Глава 41. Клин клином.
Это средство испытано было неоднократно на себе самом, в пору юности, в студенческие годы, когда в школьной, а потом и в институтской секции спортивной гимнастики, я учился мастерству, выполняя однообразные упражнения, по крупицам нарабатывающие желаемый результат. Потом, уверенно, упоённо выполнял сложные акробатические элементы на гимнастическом ковре с серией «фляков», сальто и пируэтов. Крутил большие обороты, а по простому – «солнышко» на любимой моей перекладине, и опять-таки, сальто и пируэты, при соскоках. Объезжал подчас довольно ретиво «брыкающегося» коня, выполняя простые махи и накручивая круги, совершал через него сложные опорные прыжки. А ещё – брусья, кольца…
Подстраховывал меня и моих товарищей, во время разучивания элементов, в процессе тренировок, опытный педагог и тренер, – в прошлом, сам блестящий спортсмен – Федотов Виктор Гаврилович, а то и сами мы, друг друга, наработавшие большой опыт тренировок. Но как без падений, ушибов, и потом, – просто счастливого стечения обстоятельств, когда обходилось, всегда нелепо случившееся, само по себе опасное падение, без травм? Но оно – падение, случившись, так охватывало холодом душу, образно вырисовывая разгорячённым сознанием возможные последствия, что опускались руки перед бездушным снарядом, и страхом сковывало сердце от одной только мысли что с ним, непокорным опять, всё-таки, придётся иметь дело. А иначе – трусость проявить!
Виктор Гаврилович знал, как может разлагать человека не всегда замеченный, на продолжительное время поселившийся в нём страх, задержавшийся в теле, не изгнанный вовремя из души…
И он совсем не жалел в такие минуты, бывало, занывшего, бывало, кряхтевшего от боли спортсмена–падуна. Убедившись, опытными прощупываниями ушибленного участка тела, в отсутствии серьёзной травмы, всегда точно оценив состояние неудачника, становился предельно жёстким, и буквально толкал, и чуть ли не силой заставлял, в том числе и упирающегося меня, поддавшегося инстинкту самосохранения – повернуться лицом и подойти к снаряду. И требовал, просто требовал вновь исполнить завершившийся падением элемент, выполнить его, не обращая внимания на ещё не разошедшуюся по телу боль, – любой ценой!
– Сейчас же, – и никакого отдыха!
– Виталька, – так он меня почему-то называл, – ты сможешь, ты должен! Я же страхую тебя, вот, и ребята ещё дополнительно – страхуют! Вперёд! Соберись… ты упал по нелепой случайности... ты сможешь выполнить элемент в лучшем виде. Ты – должен!
Трудно было устоять против его настойчивой неумолимой воли, просто излучаемой веры в тебя, что… по силам тебе преодоление минутной слабости, что… мужик ты, в конце концов?..
И «мужик», густо напудрив магнезией накладки на руках, заботливо подсаженный сочувствующим товарищем хватал мёртвой хваткой станину перекладины, усилием воли полностью выключал мандражные позывы, сосредоточившись только на физике движений, выстреливал пружиной в широкий мах, и снова крутил обороты, вокруг амортизирующей оси снаряда. И исполнял-таки, ставший вдруг норовистым соскок с сальто – прогнувшись, и… всё у него, предельно собранного и сосредоточенного, получалось по высшему разряду! А потом, для закрепления – ещё раз!
И охватывала «мужика» новая эйфория и это, непередаваемое словами, ощущение свободного полёта. А ведь не так страшен черт! И мощно перебивала радость, тот, ещё не успевший развиться страх, в самой начальной его стадии. Несокрушимой силой убивала наповал, на корню так и не разросшуюся трусость.
– Леночка, давай ещё разок искупнёмся, окунёмся в воде!
Леночка и слышать не хочет, она прижимает к грудке платье и неодетая готовится бежать с озера подальше. Я ловлю её за ручку, она пытается выдернуться и падает на песок.
– Ну вот, замаралась! Сейчас быстренько ополоснёмся и – домой.
У Лены мгновенно округляются, оказывается, совсем ещё не успокоившиеся глаза. Ей явно не нравятся мои намерения. Не нравится дочери отцовская настойчивость и вот он, страх, уже не маскирующийся, вновь отчаянием брызжет наружу. Леночка продолжает вырываться из моих рук, и только теперь, начинает плакать. Нет, совсем не бесследно исчезло, совсем не растворилось пережитое ею.
