ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
РАССУЖДЕНИЯ О БОГЕ И НЕ ТОЛЬКО,
или
ХОЖДЕНИЕ ПОЭТА КОНДРАТЬЕВА В НАРОД,
ХОТЬ И НЕ ЗА ТРИ МОРЯ, НО ТОЖЕ ДАЛЕКО
рассказ
Disclaimer (вместо Предисловия) – отказ от ответственности: данное произведение носит исключительно развлекательный характер и не имеет цели кого-то оскорбить, все мнения высказанные автором, если они вообще высказаны или подразумеваются (а то и попросту автору быть приписанными), являются оценочными суждениями (а, по большому счёту, даже и такими не являются) и не направлены на оскорбление, уничижение достоинства человека (или кого бы то ни было ещё), не направлены на возбуждение ненависти, вражды, какого-либо уничижения достоинства человека, равно как и группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, науке и образованию, недееспособности, а также принадлежности к какой-либо социальной, политической, философской, профессиональной, корпоративной, имущественной, идеологической или гендерной группе и т. д. и т. п. Мало того, никому доподлинно неизвестно, где и когда происходили события, описанные в данном произведении и происходили ли они вообще, а если и да, то в таком ли именно виде или в каком-нибудь другом. Более того, неизвестно также, существовал ли когда-нибудь поэт Кондратьев, или это придуманный персонаж – некий абстрактный, да к тому же ещё и собирательный, образ, а если да, то настоящий ли он поэт, великий или – так себе (что, понятное дело, вряд ли возможно, но полностью – не исключено).
И в любом случае, мнение автора данного произведения может не совпадать (и, как правило, не совпадает) с мнением героя данного произведения, с любым мнением любого другого персонажа из данного (или – любого другого) произведения, а также с мнением кого бы то ни было ещё, в том числе – с мнением себя самого, а все риски от прочтения этого (и любого другого) произведения данного автора лежат исключительно на заранее предупреждённом читателе. Буде таковой сыщется.
Поэт Кондратьев, а было это ещё при Старом Режиме, по обычной у поэтов практике пошёл в народ. Зачем бы оно было нужно поэту Кондратьеву – Бог весть. Однако же, назвался груздем – полезай в кузов; прозвался поэтом – иди в народ. Как говорится, взялся за гуж – не говори, что не дюж. Не хочешь, а надо идти. Словом, пришлось пойти.
Ничего не сказал поэт Кондратьев, только вздохнул, не особенно, чтобы тяжко, да и пошёл, как оно и положено поэтам, в народ. И, как и ожидалось, всякого насмотрелся. И наслушался. Иными словами, набрался опыта. И произошёл с ним такой казус.
Долго ли, коротко ли, а пришёл поэт Кондратьев в Богом забытую бедную весь, в бедный колхоз. Ну, как в бедный. При старом режиме бедных не было. Вот и этот колхоз в упомянутой веси бедным не был. Но и особобогатым его тоже не назовёшь. Местный помещик, по имени председатель колхоза, радостно встретил поэта, хотя и без хлеб-соли. Хлеб-соль он уже презентовал лектору общества “Знание”, которого судьба, на беду (или наоборот) поэта Кондратьева, занесла в этот же колхоз.
Были времена, когда жили на Святой (и временами и местами - безбожной) Руси разные «венеды» и «прасины»: лемешистки и козловистки; поклонники The Beatles и The Rolling Stones, Deep Purple и Led Zeppelin, дети лейтенанта Шмидта и свободные художники… Много, словом, было разных партий в однопартийной стране. Правды ради отметим, что мерседесовцев и бээмвэшников в те времена или не было, или были они столь малочисленны даже и в многочисленной Первопрестольной, что от всевидящего взора современников сумели уберечься. Что уж говорить про окраины и закоулки Первопрестольной, каковыми окраинами и закоулками была вся остальная страна.
Среди этих поклонников эзотерики было ещё некое многочисленное племя, именуемое лекторами общества “Знание”, разделённое на две неслиянные, хотя и неантагонистические, фратрии: читавшие лекцию под названием “Бога, в действительности, нет” и читавшие лекцию “Активная жизненная позиция”. Одни убеждали людей перестать верить в Бога и поверить, что Его нет, другие, вяло призывали быть активнее в жизни – занять активную, а не пассивную, позицию в жизни.
