2-я глава «Второй февраль» повести(14+) «Четыре февраля» о войне, о любви и не только.
Пролог — http://proza.ru/2019/05/04/1089
* * * * *
Лишь в конце зимы 46-го года старший лейтенант сапёрных войск Егор Т-ов оказался в России!..
До этого – мотался по неметчине: восстанавливал мосты, которые раньше сам и взрывал, выковыривал мины, которые раньше сам же и ставил на подступах к станциям и железнодорожным путям, по которым теперь устремились эшелоны на восток!.. Возвращались в них на родину не только станки и ценности, но и смертельно усталые, изнемогающие от ожидания мирной жизни всё ещё военные и немногочисленные гражданские лица. Ехали люди – не ведая, что ждёт их на разорённой земле, – в «мягких» вагонах и в нишах для перевозки собак под ними, в дребезжащих теплушках и под брезентом открытых платформ... А Егор смотрел, с завистью, на проносящиеся над ним радостные и встревоженные лица и рвался всей душой следом, не зная – ждут ли его дома, живы ли!..
Более года Егор не получал никаких вестей от жены и уже привычно не думал об этом. Сначала, не поспевая за быстро идущими войсками, письма просто терялись в пути, а потом – почтальоны по слухам сочли младшего лейтенанта Т-ва погибшим и уже не разыскивали, кочевавшего со взводом сапёров-инвалидов от одного «объекта» к другому. После тяжёлого ранения Егор и сам не писал, рассчитывая, что если будет жив-здоров – нагрянет «как снег на голову», а ежели что… не станет жене и дочери обузой. Кабы не тяжесть ранения, вероятно отправился бы Егор на родину в первых же эшелонах, но – не судьба!..
Раздробленная ключица проткнула верхушку лёгкого, кусок мяса из ноги видимо остался под разбитым «Виллисом», и к старой контузии прибавилась новая – этот букет и не позволил демобилизовать Егора Т-ва в общем строю хоть как-то передвигающихся, что госпиталь латал «на скорую руку» и отправлял в сторону родины. Кто-то умирал ещё в пути, а другие – по прибытии, из-за отсутствия лекарств и элементарной медицинской помощи в разорённой стране. Вскоре массовый поток демобилизации схлынул, и наконец-то вставший на ноги опытный сапёр оказался архи-востребован. Удивлённому Егору присвоили внеочередное звание старшего лейтенанта, сославшись на исключение в честь Победы, дали взвод таких же кривоногих-криворуких, но профессионалов своего дела, и задание по разминированию окрестностей...
Профессионализм и впрямь брал своё: наедине с миной или фугасом Егор – хромой заика с трясущимися руками – чувствовал себя собранным и абсолютно здоровым, что придавало ему веры в полное выздоровление, особенно на фоне усиленного пайка. Привычно не ропща и не задавая вопросов, Егор колесил от одного «объекта» к другому, выполняя военные приказы, хотя войне, как всем казалось, пришёл конец…
Однако, это было не так!.. Война всё ещё грохотала, но уже на восточных рубежах СССР. Сарафанное радио, сводки Совинформбюро, немецкие газеты на русском языке и агитационные «Солдатские листки» кое-что вещали о «боестолкновениях» и полной капитуляции Квантунской армии, об освобождении Маньчжурии и о гражданской войне в Китае, не рассказывая об участии советских войск… Однако, не все эшелоны с оружием, боеприпасами и «живой силой» расформировывались, пересекая западную границу, – многие шли «сквозняком» на Дальний Восток усмирять воинственных «самураев».
Родина приказала – солдат ответил: «Есть!», и потому никого из мужиков, выживших в ужасе Отечественной войны и уставших от крови, не спрашивали – хотят ли они вновь под пули и снаряды. Такая же участь оказалась уготована и взводу старшего лейтенанта сапёрных войск Егору Т-ву. Всё ещё не демобилизованных герои войны погрузили в теплушки и повезли, почему-то под строгой охраной, навстречу восходу солнца – из отряхающей пепел войны Германии через полумёртвую Россию...
Из теплушек выходить не разрешалось. Мужики стонали, проезжая мимо знакомых, а кто-то и родных, мест; обманывали себя надеждой, что «вот довезут до Москвы и всех распустят по домам»!.. Откуда такой слух – никто не знал, и выяснять его «правдивость» никому не хотелось.
