пластик. Медицинская справка с печатью монастырского стационара лаконично извещала: «Здорова. Показаний, препятствующих обучению в общеобразовательном учебном заведении, не имеется», без указания перенесённых девочкой болезней.
Справке верить не хотелось: девочка слишком бледная, щёки впалые, взгляд какой-то затравленный. Чего она боится? Её, директрисы? Иди своих опекунов?
Поймав на себе испытующий взгляд директрисы, Арина пожалела, что не послушалась дедушку Ваню и надела гимназическую форму. Директрисе форма явно не нравилась: она смотрела на Арину как-то странно, даже губы поджала. Арина боялась этого взгляда, боялась, что её не примут в новую школу. Переступала с ноги на ногу, стискивала пальцы и вздыхала.
Вера Илларионовна догадалась, о чём она переживает. Наклонилась к Арининому уху и тихонько шепнула: «Всё хорошо, документы в порядке, тебя обязательно примут, с твоими пятёрками. А нет, так в другую пойдём! Школ в Осташкове много».
Она с волнением ждала, как поведёт себя девочка. Станет ли отвечать на вопросы или привычно замкнётся, как замыкалась каждый раз, когда её спрашивали, помнит ли она свой домашний адрес. Вечесловы искренне хотели узнать, что случилось с Арининой матерью, которая за шесть лет ни разу не навестила дочку. Может, ей нужна помощь? Они не стали бы препятствовать, если бы девочка иногда встречалась с матерью.
Адрес Арина помнила. На вопросы о доме и о матери отвечала угрюмым молчанием. Зато охотно рассказывала Вечесловым о православной гимназии и о монастыре. О том, какой у них большой и красивый сад. О вышивальной мастерской, где монахини терпеливо и внимательно учат девочек своему искусству и никогда не ругают, если не получается. О монастырской трапезной, где на столах «много-много всего», даже в пост… И смешно изображала сестру Ненилу, гнусаво восклицая: «Де-ва-чки! Пъекъатите не-ме-дъен-на! Не подобает так себя вести».
Между тем директриса обратилась к Арине:
— Ты и вправду здорова? Ничего не болит? (Арина энергично замотала головой). Так-таки ничем никогда не болела?
— Болела, три раза. Поболею и выздоровлю. Я сильная.
— Кто же тебя лечил?
— Врач. И Господь. У нас хороший врач, а в лазарете скоромным кормят даже в пост, и молоко дают, и сливочное масло! — Польщённая вниманием директрисы, Арина наморщила светлые бровки, вспоминая. — Преподобный Нил Синайский учил: "Прежде всякого лекарства и врача прибегай к молитве". Надо просить у Господа исцеления и облегчения страдания. Потом просить, чтобы Господь послал врача, который бы понимал в болезни, и чтобы Господь сам действовал через врача. Тогда обязательно выздоровеешь.
— И что, все выздоравливали? Все-все?
— На всё воля божья… — Арина вспомнила Агафью-Наташу, и у неё задрожали губы.
Директриса поспешно сменила тему:
— По всем предметам у тебя пятёрки. Сможешь решить задачу? Она несложная.
Предложенную задачу по алгебре для шестого класса Арина решить не смогла. А из законов физики знала лишь закон всемирного тяготения. Иван Антонович, бывший профессор кафедры общей физики московского МИФИ, густо покраснел. Вера Илларионовна дёрнула его за рукав и сделала выразительное лицо. Муж достал платок и вытер вспотевший лоб. Он тоже переживал, поняла директриса. Ей отчего-то нравилась эта пара. Девочке повезло с опекунами.
— А я на что? Летом позанимаюсь с ней, и будет по физике первой в классе, — пообещал всем сразу Иван Антонович.
— Расскажи мне о своей гимназии, — попросила директриса. — Какие предметы тебе нравились, какие книги ты читала. Ты любишь читать? У вас там была библиотека?
Арина зарделась от удовольствия. Литература — её конёк. Она не опозорится, как с задачей, покажет себя с лучшей стороны. Предметы она перечисляла с гордостью: русский язык, литература, два иностранных языка, мировая художественная культура, латынь, каллиграфия, православное краеведение, богословие, история философской мысли, Закон Божий, биология…
Директриса слушала, кивала головой, а потом попросила рассказать об эволюционной теории Дарвина.
— Ты ведь перешла в седьмой класс? А биология с пятого, вы это проходили. Ну же, не стесняйся. Ты не на уроке у доски, а я не ставлю оценку, просто спрашиваю, — улыбнулась директриса. — Так в чём заключается теория Дарвина? Я подскажу. Все живые существа на Земле эволюционируют путём естественного отбора. Между видами возникает борьба за существование, и выживают наиболее приспособленные… Так?