Обычный люд представителей этих могущественных братств страшно боялся и стремился, по возможности, встречи с ними избежать. Но удавалось это мало кому. Своих жертв эти лекторы не поджидали безлунными ночами на большой дороге, не караулили в тёмных подворотнях, не нападали в глухом лесу… Нет, они поступали дерзко: не под покровом ночи, а ясным днём являлись на предприятия прямо к руководству, а уж оно всеми силами загоняло несчастных жертв – своих подчинённых – в актовые залы заводских, фабричных и колхозно-совхозных Домов и Дворцов Культуры.
Вот и в тот раз, когда пришёл поэт Кондратьев исполнить поэтический долг хождения в народ, в несчастный колхоз совершил набег очередной лектор, в этот раз – атеист. Грустный председатель с печальными, как у стельной коровы, глазами загнал всех, кто не спрятался на сеновалах и в бороздах, в актовый зал колхозного Дома Культуры, потом добавил туда тех, кто, хоть и спрятался, но неискусно, а там уж лектор набросился на несчастных жертв и стал истязать верой в доказательства отсутствия бытия Бога. Свидетелем этой экзекуции и стал верный поэтическому долгу поэт Кондратьев.
Лектор оказался человеком немолодым, хорошо кормленым, обременённым объёмным животом – следствием хорошего кормления, одутловатым нездорового цвета лицом и багажом больших познаний в сфере отвлечённых понятий, от которых у простого обывателя обычно голова идёт кругом, шарики закатываются за ролики, начинает течь, а потом и вовсе едет крыша.
Присяжный атеист с профессиональным холодным энтузиазмом стал ломится в открытую дверь – доказывать слушателям, что Бога нет, почему Его нет, как и чем это доказывается; а также и требовать отказаться от давно разоблачённого пережитка прежних тёмных веков – веры в Того, Кого нет. Нужно ли говорить, что слушателей лектор не зажёг, основ мироздания, если можно так сказать, не потряс. Без сомнения, Того, существование Кого атеист отрицал, этой лекцией никак не смутил, и Он никак на эти инвективы в свой адрес не отреагировал: не обрушил на голову лектору ни молнии, ни давно небеленого потолка актового зала Дома Культуры, ни… Никак, другими словами, не отозвался и безбожника не покарал, чем, в который уже раз, доказал Своё то ли отсутствие, то ли равнодушие, то ли беспредельное человеколюбие.
У земных же слушателей атеист вызвал такую реакцию: молодёжь, которая выросла в неверии и впитала безбожие с молоком матери, внимала лектору с полнейшим равнодушием, показывая своим видом, что “зря стараешься, дядя, раз Бога нет, то на «нет» и суда нет, а, стало быть, шёл бы и ты своей дорогой и не тратил наше молодое время на доказательство того, что мы и без тебя знаем”; люди среднего возраста, взрастившие молодёжь в неверии, вообще безбожника слушать не стали, погрузившись в думы о насущных делах и проблемах; старики же, представленные в основном бабульками, слушали внимательно и лица их выражали христианское смирение, и выражение этих лиц говорило: “Он ради нас на Крестную муку пошёл, так что Ему сделается от пустопорожних речей очередного пустобрёха, а потому – мели Емеля – твоя неделя, ты ж человек явно подневольный и большого греха нет на тебе, а Он – и не таких прощал, а что до нас, то всё ж таки будет и на нашей улице праздник”.
Однако же всё когда-нибудь кончается. Подошла к концу и лекция нашего безбожника. И неясно было, кому от лекции стало больше всего тошно: слушателям, председателю или лектору. И только поэту Кондратьеву (водится за поэтами такая особенность) было интересно: что же будет дальше?
А дальше безбожник, зная, что будет – а ничего не будет, так как все только о том и мечтают, чтобы поскорее от нудной обузы – лекции – освободиться, – так вот, лектор задал обязательный вопрос, на который, как он знал по опыту, не последует реакции:
– Ну, какие будут вопросы?
А председатель, будучи человеком большого и, по значительной части – горького, опыта, не дав публике хоть как-то отреагировать, зная, что никаких вопросов не будет (и это – в лучшем случае, а то, вместо отвлечённо-философских вопросов об идеализме и материализме, объективном и субъективном, о Боге и его отсутствии, последуют вопросы сугубо экзистенциальные: о сене и надоях, урожайности с гектара и уборочной страде), равнодушно, но, по привычке не без строгости в голосе, призвал слушателей:
– Активнее, товарищи, активнее. Задаём вопросы, не стесняемся. Не сидим молча, а спрашиваем, уточняем – кто и что недопонял. Не может быть, чтобы всем всё было ясно и понятно. Ну, же, поактивнее, товарищи, поактивнее.
