Сеня огромен и толстокор как африканский баобаб. Когда он в ярости, то может запросто растоптать камаз с лесом или разорвать пасть челюстному погрузчику.
Сеня держит пилораму. По утрам он расставляет людей на работы. Он достаёт их по одному из бытовки своей здоровенной пакшой и ставит - кого на распиловку, кого на обрезку кромок, кого на сортировку горбыля и уборку опилок. Если человечек не в состоянии поутру держаться на ногах, Сеня осторожно расправляет ему ручки и ножки, прислоняет к станку и даёт лёгкого щелчка.
Сеня только кажется медлительным и неуклюжим. Когда все расставлены по местам, Сеня идёт проверять запасы леса, ловко перепрыгивая со штабеля на штабель. Если на пилораме кончаются брёвна, Сеня забродит в лес, вырывает здоровенные деревья вместе с корнем и несёт их к себе в цех.
Спит Сеня стоя, прямо в ангаре. Когда он бодрствует, из всех его щелей постоянно идёт пар, как из кипящего чайника. В тридцатиградусный мороз Сеня сплошь покрывается косматой снежной шубой, в которой виднеется лишь одно тёмное отверстие возле рта. Внутри Сениного тела обитает масса болезней, но они ему не мешают жить, поскольку у них не хватает сил захватить всё Сенино тело целиком. Они так и скитаются там, неприкаяннные, не в силах победить этот необъятный организм.
Когда Сеня со мной говорит, то лицо его остаётся каменно недвижимым, словно огромный валун с острова Пасхи. У Сени лишь слегка приоткрывается рот, и оттуда сначала вываливаются несколько увесистых: «кхы-кхы-кхы!», а затем, словно из испорченного репродуктора, несутся какие-то глухие утробные скрыпы: «Жабырын-бэрыбы-тыпркст-чашэпэ!» Сеня протягивает мне растопыренную пакшу, и я трясу её истово за палец. Сеня предусмотрительно не сжимает свою лапу, чтобы нечаянно не повредить мою хилую ладошку.
«Мне бы два куба доски. Пятидесятки», - вежливо уточняю я. «Бырктыпы-кабынах-эжумать-ефу!» - поясняет мне Сеня, прикуривая папироску. Папироска едва виднеется меж его толстенных пальцев, и ему приходится наклонять голову набок и сильно вытягивать короткую толстую шею, чтобы зацепить губами самый крайчик мундштука. Наконец, папироска прилипает к его нижней губе, и он продолжает мне что-то эмоционально объяснять: «Кыхтырытах-балумет-ёжлымбыр-поебасть-хыхыхы!» Сеня никогда не матерится зря и всегда держит слово.
Я киваю ему в ответ и уезжаю довольный и уверенный, что мой «балумет-ёжлымбыр» будет, как всегда, готов к четвергу.