В православной гимназии биология преподавалась поверхностно, теория эволюции рассматривалась только в общих положениях, затем шёл ее критический анализ и цитаты из святых отцов церкви.
Директриса смотрела выжидающе. Вот сейчас скажет: «Ну, если ты даже теорию эволюции не знаешь, что тебе делать в нашей школе?» Арина выпрямила и без того прямую спину, сложила руки на животе и затараторила:
— Всё живое на земле создано Господом. Акт творения мира и образования его форм есть проявление Его воли. Для природы это длительный и постепенный процесс, протекающий во времени. В ходе развития возникает множество переходных форм, они служат ступенями для появления более совершенных форм, привязанных к вечности. Следовательно, творя мир, Бог использовал эволюционный процесс.
— Ну, хорошо… Ты рассказала о природе. А человек? Что ты можешь сказать о древних людях? Какие виды, как они эволюционировали? Они ведь развивались, изменялись… Я подскажу. Неандерталец, питекантроп, кроманьонец. Какой вид относится к современному человеку?
— Никакой. Они не были людьми. Перед Богом тысяча лет как день вчерашний, а дочеловеческий мир имеет шестидневный возраст. Эволюция есть качественный скачок жизни, который произошёл по повелению Божию. Но даже апостол Павел не смог достичь праведности собственными усилиями. Он знал совершенный идеал Божьего Закона, но не мог по нему жить, — отчеканила Арина.
Она ожидала похвалы: материал знает блестяще, ответила без запинки.
Похвалы не последовало. Директриса смотрела сочувственно-жалостливо. Спросила, как она проводит свободное время и чем увлекается. Закончив расспросы, велела выйти и ждать в коридоре.
Арина приникла ухом к двери, пытаясь расслышать, о чём директриса говорит с приёмными родителями.
«Девочка перешла в седьмой класс, а знаний практически нет. Она не сможет нагнать сверстников и освоить программу».
«Мы с мужем оба педагоги, позанимаемся с ней летом… Девочка способная, знает два иностранных языка, сочинения пишет без ошибок, много читает, у неё большой словарный запас…» — Это Вера Илларионовна. Говорит, словно сама себе не верит, и голос звучит умоляюще.
«Я бы рекомендовала шестой класс, но боюсь, она и в шестом не сможет учиться. В пятом, пожалуй, справится с программой, но там всем по одиннадцать лет, а вашей девочке тринадцать. Контакта с ребятами не будет. Может, вам её на домашнее обучение перевести?»
Не зря Арина боялась директрису. Ох, не зря! На Вечесловых надежды нет, заступиться за Арину некому, кроме Господа. «Помяни Господи царя Давида и всю кротость его, как Батюшка царь Давид был тих, краток, терпелив, и милостив, так чтоб все враги для рабы божией Арины были тихи, смирны, терпеливы, и милостивы» — Арина читала молитву шёпотом, чтобы не слышали за дверью.
Молитва дошла до «адресата» удивительно быстро: на помощь он послал «тяжёлую артиллерию» в лице Вечеслова.
«Исключено. Ребёнок должен расти со сверстниками, и никак иначе. Социум — вот что нужно нашей девочке. А мы за неё в ответе. Мы, опекуны! — полковник рубил слова как дрова, взмахивая рукой и отпыхиваясь после каждой произнесённой фразы. — Ей и так будет тяжело — после православной гимназии, тихого блаженного мирка, где все друг друга любят, все всем помогают, попасть в этот ваш ад, именуемый общеобразовательной школой. А вы её на второй год оставить хотите. В пятый класс… Да вы в своём уме, уважаемая?»
Вячеслов уже не говорил — грохотал, красный от гнева и от обиды за свою воспитанницу, которую чуть ли не в глаза назвали умственно отсталой. Директриса смотрела на него со страхом: рассвирепел как лев, вот-вот удар хватит. Если у львов бывают удары. Только этого не хватало, в последний учебный день… Может, скорую вызвать? Вон, у него на шее жила вздулась… Послал Бог… опекунов.
«Так может, ей продолжить учёбу в православной гимназии? Далековато, правда, но девочке там будет уютнее. И с программой справится, пойдёт в седьмой класс…» — миролюбиво предложила директриса.
«Далековато это не то слово. Если я правильно понял, вы нам предлагаете возить ребёнка каждый день через весь город чёрт-те куда, в эту гимназию? Пока в аварию не попаду и машину не угроблю. Вы этого хотите? Или чтобы сама ездила, на городском транспорте, час туда, потом семь уроков, потом час обратно? Чтобы у неё не было времени ни на уроки, ни на гулянье, ни телевизор посмотреть?! Гуманно, в высшей степени. А теперь слушайте. Арина продолжит учёбу в вашей школе. В седьмом классе. Если вы со мной не согласны, разговор продолжим в гороно.
