Ранняя весна 1935 года. Деревня. Большая семья Добрыниных собралась за обеденным столом. Дети наблюдали за матерью, которая суетилась около печи. Анна Семёновна, женщина лет сорока, с гладко зачесанными светлыми волосами, ловко работая ухватом, достала из печи чугунок с похлёбкой и поставила его на стол.
— Настя! У нас хлеб заканчивается, завтра пойдёшь в город за хлебом, — произнесла мать, нарезая ржаной каравай.
Девочка подошла к окну:
— Мама! Ты только посмотри, сколько снега намело. Не пройти, не проехать.
— Ничего, дочка, ты и не в такую погоду ходила, — ответила мать, взглянув в окно. — Ты у меня уже взрослая, одно слово — добытчица. Неужели, если бы отец был дома, я послала бы тебя в город.
Настя улыбнулась. Она действительно была самая старшая из детей, ей было четырнадцать лет и она уже давно помогала матери по хозяйству. Их отец еще осенью уехал на заработки в соседний город, где шла большая стройка. Мать строгим взглядом посмотрела на дочь. Настя сразу поняла, что мамино слово это не просьба, а приказ.
***
— Настя! Вставай, уже светает, — тихо, почти шёпотом, боясь разбудить спящих детей, произнесла Анна Семёновна, подойдя к кровати дочери.
Слышно было, как звонко пропел голосистый петух в сарае, предвещая наступление нового дня. Девочка быстро оделась и направилась к двери. Мать протянула ей два холщовых мешка.
— Дочка! Вот тебе деньги на шесть буханок хлеба. Спрячь деньги подальше, смотри не потеряй их, ведь на одной похлёбке мы долго не продержимся. У Токаревых переночуешь. Кланяйся им от нас, они люди добрые, жалеют тебя.
Она хотела ещё что-то сказать, но в это время в избе заплакал ребёнок. Мать, махнув дочери рукой, направилась к люльке.
— Ай, люли-люли-люли мою детку не буди, — послышалось протяжное и негромкое пение.
Девочка оглянулась, окинув взглядом избу: на печке, мирно посапывая, спала малышня. Быстро накинув на голову шерстяной платок, Настя вышла из дома.
Девочка шла по заснеженному полю уже около часа. Колючий мартовский ветер бил ей в лицо снежной крупой, раздувал на ветру её длинную до пят юбку. Ее худенькие ноги, в старых подшитых валенках, вязли в снегу и ей казалось, что она вот-вот упадет и уже не встанет. Девочка прибавляла шаг, а встречный ветер, словно играл с ней, то затихал, то снова набирал скорость, заставляя её идти медленнее. Она шла и оглядывалась. Покрытое глубоким снегом поле по-прежнему вызывало у неё чувство страха. По бытующим в деревне слухам, по полю иногда бродили волки в поисках пищи.
— Отче наш, иже еси на небесех… — шептала девочка молитву, которую не раз слышала от матери.
Она несколько раз останавливалась, чтобы передохнуть, но холод и страх гнал её вперёд. Вскоре вдали показались пригородные постройки. Увидев здание хлебного магазина, около которого «змейкой» извивалась длинная очередь, Настя прибавила шаг.
— Тётенька! Скажите, кто последний за хлебом? — громко спросила девочка женщину.
Полная женщина повернулась к ней и недовольно проворчала:
— Стой за мной, девочка. Магазин еще закрыт. Хлеб ещё не привезли, и когда будет, никто не знает.
Толпа тихо гудела.
«Что же делать? — подумала Настя. — Наверное, долго придётся ждать. Надо где-то укрыться от ветра, а иначе замерзнешь».
Порывистый ветер пронизывал насквозь её ветхую фуфайку. Она направилась к соседнему дому, где раньше неоднократно укрывалась под его высоким крыльцом от непогоды. Там не так чувствовалось ледяное дыхание ветра. Ждать пришлось довольно долго. Хлеб привезли лишь к обеду.
— Хлеб привезли! — радостно загудела толпа.
Вскоре подошла очередь девочки. Настя протянула деньги продавщице и с мольбой в голосе произнесла:
— Тётенька, миленькая, дайте мне, пожалуйста, шесть буханок хлеба. У нас семья большая.
Женщина удивленно посмотрела на неё. На ее лице одновременно читалось возмущение и раздражение.
— Не проси. Не могу, девочка, не положено. Ты только посмотри, какая очередь. Даю только две буханки хлеба в одни руки. Вот возьми, — и она протянула ей два кирпичика ржаного хлеба.
Настя отошла от прилавка. Кирпичик хлеба был таким душистым, что ей захотелось откусить его ржаную хрустящую корочку, посыпанную мукой. Но подавив в себе это желание, она сложила хлеб в холщовый мешок, затянув на нём крепкий узел, и вышла из магазина.
«Надо идти к Токаревым. Переночую. Завтра ещё куплю хлеба», — подумала девочка, прибавляя шаг.
Свернув с дороги, она оказалась в небольшом узком переулке. Впереди показался добротный дом, в котором проживала семья друга отца.
— Настенька пришла! — улыбаясь, произнесла хозяйка дома, увидев ее, — Иди к печке, погрейся, а я пока чайник поставлю. Будем с тобою чай пить.
