Глава 17. Операция на глазу по случаю.
Привычно саднит глаз, а тут как специально, Рамазанов Буркетбек привёл на приём по поводу установки телефона, своего знакомого – глазного врача, известного в городе, очень опытного, офтальмолога. Знакомит нас.
Байтышканов Аманжол Мажитович – совершенно ничем не примечателен, разве что, только и отмечен интеллигентной, особой скромностью. И ещё, и это я тут же почувствовал на себе, – цепким профессиональным взглядом обладает этот человек, не вяжется который совершенно с его внешним видом.
Байтышканов полностью поглощён изложением своей неотложной проблемы – в глазной больнице, которой он заведует и которая оказывается, расположена где-то в районе железнодорожного вокзала, тоже катастрофически не хватает телефонов. Есть несколько номеров от ведомственной железнодорожной АТС, но это не то! Какая-то неполноценная связь…
Очень нужно в больнице хотя бы один, городской установить, а ещё – телефон-автомат для стационарных больных.
Трудная задача, но решаемая. Придётся договариваться со связистами железнодорожного ведомства, чтобы использовать для проключения городского телефона, часть их коммуникаций, в зоне действия их АТС.
Рамазанов, ранее, работник Областного профсоюза работников связи, а сейчас, – начальник облсоюзпечати, очень редко ко мне обращается за помощью и как-то делает это так корректно и ненавязчиво, что и отказать-то ему, если действительно, возможности выполнить просьбу, нет, получается – без внутреннего напряга.
Что ни говори, – любой отказ, праведный или неправедный, приятных чувств не вызывает. Не только у просящего, но и у того – кто отказывает. А Рамазанов то ли понимает это и на себе ощущает, – получил отказ и не обижается. И меня ещё с чувством собственной виноватости успокаивает:
– Да ладно, Виктор Васильевич, – не очень и нужно было, – переживут…
И всё-таки, я стараюсь ему помогать. Вот и сейчас. Ну, понятно же – его протеже, заведующий глазной больницей, врач-профессионал, – лично бегает в поисках телефона. Не для себя же бегает!
Да и неспроста, на подготовленную почву пришёл Рамазанов. Слухом земля полнится, а совсем недавно железнодорожный вокзал оснастили дополнительными кабинами для междугородных и городских телефонов-автоматов.
Облегчённо вздохнуло наконец почтовое отделение в ведении которого вокзальный переговорный пункт находится – теперь уже в более-менее спокойной обстановке обрабатывает, заметно уменьшившиеся очереди из нетерпеливых и вечно куда-то спешащих пассажиров. Пассажир, – на то и пассажир, – обречён сообщать о своём местонахождении встречающих, и провожающих, родственников и компаньонов. А раз новые кабины появились на вокзале – значит, явно добавилось в районе стратегического объекта, телефонных пар.
Так и есть – но недавно проложенный пятидесятипарный кабель не для квартирных телефонов предназначен, а именно для того чтобы обеспечить надёжной и доступной связью не только железнодорожный, но и тут же находившийся, автовокзал. Обеспечить резервирование связи, и облегчённый к ней доступ многочисленных, по тем или иным причинам, путешествующих людей. Каждая пара вновь проложенного кабеля распределяется, после тщательного обдумывания с учётом окончания её телефоном, именно в стратегической точке города.
Признаться, то, что Областная глазная больница находится в районе вокзала, – я не знал, и это как раз тот случай, когда свободные пары в кабеле очень кстати. Включим больнице и телефон-автомат, и телефон.
Аманжол Мажитович умолкает, – понятна его ситуация, и пока я связываюсь с техническим учётом, выявляю и уточняю трудности по стыковке наших коммуникаций с телефонными коммуникациями железнодорожников, он с интересом вглядывается в меня, и – кому что, а профессионалу – профессиональное, конечно замечает на моем лице раскрасневшийся глаз.
– Ну-ка, ну-ка, Виктор Васильевич, позвольте взглянуть… – приподнимается и тянется через стол, вглядываясь в предмет своей профессии.