Подхватываю её на руки, а она пытается отбиться. Плач переходит в крик, я останавливаюсь, бормочу ей ласковые слова, делаю вид, что отменяю своё намерение. Дочь, естеством ощущая силу и надёжность рук, вдобавок, судорожно обхватывает моё горло мёртвой хваткой, прижимается всем телом и вновь понемногу успокаивается.
Пробую отвлечь её ласковыми словами, а сам очень медленно пячусь к воде, – она заметившая движение, вновь напрягается и вновь пытается вырваться, вновь от отчаянья переводит плач, в крик…
Мне безумно жаль дочь, но мы подступаем уже к кромке озера. И вот, я в воде, приседаю, опускаюсь медленно. Её ножки чувствуют воду, она вскидывается, дёргается и, спасаясь от её мокроты, кажется, готова вскарабкаться мне на голову.
Но поздно! Леночка хоть и по щиколотку, а уже в воде, и она всё же чувствует твёрдую поддержку папы, и эта надёжная твердь потихоньку перебивает страх. Я быстро ополаскиваю её, по инерции плачущую, вновь подхватываю на руки и вновь – обманываю! Пячусь, отступаю спиной вглубь воды – отвлекаю, успокаиваю словами
– Всё-всё – уже выходим…
Дочь, вцепившись в шею недетской силой, всем существом своим испытывает неприятие воды! Но она уже вновь соприкоснулась с ней и… – ничего не случилось?..
И я чутко чувствую, что уже не ужасом, а всё ещё энергичной, до конца непокорённой, естественной боязнью, слабея, отталкивается и сопротивляется от меня её тело. Куда ей с рук – в воду? Нет, на руках отца оставаться надёжнее...
А я резко приседаю, и вот она уже по грудку в воде, вновь пытается вырваться, но не самой же ей от отца прыгать в воду! Осознает дочь, что с ней, – пока остаётся в его руках, не происходит ничего опасного. Продолжаю отвлекать её словами, бормочу что-то успокаивающее, ободряющее, утешительное. И она, перестав, наконец, дёргаться, окончательно прочувствовала надёжность моих рук, затихает, и уже не вырывается. Понимает, что уже ополоснулась от песка, нужно ещё чуточку потерпеть, и тогда папе ничего не останется, как только и шагнуть вместе с ней обратно к берегу.
– Ну вот, доченька, и сполоснулись! А вода – совсем не холодная, вода – ласковая…
И дочь уже не спорит со мной отчаянно, и всё ещё напряжённо, но явно угасающей хваткой – откуда сила взялась в таких на вид слабых ручках, позволяет мне освободившимся горлом, наконец, свободно и раскованно дышать…
А на берегу – совсем не понимая, что это там творит отец, уже тоже кричит, и кажется, – плачет, сочувствуя Леночке, её сестра старшая...
Мы медленно выходим из воды. Слез в глазах доченьки уже нет, она вновь спокойна, и я почти уверен, что это её, пусть не самостоятельное, пусть на надёжных руках отца, но состоявшееся омовение, растопило, растворило страх. Надеюсь, что память о притягательной водной тяге, не убита в сознании, и с прежней силой поманит ещё к себе в скором времени мою дочь, всё-таки не успевшую напугаться прочно, на всю жизнь.
Осталось лишь собрать в сумку мокрые полотенца, смятый плед, и мы, наконец, уходим с такого негостеприимного, сегодня, озера. А оно, изрядно поиздевавшееся над незадачливыми купальщиками, вроде бы и начало успокаиваться, но всё равно, рокочет и рокочет, грозит хлёсткими всплесками вдогонку нам в спину, – обижается, что вдруг перестало нас интересовать.
И гонит к дому моих детей попутный ветер, и прытко перебирают они ножками по тропинке, то ли убегая от дохнувшей опасностью забавы, то ли просто не оставившие сил для сопротивления его подталкивающим порывам.
… Недельный перерыв от купания, в нескончаемой детской игре под, по-прежнему, палящим солнцем, на свежем воздухе, на горячей земле – всё расставил по своим местам. И вот, не Оля, а нетерпеливая и неугомонная Леночка опять канючит:
– Папа, – а когда мы пойдём на озеро?
У меня уже отпуск кончается, и совсем чем-либо примечательным он не отложился на этот раз в памяти. Разве что, – покрашенными в квартире полами. А ещё – забором-штакетником, наконец, огородившем по периметру, мою «дачу»…