Лариса долго рассказывала и показывала, как она представляет себе висбаденское казино [26]. Где, по её мнению, должны располагаться столы, где будет стоять Ауэр, а где я (то есть Венявский), откуда будет входить Николай Рубиштейн. Наконец Скоренев не выдержал:
– Лара, но с таким бюджетом не получится сделать настоящее казино. В лучшем случае – купить ма-а-аленькую рулетку и снимать её макросъёмкой.
Мы немножко поспорили, и план поменялся. Решили ограничиться только кадром из вступительных титров, где я бросаю ноту фа диез в рулетку, и она крутится. Потом просматривали ещё сцены концертов (предполагалось, что играть я буду в сопровождении пианиста, которого приведёт Скоренев). Полина Даниловна достала и продемонстрировала блокнотик с записанными в нём названиями музыкальных произведений Венявского и других композиторов, которые должны были прозвучать в фильме.
– А ещё было бы хорошо показать симфонический оркестр! – воскликнула она в пылу творчества. – Помните, ведь Генрик Иосифович работал концертмейстером Большого театра…
– Ну, во-первых, он пропускал большую часть репетиций по состоянию здоровья, – сказал я. – Кроме того, вы ведь сами говорите – бюджет…
– Да, да, бюджет, это верно… А без денег никакой оркестр не согласится, чтобы к ним на репетицию просто так заявились посторонние, да ещё с любительской видеокамерой.
И мы говорили ещё долго. Долго обсуждали костюмы, возможные декорации, примерные сроки съёмки фильма, мой и их графики, словом, подробно разобрали всё, что можно было разобрать. Был уже третий час дня, и мне пора было ехать домой и оттуда – на работу, так что Скоренев, который тоже собрался куда-то по своим делам, предложил вместе пройтись до станции. Мы любезно попрощались с дамами, Лариса позволила мне забрать папку со сценарием, я оделся и вскоре уже следовал за своим провожатым по присыпанной мелким снегом дорожке. Он шёл молча, слегка косолапо врезаясь ногами в землю, плечи его были напряжены. Было видно, что Скоренев обдумывает некий очень важный вопрос.
Мы прошли через несколько дворов, преодолели рыхлый сугроб и, огибая старый забор, вышли на длинную узкую улицу, в конце которой виднелась железнодорожная станция. Подходя к ней, Скоренев вдруг развернулся ко мне и сказал глухо:
– Сейчас мы с вами попрощаемся, и больше не приходите.
Я опешил:
– Простите, что..?
– Не возвращайтесь в музей. Ни как артист, ни как посетитель, ни в каком качестве.
– Не понимаю, – сказал я. – Может, я чем-то невольно обидел вас или женщин?
– Дело не в этом. Вы просто больше не должны встречаться с этой семьёй. Никогда больше, вы уяснили? Все эти разговоры насчёт фильма – нелепые фантазии. Если хотите, я дам вам ту сумму денег, которую вам обещали за съёмки, с тем, чтобы вы больше здесь не появлялись.
– Я не беру денег за непроделанную работу, – я мотнул головой.
– Тем лучше. И не вздумайте кому бы то ни было рассказывать обо всём, что здесь видели и слышали, не то вас ждут огромные неприятности.
Я окончательно перестал его понимать. Похоже, что-то в моём поведении им не понравилось, и они решили отказаться от моего участия в своём проекте, а чтобы я не выдал другим людям их сценарий, этот силач решил мне пригрозить.
– Ну, что вы стоите? – нетерпеливо рявкнул Скоренев. – Давайте сюда папку!
Я понял, что всё ещё крепко держу Ларисин портфельчик, и собрался было передать его Анатолию, но, видимо, молния была плохо закрыта, потому что листки сценария посыпались прямо на усыпанную снегом дорогу. Скоренев сдавленно выругался и принялся собирать их. Я молча стоял и смотрел. Он не потребовал помощи, и я не стал ему помогать. В конце концов, сам виноват. Зачем нужна была такая конспирация? Можно было все эти вопросы решить ещё в музее!
Наконец Скоренев выпрямился и, сердито набычившись, поглядел на меня.
– Что, довольны? Теперь отправляйтесь отсюда прочь. И как вы нас только нашли…
– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Полина Даниловна случайно со мной познакомилась.
– Так я вам и поверю! – усмехнулся он. – Ладно, идите уже, пообщались, попили чаю – и хватит. Мало ли бывает походов в гости. Надеюсь, мы больше не увидимся. Навести о вас справки мне не составит труда. Идите уже!
– Было приятно познакомиться, – пробормотал я и пошёл, не оглядываясь. Всё это было слишком странно и напоминало какой-то дешёвый детектив.
Уже сев в поезд, я поглядел из окна и увидел, что Скоренев стоит всё на том же месте. Видеть меня он, конечно, не мог, но всё равно провожал глазами отъезжающую электричку, словно хотел просверлить вагон взглядом. Я по-прежнему не понимал, чем не угодил суровому владельцу частного музея и мог ли, в самом деле, каким-то образом расстроить женщин. От его угроз мне было не по себе. Очень хотелось разобраться во всём этом, и в то же время не давали покоя слова Скоренева о том, что мне сильно не поздоровится, если я начну что-то выяснять. Как я мог сообщить о том, что мне фактически угрожали, и при этом не привлечь к себе внимания?