Диво-дивное! В своём же кабинете, я внезапно и невольно оказываюсь на медицинском осмотре у офтальмолога. Сколько бы я ещё терпел, прикрываясь неотложностью дел, а тут – оказия!
У меня действительно какая-то плёнка наползает по яблоку к центру глаза. Пока она ещё только добралась к внешнему кругу зрачка, но неизбежно если не принять мер, со временем доберётся до хрусталика, покроет его и тогда…
Перед глазами всё ещё стоят недавние посетители с палочками-тростями в руках цепко рыскающие и постукивающие по неведомо, что несущему, невидимому впереди пространству, сопровождаемые штатными поводырями. Большинство из них прикрывают темными очками бесполезное место, предназначенное для глаз. А кто и нет. И тогда – лучше самой ценной в мире драгоценности, украшавшие осмысленностью лицо любого человека, – глаза, теперь же – остатки их, неестественностью так безобразят, что мало кого, в первый раз это увидевшего, не охватывает ужас.
Оказывается, это и со мной может случиться! Самое настоящее бельмо надвигается на глаз и мера, избавляющая от этого, в данном случае одна – операция. Я ошарашен, что называется – приехали…
И очень уж уверенно рассеивает моё, навеянное богатым воображением, смятение Байтышканов
– Да вы не расстраивайтесь Виктор Васильевич, приезжайте на следующей неделе ко мне в больницу, я вам всё быстренько и приведу в порядок. И не шутите с глазом…
Ну вот, и поговорили о телефонах.
Тянуть – действительно, смысла нет. Пока ещё я спокоен. Вроде бы и ничего, но очень уж ощутимо реагирует глаз приливаемой кровью, на богатую эмоциями работу.
Решился. На следующей неделе, в назначенное время, перед обедом, появляюсь в больнице. Я рисую в воображении и рассчитываю на какие-то дополнительные обследования – ведь это всё-таки глаза, зрение… Но всё складывается совсем не так, а гораздо проще.
К моему изумлению Аманжол Мажитович сразу же ведёт к операционной комнате с явным намерением, тут же операцию и провести. Он так уверенно действует, что я просто не вижу смысла не подчиниться ему.
Как сомнамбула, стягиваю перед комнатой обувь, облачаю ступни в какие-то бахилы и вот уже лежу на столе прямо в одежде, правда, полностью прикрытый стерильной простынею. Откуда-то появляется ассистентка и вот, уже облачённый в марлевую маску, склоняется надо мной Байтышканов. Вижу в его руках шприц с длинной, тонкой, нереально тонкой иглой и понимаю, что он хочет сделать им укол прямо в глаз. Оказывается, не в глаз, а в уголок глаза, – вот «облегчение»…
Амажол Мажитович неотвратим в своих действиях. Сбивая вновь охватившее меня смятение, мимолётом успокаивает, а мне теперь и деваться некуда. Беспомощный на спине я лишь мёртвой хваткой обречённо впиваюсь руками в боковинки стола.
– Сейчас, Виктор Васильевич, обезболим участок.
Ужас! Шприц устремляется к глазу… комариный укус… Я подавляю страх, удивляюсь сам себе – как мне это удаётся. Наверное, всё дело в том, что я вижу во взгляде склонившегося надо мною врача, холодную, расчётливую, твёрдую уверенность в правильности многократно выверенных, до миллиметра, и автоматически выполняемых действий его рук. Только и решаюсь спросить:
– И надолго всё это?
– Минут на двадцать…
И шершавят, и по ощущениям, каким-то «скребком» карябают и карябают руки врача мой тупо, не болью, а каким-то обострённым раздражением, как от наждака по коже, реагирующий на прикосновения глаз. И вечностью тянется время…
Аманжол Мажитович бормочет что-то успокаивающее, отдаёт какие-то команды, то нависает надо мной, то отклоняется. Надсадные скребки по глазному яблоку, наконец, прекращаются. Я не вижу, чем он там орудует, но опять… укус комара… укус комара…
– Всё Виктор Васильевич, – операция окончена, вставайте.
