Вначале шли едва заметной тропинкой, погружаясь все дальше и дальше в глубь мрачно шепчущего свои молитвы леса, а затем и вовсе, петляя меж соснами по мягкому мокрому мху, совсем уже наугад – как мне казалось – забрели в самые непролазные дебри и внезапно оказались на небольшой округлой поляне, куда приходилось достаточно солнца и сам вид ее не некоторое время внушил мне даже некоторую надежду, которой, впрочем, сбыться было не суждено. Здесь всюду росли молодые, как после недавней посадки, сосны, и к одной из них он поставил меня спиной на колени, завел поднятые над головой руки за шершавый ствол и крепко стянул в запястьях веревкой, схватив их, как мне показалось, двумя или тремя витками. Пока приспосабливалась, достал из рюкзака еще два мотка, и связав одним лодыжки за деревом, накинул петлю и буквально натянул меня на ствол так, что я едва могла касаться коленями влажной земли. Оставив меня так, он начал разбирать рюкзак.
Стараясь не думать о том, что меня ждет, я смотрела, как он достает вино и продукты, а также то, что предназначалось уже исключительно для меня.
Затем он ушел.
Он всегда так делал, и мне оставалось только гадать, сколько продлится это мучительное ожидание.
Немного сдвинув бедра, я смогла нащупать устойчивое положение и слегка расслабить стиснутые веревками запястья.
Когда начались первые судороги, я просто смотрела вдаль, пытаясь рассредоточить свое внимания, по опыту зная, что только так можно хоть сколько-то облегчить свое состояние. Затекшие бедра наливались свинцовой болью, и хуже всего было то, что такая пытка могла продолжаться часами, а могла и закончиться через минуту – и этого не знал, наверное, даже он сам.
Как всегда, скоро время остановилось. Точнее, оно просто перестало существовать. Растянутое веревками тело принадлежало уже не мне, а было словно частью наблюдаемого мной пейзажа, и даже предательская боль пока еще не могла пробиться сквозь пелену этого навязчивого состояния. Источник боли, словно не давая себя локализовать, дабы не быть застигнутым, скользил уже по всему телу, испуская игривые волны и скоро я уже кричала ему в такт и дергалась, раздирая спину о шершавый ствол – насколько позволяли веревки, - как только могла, пытаясь хоть сколько-то ослабить эти безумные амплитуды боли.
Затем были его шаги, и тут же возник он сам, заслоняя солнечный свет, и резкий удар по лицу, щелчок которого я услышала прежде, чем дернулась моя голова, и стыдный жар пощечины вырвал меня из мучительного оцепенения. Следом обрушился еще, и еще один и сразу его член - я даже не заметила, как он достал его – ворвался в мой открытый криком рот и словно молотом забил внутрь все, что рвалось из меня наружу.
Он раз за разом входил меня со всего размаха так, что моя голова буквально вонзалась в сосну и мне пришлось нарочно прижать ее как можно плотнее, смягчая, насколько это возможно, инерцию его беспощадных ударов. Наращивая темп и силу, он не давал не дышать, не сглотнуть накапливающуюся слюну, и она уже белыми хлопьями разлеталась изо рта и стекала по подбородку.
Он не спешил кончать, и вынимая – что уже сильно облегчало мое положение, - он стегал меня по лицу и сразу входил, давая сделать лишь несколько судорожных вздохов, пока наконец тягучая густая жидкость не полилась в меня несколькими долгими струями.
Он сразу отвязал меня и я долго лежала на траве, не чувствуя собственного тела. Подняв голову, я увидела в его руках короткую кожаную плеть. Он смотрел на меня внимательно, не отрывая глаз, и я скорее почувствовала, чем услышала три короткие слова:
- Ползи ко мне.