Ответ на этот вопрос у меня уже был. Когда листки сценария рассыпались по снегу, я незаметно поднял один из них в тот момент, когда Анатолий, сидя на корточках и собирая остальные страницы, находился ко мне спиной. Быстро скомкав листок, я положил его к себе в карман и выпрямился. Сейчас, когда поезд проехал уже несколько остановок, я мог достать страницу и рассмотреть, что я и сделал.
««Нотная строчка в фа диез миноре. Чья-то рука снимает со строчки ноту (целую) и бросает в рулетку вместо шарика. Рулетка раскручивается и становится кинопленкой, на который проступает старый Петербург.
По окутанному дымкой бульвару не спеша идет человек. Постепенно, по мере того как рассеивается туман, мы различаем его черты…»
Я улыбнулся. Теперь у меня была возможность, не говоря ни слова, передать довольно большой фрагмент сценария нужному человеку, который поймёт, что с этим делать. Только вот кому именно передать? Ничего, придумаю.
Выйдя на Электрозаводской, чтобы пересесть на метро, я долго стоял на платформе под навесом и рассеянно теребил в кармане скомканный титульный лист сценария, пытаясь понять, что же мне делать. Как вдруг послышался стук женских каблучков, и чья-то ладошка звонко хлопнула меня по плечу. Это ещё что? Я перехватил руку и обернулся. В лицо мне ударила яркая вспышка, и я услышал… щелчок затвора?!
Передо мной стояла незнакомая девушка, совсем молоденькая, с фотоаппаратом в руке. Она представилась мне журналисткой и назвала свое имя: Вероника Грицай. Неужели это продолжение истории с фильмом? Но нет, девочка явно не имела к Полине Даниловне никакого отношения. Что ж, журналисткой она вполне могла быть, и если это так, не мешает пролить немного света на моё странное приключение.
Кусочек сценария по-прежнему был у меня в кармане. Продолжая разговор с Вероникой, я протянул ей свою визитку и в то же время переложил бумажный шарик ей в карман пальто. А затем, попрощавшись, быстро отошёл. Теперь у неё есть всё, что нужно: моя фотография, визитка с контактами и лист из сценария, который она, несомненно, вскоре обнаружит и свяжет его со мной. Мне очень хотелось подключить к своему расследованию прессу. На кого же ещё я мог положиться?
Я приехал домой, то есть на съёмную квартиру, около пяти часов вечера. Удивительно рано, если подумать. "Моих" ещё не было – Костя наверняка на занятиях, а Глеб снова сдаёт на права. Слава Богу, наконец-то я один, нет рядом соседей и вообще никого, кроме скрипки и маленькой полочки с иконами. Хотя бы полчасика я проведу в этом прекрасном трёхкомнатном замке в полном единении с собой, без запаха жареной наваги, в тишине…
Но так уж, видно, устроен современный человек, что в тишине лежать у него не получается. Я перекатился на живот и включил телевизор. На экране хищная красотка в пятнистом трико ползла под музыку навстречу зрителю, предлагая какую-то муть типа кошачьего корма. Переключил. На другом канале вяло спорили два комика. Зал надсаживался от смеха, хотя юмор был никудышный. Переключил. Снова реклама: душистое мыло с ароматом папайи и маракуйи. Меня замутило. Отпил водички и торопливо переключил. На этом канале показывали картины из мира животных с дотошными подробностями. Я потерпел немножко, затем снова переключил и попал на историческую передачу. О чём она была – не помню, кажется, что-то про Тохтамыша. Не помню, потому что через десять минут я, как подкошенный, провалился в сон.
***
В течение нескольких дней я ожидал звонка или сообщения с расспросами. Всё тщетно. Может, Вероника не нашла бумажку или случайно выбросила? Было бы жаль. Газетчики ведь только и делают, что ищут новые сюжеты, а мой сюжет был вполне подходящий. Но никто не звонил. Тогда я раздобыл свеженький номер еженедельника «Музыкальная Москва» и открыл последнюю страницу, на которой указывались все авторы статей. Вероники Грицай среди них не было. Однако я припоминал, что среди музыкантов, о которых говорили в семье Кима, мелькала такая фамилия – Грицай. Евгений Грицай. А потом появились и вы сами…
Женя откинулся на спинку дивана и взял ещё одну вафельку.
- Что ж, я думаю, вы всё правильно сделали. Во всяком случае, хорошо, что так получилось и вы рассказали это мне, а не журналистам или блогерам. Они бы смешали вашу правду с чужой фантазией и ничем бы не помогли.
Но в одном вы неправы. Вы не совсем правильно поставили вопрос: почему Венявский? Надо было спросить себя: почему именно вы, Антон?
Конец первой части.
_____________________
[26] См.: Леопольд Ауэр. Моя долгая жизнь в музыке. Глава V. Музыка на курортах (1864-1865).
_____________________
С позволения читателей, автор берёт перерыв.