Но товарищи, к которым обращался председатель, молчанием подтверждали истинность заезженной фразы, про то, что “среди нас, товарищи, есть, товарищи, такие товарищи, которые нам, товарищи, вовсе не товарищи”. Председатель и по столу постучал огрызком карандаша, и по графину с мутной водой, где печально плавала несчастная одинокая муха, потерявшая всякую надежду на спасение, и на поэта Кондратьева воззрился, хотя и непонятно было, призывает он его в свидетели поразительного равнодушия и нелюбопытства вверенных ему колхозных душ, или надеется, что городская штучка выручит колхозников и спросит что-нибудь в стиле: “Так это что же выходит, что Бога, оказывается, нет? Так-таки и нет? Совсем? А кто ж тогда – в место Него?”
Видимо, примерно то же самое подумал и председатель и мысленно ответил ничего не спрашивавшему поэту Кондратьеву: “Как это – кто? Кто, кто? Главное – в место Него? Не знаешь, что ли, что свято место – пусто не бывает? Тьфу ты, чёрт возьми, свято место… Какое такое святое место? Нет никакой святости. Нет ничего святого. Бога, если нет, то и святого нет ничего. Ни у кого нет ничего святого”.
Поэт Кондратьев, разумеется, сделал вид, что или не понял председателя, или понял, но – не так, как тому хотелось бы, а потому стал с любопытством наблюдать за колхозниками, которые уже почувствовали, что миг освобождения от лекционной пытки всё ближе и ближе.
Но и председатель оказался твёрдым, как закалённая сталь, и тёртым жизнью, как пресловутый калач. Да иначе он бы и не смог быть председателем колхоза в Богом забытой веси. И он заявил:
– Никто никуда не разойдётся, пока не последуют от слушательской массы вопросы.
В зале раздался тихий, но отчётливо злобный ропот:
– Коровы не доены…
– Скот не кормлен…
– А кто курям зерна задаст?..
– А воды задать?..
– А навоз убрать?..
Но председателя не так-то легко было сломить. Он, хорошо зная положение дел, кому-то заявил, что тот скотину отродясь не держал, другому, что он корову давно пропил, третьему, что… Словом, нашёл, что сказать многим. Но, придерживаясь стратегии и тактики не столько Гая Юлия Цезаря, сколько неизвестного ему Никколо Макиавелли, не имея возможности совсем ликвидировать оппонентов, от политики кнута перешёл к политике пряника:
– Товарищи, не будем сами себя задерживать. Давайте быстренько зададим товарищу лектору один-два коротеньких вопроса, а он коротенько…
На этом слове председатель выразительно посмотрел на атеиста, а тот, хоть и сморщился от предложения отвечать «коротенько», но согласно кивнул, ведь и лекторские силы не беспредельны. Стало ясно, что без вопросов лекционную тягомотину не завершить, но и усердствовать не нужно.
Однако и связываться с безбожником никому не хотелось. Не то, чтобы боялись связываться с Ним, пусть бы и заочно, но и на рожон лезть никому не хотелось. За верующими стоял Он, а за безбожником – тоже весьма могущественные силы – и поди знай, чья возьмёт в этот раз. Словом, старики молчали из уважения к Нему; молодёжи неясно было только одно – зачем им переливают, в который уже раз, из пустого в порожнее: ну, раз нет Его, то о чём говорить и зачем ещё что-то уточнять, толочь воду в ступе; колхозники среднего возраста прикидывали, успеют ли они теперь управиться с домашним хозяйством до вечернего показа художественного фильма.
Положение, как оно всегда в таких случаях и бывает, решил спасти дед Щукарь местного разлива. Полагая, что всякий, глядя на него, скажет: “Дедушка старый, ему всё равно”, – доморощенный затейник поднял руку. Атеист с видом орла, парящего над долиной и зорким оком высматривающего добычу, заметил выброшенную вверх руку старичка и камнем спикировал на жертву:
– А вот и первый вопрос.
И указал председателю на дедка.
А тот, не дожидаясь, пока председатель представит его лектору, поднялся… Председатель не успел ничего сказать, как лектор, с великодушием цезаря, дарящего свободу смертельно раненому гладиатору, молвил:
– Можно не вставать. С места можно. Из уважения к летам… так сказать…
Дедуля, преувеличенно кряхтя, ответил:
– Ничего, ничего… Мы привычные. Привычные мы.