А за окнами теплушек мелькали сначала аккуратненькие развалины уютных немецких городов и деревень, которые наравне с местными жителями прихорашивали и русские всё ещё солдаты, потом замелькала искалеченная Польша, а за нею – выжженная до основания Беларусь. Занесённые снегом обугленные леса. Поля, заваленные разбитым военным железом. Пустыри вместо городов и деревень, лишь кое-где печные трубы, а в основном – горы щебня, занесённые сугробами. И пустотаааа!.. Ни людей, ни скота или собак, ни даже птиц... И каждый видевший это с горечью вспоминал приказы о «бережном отношении к побеждённым», борясь с желанием вернуться в быстро поднимающуюся с колен Европу, чтобы торкнуть её рылом в дерьмо и кровь – по самые уши!..
Пейзаж изменился на мирный лишь ближе к Котовску... Состав миновал Москву окружной дорогой. Мужики притихли, горько размышляя о том, что ждёт их впереди, и стараясь не вспоминать об оставленном позади – многолетнее отупение чувств брало своё… Лёжа на нарах, рассказывая незамысловатые байки под перезвон медалей или коротая время под хоровое пение, всё ещё солдаты изнывали от скуки и сухого закона. Сухой паёк, выданный на три дня, был уже съеден, и привычный голод облегчил дежурство «по параше», которую на полустанках выносили все по очереди, невзирая на возраст и воинское звание...
Вот здесь-то Судьба и сыграла над Егором, испытывая его покорность, одну из своих жестоких шуток!..
* * * * *
С надрывным паровозным гудком воинский состав проскочил Тамбов и часа через два остановился на маленькой станции – для заливки в тендер запаса воды, пополнения продовольствия и выноса параш. У откатанных дверей теплушек встали сытые автоматчики из последнего вагона, зорко следя, чтобы никто не спрыгнул в снег даже просто размять ноги, затёкшие от долгого сидения. И Егор был рад своей «дерьмовой» очереди – как возможности вдохнуть воздух родных мест прежде, чем кануть в неизвестность…
В распахнутой шинели и без фуражки спрыгнул он, брякнув «иконостасом» орденов и медалей, в рыхлый сугроб; не обращая внимания на охранника, подхватил дужки поданного сверху железного бака. Позёмка тысячей иголочек хлестнула по лицу и голым рукам, Егор сделал лишь несколько шагов и оказался в снежной круговерти!.. Изувеченная нога, да ещё и в стоптанном сапоге, предательски скользнула… И, потеряв равновесие, «золотарь» – как называли дежурных по параше – покатился вниз по крутому склону, расплёскивая вонючее содержимое бака!..
Подняться на ноги Егор смог лишь у подножия высокой железнодорожной насыпи, на краю накатанного наста просёлочной дороги. И здесь увидел!.. Мохнатую лошадку, приближающуюся бодрой рысцой, с санями-розвальнями за крупом. Эти сани, словно из почти забытого кино, Егор не мог спутать ни с какими другими потому, что сам когда-то смастерил их, украсив высоким резным передком; диковинными цветами и жар-птицами его расписала тогда ещё брюхатая Маруська… Рисунок за долгие годы поблек, но воспоминания нахлынули столь яркие, что неожиданно у мужика перехватило дыхание!..
Вспомнил Егор и коротенькую прядку волос под косой, заколотой «баранкой» высоко на затылке, и пьянящий запах подмышек, и золотистый в свете ночника пушок пониже живота, и вкус молока, которое Маруська дала попробовать, когда кормила грудью Натуську... Вспомнил и розовые пяточки дочки, и крохотные ноготки на пальчиках ручек «в перетяжку», и длиннющие иголочки ресничек вокруг синющих глазищ… Егор и сам не заметил – как оказался в санях рядом с возницей!!!
А тот словно и не удивился, лишь приветливо закивал головой, что-то мыча; им оказался – Васёк, Егоров сосед по улице.
Лошадка споро трусила по ещё незанесённой дороге, но крепнущая пурга уже накрыла белым саваном весь свет, и Егор вдруг почувствовал себя пятилетним мальчишкой – на похоронах матери… Тогда, в злой метели, братья тащили сбившуюся с дороги лошадь под уздцы, а совершенно потерянный отец с вожжами в руках то и дело повторял: «Ну как же, мои хорошие?..». И маленький Егошка, цепляясь за гроб в страхе потеряться в бесконечном вое, пахнущем то ли снегом то ли мертвечиной, впервые в жизни почувствовал невыносимую тоску и безысходность… И вот сейчас тридцатилетний Егор почему-то произнёс ту же самую отцовскую фразу:
– Ну к-как, мои хорошие?..
В ответ Васёк закивал головой, закатил глаза и заныл, стараясь что-то сказать...
– К-как мои? Ма-аруська! Ждёт? – Егор смутился от вернувшегося вдруг заикания, и болезненности вопроса мужа, много лет не видевшего жену.
Васёк мотнул головой в сторону, вновь закатил глаза, как это бывает у контуженых, и, поняв, что сказать членораздельно не сможет, показал кулак с поднятым большим пальцем. Догадавшись, что этого недостаточно, указал себе на промежность, смутился, указал на промежность Егора и вновь поднял большой палец!..