Клавдия Сергеевна слыла хорошей хозяйкой, имела добрый нрав. Светловолосая, голубоглазая, немного полноватая, она казалась в этот момент доброй волшебницей, которая могла сотворить любое чудо.
— Блинчиков хочешь? Сейчас я для тебя напеку…
Настя подошла к ней и обняла её. Вскоре в доме вкусно запахло душистым чаем с мятой. Клавдия Сергеевна ловко снимала со сковороды пышные, румяные блинчики и выкладывала их «горкой» на тарелку.
— Настя, садись за стол, — позвала девочку хозяйка.
Из комнаты в зал вышел сын хозяйки. На вид юноше было лет шестнадцать, но выглядел он вполне взрослым. При невысоком росте он был атлетически сложен: крепкая широкая грудь, мускулистые руки. Жгучий взгляд карих глаз делал его внешность привлекательной. Он сел напротив Насти и улыбнулся ей. Всё время, пока они сидели за столом, он не спускал с неё глаз. Заметив это, Клавдия Сергеевна, как бы между прочим, произнесла:
— Вот, Настенька, подрастёшь, возьмём тебя в снохи. Я смотрю, ты и сыну нашему нравишься, — произнесла хозяйка дома, — Девочка ты трудолюбивая, нам как раз такая нужна. Бог тебя и красотой не обидел. Вон, какая у тебя коса, просто загляденье.
От этих слов девочка смутилась. На её щеках выступил лёгкий румянец, который сделал ее лицо ещё привлекательней.
Три дня девочка гостила в семье Токаревых. Она каждый день вставала рано, шла к магазину и занимала очередь за хлебом. Наступил день, когда долгожданные буханки были уже аккуратно сложены в мешки.
— Настя, вставай, тебе пора домой! — рано утром разбудил девочку сын хозяйки. — Мне как раз нужно в вашу сторону, могу довезти…
Через полчаса девочка уже сидела в санях, укрытая овчинным тулупом. Лошадь медленно тянула сани по заснеженной дороге, вдоль которой в безмолвном белоснежном убранстве стояли деревья. Сани остановились на развилке дорог.
— Ну вот, Настя, мы и доехали. Дальше добирайся сама. Нам теперь с тобою не по пути, — произнёс Николай, опустив на снег холщовые мешки.
— Какие они у тебя тяжелые. И как только ты такую тяжесть понесёшь. Одна буханка хлеба весит два килограмма, а у тебя их шесть.
— Своя ноша не тянет. Пойду полем, так короче, — произнесла девочка.
— Будь осторожней, слишком глубокий снег.
— Хорошо. Спасибо тебе, Коля. До свидания, — ответила она и улыбнулась ему.
Перекинув мешки через плечо, она пошла по полю. Её валенки быстро заполнялись снегом, от которого шерстяные носки вскоре стали мокрыми. Она шла быстро, не обращая на это внимания. Сначала она почувствовала лёгкий запах дыма, а вскоре впереди показались дома, из печных труб которых валил седой дым, уплывающий причудливыми клубами в голубое бездонное небо.
«Слава Богу, дошла», — промелькнуло у неё в голове.
Тут девочка услышала мужские голоса. Она обернулась. По дороге ехали сани, в которых сидело двое сотрудников милиции. Заметив девочку, один из них крикнул:
— А ну стой! — остановил её голос милиционера.
Сердечко девочки тревожно забилось в груди, предчувствуя большую беду.
— А, ну, подойди к нам!
Настя подошла к саням и остановилась.
— Что у тебя в мешках? Давай, показывай!
Девочка стояла, ни жива, ни мертва. Сотрудник милиции вылез из саней и подошёл к ней. Он, молча, сорвал с её плеча мешки.
— Развязывай мешки! — приказал он Насте.
Девочка сняла варежки. От волнения она никак не могла развязать узел на мешке. Сержант отодвинул девочку и уверенными движениями рук быстро развязал мешки. Увидев кирпичики хлеба, он стал их быстро доставать.
— Откуда у тебя хлеб?
— Купила в магазине, в городе, — тихо ответила она.
— Почему так много хлеба?
— У нас семья большая.
— Иван! Отстань от девчонки, пусть идёт домой, — вдруг вступился за
неё напарник сержанта.
— Не могу, Серёга, ты что? Приказ начальства надо выполнять.
Милиционер сунул ей в мешок две буханки хлеба, а остальные положил в сани.
— Иди, девочка, иди, — произнёс он.
Настя сразу почувствовала, как легка стала её ноша. Из ее глаз потекли горькие слёзы.
«Что я скажу маме?», — думала она, подходя к дому.
Навстречу ей выбежал пёс. Он громко залаял, увидев её, и стал крутить хвостом, радуясь ее возвращению. Настя присела, чтобы погладить собаку. Пёс стал быстро слизывать с её лица слезы, словно стараясь успокоить ее.
— Настя, доченька, вернулась, — услышала она голос матери.
На крыльце стояла её мать. Девочка робко подошла к ней и протянула
ей полупустые мешки.
— Мама, это всё, что осталось… — произнесла она и заплакала.
Анна Семёновна сразу догадалась, что с ней произошло в дороге. Она
не раз слышала от соседей о милицейских облавах вблизи сёл и деревень.
— Не плачь, Настенька, проживём с Божьей помощью, — ответила мать, крепко обняв дочь.