Ровно через неделю Лукерья и её муж Арнольд сидели за хлебосольным столом в просторной избе Анфисы. Тут и самогонка высшей пробы, и аппетитный супчик с плавленными сырками, и селёдка под шубой, и винегрет, и оливье, и шпроты, и котлеты по-киевски. Как водится, выпили первую рюмку «за встречу», затем другую, третью.
Вволю напичкав Каринку пирожными, родители отправили её играться в садовой беседке — нечего ребенку вслушиваться в разговоры взрослых.
Сполна удовлетворённая оказанным гостеприимством, Лукерья похвалила сестру за то, что она вместе с опорно-показательным колхозом «Заря коммунизма», передовым и процветающим, здорово богатеет и предложила выпить за материальное благополучие радушной хозяйки и светлое будущее колхозного хозяйства. Польщённая похвалой сестры, Анфиса прихвастнула, что в село Коммунистическое различные делегации приезжают посмотреть, как хорошо живут трудолюбивые колхозники. Естественно, сама она — не исключение:
— Вода горячая в доме имеется, не говоря уж о холодной. Никак руки не доходят обустроить ванную комнату, да и не надо. Люблю омываться в корыте. Летом в доме теплынь, зимой тоже. Печка на газу, а через неё трубы парового отопления проложены. Живу я, милые мои, и не бедствую.
— Ой, дорогая Анфисушка, тебе можно только по-хорошему позавидовать, — Лукерья охотно нахваливала сестру, довольную собой, колхозом и домашним обустройством. — Не живёшь, как прочие в городах и весях, а словно сыр в масле катаешься.
— Так считай, что одной ногой в коммунизме стою, милая ты моя! Изба-то — пятистенка, хоромы, можно сказать. Мебель не хуже городской — полированная стенка, сервант, трюмо-трельяж, диван мягкий с креслами. Холодильник «Минск» работает, как часы. Ковры имеются — туркменские, а гобелен с оленями, коврик-то настенный, давно выбросила, он чуть ли не в каждой здешней избе имеется. Люстра хрустальная — самая настоящая, не то, что у некоторых «Каскад», бутафория с висюльками. Чешского хрусталю у меня полным-полно! Сами видите в серванте и на столе — что долго рассказывать.
— Сестрица, я заметила сразу хрустальное изобилие. Вижу, что и стиральную машину имеешь, как у многих в городе. И правильно — негоже руками стирать, надрываться.
— Да я в этом деле охочая, хотя и взяла «Вятку» напрокат за копейки перед вашим приездом. Пока не хочу тратиться на оплату всей стоимости.
— Не захудалое тут у вас село, сестрица.
— Ну да. Не то что, например, Светлые Зори на самой окраине области. Гостила там у случайной знакомой — вспоминать не хочется. Ни магазина приличного, ни дорог, ни пункта проката, ни вытрезвителя, как в нашем селе, ну, никаких признаков коммунизму. Считай, перебиваются с хлеба на квас, а у нас даже колбаса вареная и копченая продается — свой заводик колбасный, маленький, да удаленький, функционирует исправно. Колбаска копчёная — угощайтесь, гости дорогие, краковской. По правде сказать, я её не в магазине покупаю. Подружка с завода-то выносит под одежей регулярно.
— Ворует, что ли? — сообразила Лукерья.
— Да разве можно, милая ты моя! Всё по-честному. На проходной кого надо отблагодарит за безмолвие, а мне продаст подешевле, но с выгодой.
— А на проходной-то кто? Как бы соучастник? — допытывалась Лукерья.
— Ну, сестрица, такое скажешь. Не соучастник, а как бы посредник. А бывает что без посредника с подружкой обходимся. По договорённости прогуливаюсь у заводского забора, а краковская через него да ко мне чуть ли не в руки. У нас тут во всём изобилие. «Пеле», кофе бразильский, не выводится. Индийский чай со слониками завсегда бывает. И такая добрая примета завелась: если в сельпо продуктов навалом и на прилавок выбрасывают туалетную бумагу, то жди через пару дней какую-нибудь делегацию. А мы тут радостные и довольные — пусть приезжают почаще. Правда, давно никаких важных персон не было почему-то. За всяким дефицитом в Речовск намедни ездила.
— В любом случае, сестрица, ты на широкую ногу живёшь! И сразу видно, что хозяйка не лодырничает. Порядок в твоём доме — нигде ни пылинки.