«Я не говорю, что не согласна… Но вы же понимаете, что она не сможет учиться. Вы же слышали, какой бред она несла…»
«Бред? Этот бред, как вы изволили выразиться, между прочим, священное писание. За оскорбление веры статья полагается!» — гремел Вечеслов, забыв, что сам неверующий.
Директрисе всерьёз казалось, что на неё сейчас упадёт стена…
Вера Илларионовна пробовала остановить расходившегося мужа.
Вечеслов бушевал.
Арина теребила пальцами помпон на новой шапке и думала: «Не примут в школу…Определённо не примут. И в православную гимназию возить не будут, им бензина жалко. Что тогда делать?!»
Прозвенел звонок, открылись разом все двери, из классов гурьбой высыпали дети, коридор наполнился смехом, криками и топотом. Теперь уж точно ничего не услышишь. Пробегавший мимо мальчишка потянул из её рук беретку. Арина вцепилась в неё обеими руками, мальчишка дёрнул за помпон, и тот оторвался. Арина ахнула. Её обидчик рассмеялся, отскочил на шаг и через мгновенье исчез, смешавшись с толпой одноклассников. Помпон он унёс с собой.
Арина стояла у дверей учительской и тихонько всхлипывала. Пробегавшая мимо девочка тронула её за рукав:
— Чего натворила-то? В последний учебный день удержаться не могла?
— Я не натворила. Я просто так стою.
— За «просто так» к директору не вызовут. Вот и стой, реви теперь.
В обращённых к Арине словах не было участия, к которому она привыкла в православной гимназии. Там никто ни над кем не смеялся и уж тем более не радовался чужой беде. Там Арину обняли бы за плечи, спросили бы, что с ней случилось, предложили помощь — и одноклассницы, и учителя. А в словах этой девочки звучала злобная радость. Они с Ариной даже не знакомы, за что же она на неё злится?
Наконец открылась дверь и вышли Вечесловы. Арина уткнулась лицом в Верин плащ и захлебнулась слезами.
Домой она шла с опущенной головой. Настроения не исправило даже мороженое, которое девочка ела впервые в жизни. Иван Антонович от этих её слов ужаснулся:
— То есть как — не пробовала? Ты до шести лет с мамой жила, что же, она тебе мороженого не покупала?
— Не покупала. Мне сладкого нельзя было, я на гимнастику ходила.
Вера Илларионовна пообещала себе, что мороженое Арина будет есть каждый день. И сказала преувеличенно бодро:
— Ну что, семиклассница? В школу тебя приняли, летом позанимаемся с тобой, будешь всё знать. Такое событие надо отпраздновать. Купим торт и устроим чаепитие в Мытищах.
— А зачем… в Мытищах? Это такое кафе? А можно дома чаю попить? Можно?
— Это не кафе. Это картина такая, «Чаепитие в Мытищах», художник Василий Перов, год написания 1862-й. Подлинник в Третьяковской галерее. Вот поедем в Москву, сходим с тобой. — Вера Илларионовна остановилась перед кондитерской и распахнула дверь. — Пойдём торт выбирать! Ты какой любишь? Не знаешь? Тогда пирожных купим, всяких-разных… Беретку сними, в магазине жарко. Давай её сюда. А помпон где? Потерялся?
Арина отвернулась и зашмыгала носом.
— Ты что? Из-за помпона плакать? Нитки у нас есть, домой придём и новый сделаем, лучше прежнего. Заодно и научишься. Это очень просто. Вань, мы с Аришей пирожных купить решили. Или торт.
— Вы пока выбирайте, а я сигареты куплю. — Вечеслов направился к киоску.
Арина уткнулась носом в витрину. Торты, сказочно прекрасные, красовались в лучах ламп, блестя шоколадной глазурью. Их было много: с кремовыми зелёными и жёлтыми розочками, с тестяными «грибами» под забавными шляпками, с шоколадными фигурками… обливные… обсыпные… покрытые глянцевым белоснежным безе…
У Арины разбегались глаза. Попробовать хотелось все.
— Ну что, выбрали? Не выбрали ещё? Вас только за смертью посылать. Посмотри, что я тебе купил!» — и протянул Арине два глянцевых толстых журнала: «Пэчворк» и «Волшебная вышивка». Не вспоминая о торте, который так и не выбрала, Арина с восторгом схватила подарки.
Домой она возвращалась счастливая. Одной рукой прижимала к груди журналы, в другой несла две коробки с пирожными, поставленные одна на другую и перевязанные блестящей лентой. От журналов вкусно пахло типографской свежей краской, от коробок пахло пирожными. Помпон был моментально забыт, как и оценивающий взгляд директрисы.
Через два дня Вечесловы «в лучшем кадровом составе» уехали на дачу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/01/14/1242