Глава 28. Подслушанный разговор.
От светлых грёз навеянных завидным образом жизни в городе-побратиме американцев, вернувшись с встречи, спускаюсь в подвальное помещение административного корпуса ГТС. По устоявшейся привычке.
Давным-давно всё вокруг расцвело пышным цветом, сухи и даже пыльны улицы и тротуары города, но грозная тень не состоявшегося в начавшемся сезоне паводка – будоражит душу. Ведь шахта «шестёрки» находится в подвале, постоянно подтапливаемом, наполненном сыростью, накопленной временем.
Но сейчас разительно изменилось его внутреннее содержание. Подсыпан щебнем пол с проложенными под ним, под основанием, дренажными трубами. Его уровень приподнялся на добрых полметра и скоро будет выровнен и покрыт бетонной стяжкой. Вновь обрели ровность и приглядный вид, вечно обнажённые прорехами от отвалившейся штукатурки, стены. В подвале ещё не сухо, но и уже совсем не так сыро, как бывало в последние десять лет. После уже почти летней, уличной жары – даже приятно находиться в подвале с его устоявшейся прохладой. Все его помещения, очень просторные помещения, полностью освобождены от хлама и совершенно пусты.
Всё никак не придумаю, – если удастся сохранить подвал в стабильно сухом состоянии – чем же эти помещения заполнить? Склады расположить, а может быть грешным делом – облагородить и спортивные тренажёры разместить?..
А сметливый Журба – вообще, в полном соответствии с веяниями времени, предлагает
– А что, Виктор Васильевич, – давайте устроим здесь в одном из помещений оранжерею для разведения и выращивания шампиньонов. В самый раз – подойдёт микроклимат. Пусть работники пользуются.
И не поймёшь, то ли он действительно этого желает, то ли шутит…
В одной из комнат – находятся люди. Человека два-три…
Выделяется голос Висящева. Вероятно, с кем-то из работников, тоже, спустился Александр Дмитриевич шахту проведать, а заодно и к состоянию подвальных помещений, после приведения их в порядок, прицениться.
Что-то настораживает меня в голосе Висящева, – какой-то упавший, отчаянно-безнадёжный, надрывный голос. Душу свою видно какому-то близкому человеку в прохладной тишине подвала открывает Александр Дмитриевич, и сквозит, обрывками фраз, прямо рвётся наружу, усиливается подвальным эхом затаённая боль…
– Не могу! Брошу я эту проклятую работу. Устал… мочи нет. В последнее время всё сильнее и сильнее болит сердце… уйду…
Я резко застываю на месте, как лбом в стену уткнулся. Меня внезапно бросает в жар! И вбивают пульсирующие виски мысль, что не имею я права подслушивать, пусть и невольно, буквально, крик души моего начальника цеха. Не мне он предназначен, и мнится мне, что голос Висящева информирует пустое пространство подвала и о моей доле вины за его душевное состояние…
Я пячусь назад и тихо-тихо отступаю к выходу. Слава Богу, – незамеченным сумел уйти. Что же я буду делать без Висящева? Как со всем справлюсь…
И на весь день охватывает тягостная, пугающая безысходностью, тоска…
Следующим утром украдкой, при встрече, присматриваюсь к Александру Дмитриевичу, пытаюсь высмотреть так взбудоражившую меня боль, спрятавшуюся в нем. Надёжно сегодня укрыта от посторонних глаз она, этим железным человеком. И я не решаюсь даже осторожно вторгнуться в его состояние, в его внутренний мир. Очень боюсь сам, первым затронуть тревожащую обоих нас тему.
Что это было? Может быть просто мимолётная слабость, и может быть всё – просто обойдётся, просто утрясётся, – само собой…