Что-то не то с моим глазом, что-то не то… Ассистентка помогает сползти со стола, даже, продолжает поддерживать – ибо проходит ещё какое-то время, пока я, наконец, самостоятельно укрепляюсь на всё ещё подрагивающих ногах, то ли от страха, то ли от неадекватно оцениваемой случившейся уже ситуации. Весь мозг мой поглощён тестированием того, что относится к прооперированному глазу. По ощущениям – сплошная рана с начинающей усиливаться болью, но глаз… – видит!
Аманжол Мажитович ещё раз внимательно всматривается, перепроверяет свою работу. Он – сама уверенность, он удовлетворён результатом и даже, доволен.
– Ну, вот Виктор Васильевич, всё удалось отделить! Я пришил остаточек плёночки и перенаправил её таким образом, что если вдруг она вновь начнёт нарастать – то теперь, будучи направленной, вовнутрь глазницы – туда же и пойдёт. Больше – мешать глазу она не будет. Надо бы конечно Вам с недельку полежать в больнице но – не хочу я вас здесь оставлять. Не всё здесь ладно со стерильностью – ещё подхватите конъюнктивит… Сейчас я выпишу бюллетень. Вот вам капли. Будете регулярно закапывать в больной глаз. Через неделю приедете, и я сниму швы.
Он бегло инструктирует меня. Он – профессионал, он сделал своё дело и заметно на глазах теряет ко мне интерес. Прощально похлопывает по плечу, сопроводив до раздевалки, и не дожидаясь пока я натяну плащ и шляпу – убегает, сославшись на пациентов, которые его явно ждут. Он даже не забинтовал мой глаз. Хотя, что его прикрывать, веки, инстинктивно сжавшись над разгоравшейся внутри болью, надёжно укрыли его от любого внешнего воздействия. Вот только, очень уж беспокоит и мешает у переносицы что-то инородное – концы ниток…
Я, никак не ожидавший, что со мною «такое сотворят», оказываюсь один на улице и соображаю – как же мне домой добраться? Даже позвонить неоткуда, чтобы машину вызвать. Да как, как? – На автобусе! С трудом, – как это оказывается тяжело с одним глазом, – ориентируюсь на незнакомой местности, разворачиваюсь и направляюсь к вокзалу.
Пронизывающий ветер ранней весны гуляет в пространстве между улицами, и его неприятные прикосновения буквально огнём то ли холодят, то ли опаляют левую часть лица. Плотнее прикрываю её платочком – так легче…
Так, жалея самого себя, сжавшись на сиденье автобуса, прикрывшись платочком и отвернувшись к окну, совершенно не желая быть узнанным кем-либо из забивших автобус, правда, немногочисленных пассажиров, проехав на шестнадцатом маршруте по всему городу, добрался я до дома.
Болит всего лишь глаз, а ведь надо же – всего связывает. Сгорбившись и ковыляя кое-как, схожу на оконечной остановке, и наконец – добираюсь до своей квартиры. Первым делом бросаюсь к зеркалу! С трудом разлепляю продолжающие распухать веки. Прикрываю здоровый правый глаз, и отчётливо вижу своё отображение! Нет, не глазом, а вместо него, разворошённым кровавым месивом, венчающимся грубым бантиком из похожих на леску нитей, кажущихся толстыми канатами. За что-то держатся нити и нелепо торчат из уголка. И просто мешают векам…
– Держи себя в руках Виктор, это не рана это кровоподтёк. Всего лишь налившиеся кровью глазные сосуды!
Вечером, возвращается, наконец, жена вместе с дочками, уставшими от «работы в детском садике». Её, растревожившуюся, так и не допущенную посмотреть – что там ты себе наделал? – всё-таки с трудом, но успокаиваю
– Всё нормально, заживёт как на собаке…
Завтра – куда с такой физиономией на работу, придётся действительно поскучать дома.
И потекли дни…