Потом, пожевав губами, тихонько, чтобы лектор не услыхал, пробормотал:
– Ничего, можно и постоять… Он за нас, грешных, на кресте висеть не убоялся, так нешто мы за Него не постоим…
Плотоядно улыбнувшись, лектор, понимая, что никаких неожиданных подвохов от ветхого старичка из Богом забытой веси ждать не приходится, сказал:
– Итак, что вы желаете, чтобы я вам дополнительно пояснил? Изложите, так сказать, суть вашего вопроса.
Старик откашлялся, одернул полы кургузого пиджачишки, снова прочистил горло кашлем и начал:
– Есть у меня, мил человек, один, а, может, два вопроса. Это – смотря по тому, какой будет ответ на первый вопрос.
Лектор снисходительно улыбнулся.
– Ну, давайте попробуем, так сказать, разобраться, что к чему. Давайте начнём с первого вопроса, а там и до второго дело дойдёт, хотя, как подсказывает мой, так сказать, опыт, будет, очевидно, достаточно ответа и на первый вопрос, чтобы исчерпать все неясности, сомнения и разночтения, буде таковые имеются или, так сказать, появятся.
Дедулька кивнул головой и начал:
– Вот ты, мил человек, сразу видно, что все науки превзошёл, всё познал и до всего дошёл. А я – человек тёмный, образование – три класса и четыре коридора, некогда мне было в науках разбираться – время было такое. Не такое было время, чтобы было время в разные тонкие вопросы постигать. Но в одном деле мне обязательно нужно разобраться. И вижу я, что никто мне в том не поможет, а сам я стар. Но уж больно дело интересное. Вся надежда на тебя, мил человек. И вот хочу я, хоть на старости лет, узнать, отчего же оно так и почему устроено.
– А что именно? – равнодушно спросил лектор и привычно подумал: “Боже, каждый раз один и тот же словесный понос. Хоть бы раз, что-нибудь новенькое и необычное. Для разнообразия”.
– Да вот, видишь, какое дело – вот что язвит мне мозг и душу, а именно – почему оно так устроено, что: и лошадь, и корова, и овца, – едят один и тот же корм – траву, а навоз у всех разный: лошадь, понимаешь, производит, как бы оно сказать, как каштаны, корова какает лепёшками, а овца – горошком? А? Почему оно так? Корм-то один. А навоз – столь разный.
Всякое бывало на долгом лекторском веку, но такого и он представить себе не мог даже и в кошмарном сне. Мало того, что вопрос к теме лекции никакого отношения не имел, так ещё и, по совести говоря, сам вопросец-то с душком. Во всех смыслах – с душком. И не до конца понятно: задан в провокационных целях, или же по простодушной глупости, или по тёмному невежеству. Лектор, что никогда с ним не бывало, выпучился на старичка, а председатель хотел было прикрикнуть на смутьяна, но решил подождать реакции учёного человека. В конце-то концов и сам председатель не знал о причине такого разнообразия при одинаковости исходных данных. Да, лучше уж дождаться реакции лектора.
А тот, нервно сглотнув, подумав немного, решил так: старик – человек тёмный, живёт на земле, а вопрос, если трезво подумать, жизненный. Биологический, по сути, вопрос. Животноводческий. Но, как ни крути, к теме лекции никакого касательства не имеет.
И лектор ответил самым простым образом – не объясняя долго, что предмет этот находится в сфере ведения специалиста иного профиля, равнодушно пожав плечами, коротко сказал:
– Да я этого не знаю. Не знаю я это.
Старик кивнул головой, показывая, что ответ ему понятен и в дополнительных разъяснениях не нуждается, а потом продолжил:
– Ну, а в таком разе – вот мой второй тебе вопрос: как же ты, мил человек, смеешь судить о Боге, когда сам-то ты ещё и с г*вном не разобрался?..
P. S. Времена, в которые произошёл описанный случай, давно канули в Лету, вместе с ними в эту же реку кануло и государство, в котором существовало общество «Знание», кануло и прежнее общество (но верно замечено, что свято место пусто не бывает – появилось новое), но его «венеды» и «прасины» никуда не делись, а перекочевали в изобретение русского инженера Зворыкина, именуемое “зомбоящиком”, где, поднаторев, наконец-таки, в вопросе, которым некогда ставил их в ступор любой сельский Щукарь, продолжили свою деятельность, превращая любую тему, как овцы, коровы и лошади фуражный корм, в тот самый известный, поражающий разнообразием, продукт.
Краснодар,
01.02.2021 г., 08.02.2021 г., 18.02.2021 г.
© 18.02.2021г. Владислав Кондратьев
Свидетельство о публикации: izba-2021-3022400