Егор жесты истолковал по-своему и уже хмуро спросил о насущном, стыдясь, что нет даже малого гостинца передать «девчонкам»:
– Чем живут?..
И получил «исчерпывающий» ответ от контуженого – Васёк сложил руки на груди и покачал кнутовище, словно младенца, и вновь показал большой палец, виновато улыбнувшись…
И Егора накрыло!.. Он выхватил кнут из рук «доносчика» и стегнул им лошадёнку, от неожиданности рванувшую в степную метель! И белая круговерть мертвящей пеленой закрыла от Егора весь мир!.. Не осталось в нём ничего, кроме лошадиного крупа с развивающимся хвостом над мелькающими подковами да свиста кнута и ветра! И злобы!.. Накрывшей невыносимой болью солдата, который на родимом пороге узнал о предательстве той, чей образ хранился в самом дальнем, чуть теплящемся уголке выстуженного ужасом войны сердца!..
* * * * *
До посёлка долетели быстро!.. Вот уже замелькали засыпанные почти по крыши дома знакомой улицы! Вот и родной проулок!.. Через него Егор босоногим мальчишкой бегал в школу, степенной походкой шагал рядом с отцом уже работником, в обнимку с любимой – в соловьиные ночи…
Сани еле протиснулись между сугробов, разворот!.. Егор, утопая в снегу, спешит к калитке, за нею – по узкой тропинке к крыльцу! Двери в сени и в дом не заперты… Но… в комнатах пусто…
Лишь теперь Егор перевёл дух!.. Провёл ладонью по мокрому лбу и запорошенным снегом волосам, огляделся…
Мерно стучат ходики... В углу, под строгим ликом иконы, застыла крошечная искорка лампадки. На одном из подоконников тлеет огонёк в стекле керосиновой лампы – так оставляют свет, «чтобы ушедший любимый нашёл дорогу обратно!»... Пахнет керосиновой копотью, берёзовой золой, кислым молоком и… детскими пелёнками!..
Егор присмотрелся в полумраке знакомой незнакомой комнаты... Цветастые шторы у окон в заиндевевший сад, тусклые фотографии родни на стенах, вышитая розанами салфетка на спинке дивана, белоснежные уголки бумажного кружева в буфете, поблескивающем чайными чашками… В углу огромный, словно змей-горыныч, фикус упёрся в потолок… Егор помнил его ещё маленьким, в три листа. А под фикусом, на светлых половиках, укрывших крашеный пол… Две кроватки-колыбели!..
Егор осторожно, словно по минному полю, подкрался к ним и заглянул… Так и есть! В каждой кроватке – по спящему младенцу в обнимку с пустыми бутылочками молока. Спят, сладко причмокивая пухлыми губками возле резиновых сосок… Так вот о чём «говорил» контуженный сосед!.. И сомнения Егора рассеялись: нет, никто его здесь не ждёт, и лампа на подоконнике горит не для него!
Тошнотворный запах дерьма поплыл по комнате – это оттаяло содержимое параши, опрокинутой Егором на шинель при падении. И вновь, словно взрывной волной глуша и ослепляя, накрыла Егора злоба!.. Видел он такую же чистенькую уютную комнатку с сытым младенцем – в ненавистной Германии… И всплыло в помутившемся сознании слово «фашистка!», а следом за ним – «дезертир»! Ведь, по сути, он «сбежал, будучи под присягой»! А это… Лучше не думать!!! Егор и не думал, он выскочил во двор, в несколько летящих шагов – на улицу… Ни лошади с санями, ни соседа там уже не было!..
И сработала армейская привычка – отринулось всё «мелкое и неважное» перед поставленной задачей! Словно и не было предательства жены, желания увидеть дочь и отогреться у родного очага... Главное – сегодня 23 февраля, День Красной Армии, охрана может и не заметить задержки одного из золотарей или «на веселее» простит… Главное – вернуться до отхода состава!..
И Егор заспешил по заснеженным колдобинам… Вот и проулок с ложбинкой поперёк него, в которой по весне журчит ручей, а сейчас – ледяная корка… На ней-то, второпях, Егор и поскользнулся!.. Грохнулся плашмя, прикусив язык и ударившись об лёд спиной и затылком! Услышал хруст в год назад раздробленной ключице, от острой боли на несколько секунд потерял сознание!.. Но почти сразу же вскочил и, припадая на ногу с вырванным в прошлый февраль куском мышцы, заковылял сквозь метель по знакомой с детства дороге...
* * * * *
Продолжение – 3-я глава "Третий февраль" - http://proza.ru/2021/02/20/687