— Милая ты моя, я и сама-то, признаться, в строгой телесной чистоте пребываю! Порой и охота лечь пораньше и выспаться перед утренней дойкой коровок, но нет. Перед сном обязательно омываюсь с головы до ног. Коровки у нас — чистюли интеллигентные. Неухоженных доярок не обожают, таким молока мало дают. Но это не про меня. Я, дорогие гости, безупречно выполняю государственный план по надою молока. И перевыполняю — согласно взятым социалистическим обязательствам. А они у меня высокие. Не зря полно почётных грамот за коммунистический труд. Гляди, скоро медалькой наградят доярку-ударницу. Ладно, может и обустрою ванную. Да и с туалетом по-городскому варианту пора вопрос порешать. Зимой в трескучий мороз можно застудиться по нечаянности.
— Правильно рассуждаешь, сестрица. В коммунизм никак нельзя с туалетом по-деревенски. Взашей выгонят. Погоди, а как же делегации с естественными надобностями? Если из столицы, так, наверное, им не привычно-то без удобств?
— Милая ты моя! Мы тут без мозгов, что ли? Две специальные избы на улице Ленина, главной нашей, имеются — для разумной показухи, как бы гостиницы, и во властях наших сельских — все удобства. У председателя сельсовета в доме и ванная, и туалет. И не только у него — завсегда с туалетной бумагой.
— Не бедно вы тут живёте!
— Я о чём и говорю. Наше село не зря — Коммунистическое. Как говорится, и сыты, обуты. Свой вытрезвитель имеется, но часто — без надобности. Ведь все в трудах и заботах. Живность-то чуть ли не в каждом дворе. И коровка своя, овцы там, всякая другая скотинка. Про курей, индоуток уж и не вспоминаю — полно и этого добра. Правда, сама я не обзавожусь таким хозяйством. Одна потому что. Был бы мужик рядом какой-нибудь, хотя завалявшийся, но на постоянной основе, тогда бы другое дело. Запрягла бы его в работу по полной — пусть пашет. А без мужика не с руки. Той же свинье корм завсегда нужен. А где его взять? С огорода своего-то толку в этом смысле немного. Стало быть летом надо вовремя подсуетиться. С тем же комбайнером потолковать про зерно-то да с шофёром, чтобы привез в означенный час столько, сколько на прокорм-то в зимнюю стужу надобно. Да и свеколка хороша, кукурузка в самый раз с колхозного поля. Считай, задарма.
— Так найди мужичка себе-то, Анфисушка, если уж так выгодно жить в богатом колхозе!
— Да есть у меня один. Только от него польза, как от козла: ни шерсти, ни молока. Хорошо, что ещё не пьёт и не курит. Я сама-то не любительница выпить, а уж яд табачный в себе вдыхать — да ни за что! Кроме всего прочего, лишняя трата денег. Коплю деньги на что-нибудь душеполезное. Вот цветной телевизор смогла достать в позапрошлом годе прямо из Речовского универмага, «Рубин-714» называется. По знакомству, конечно. Воздыхатель мой, из бывших, помог по старой дружбе.
— На телевизор, небось, потратилась изрядно?
— Везучая я, ой везучая! Потратилась, но денежки в мой карман и вернулись. С воздыхателем, куда деваться-то, телевизор смотрели на одной постельке. Я ему опосля и говорю нарочито, что по нечаянности забеременела. Соврала, стало быть. Может, думаю, обрадуется да замуж позовет. Куда там! Аж побледнел с перепугу-то. Велел аборт сделать, кучу денег отвалил, чтобы я никому и никогда об этом не рассказывала, и больше его не видела. А накануне я хорошие деньги выручила от продажи старых икон. За ненадобностью годами валялись, где попало. Ещё прабабушкино, как говорится, наследство. Дореволюционное. Много было икон. А на что мне опиум? Взяла и продала какому-то заезжему, поторговалась выгодно. Вижу, что хочет купить, аж глаза загорелись, покраснели от напрягу, вот-вот лопнут, а я давай цену набавлять и набавлять. Исправно, молодец, показывает. Сейчас включу.
Анфиса бережно поправила вязаную салфетку и расписную керамическую вазу на телевизоре и включила его, а Лукерья стала сожалеть, что перед срочной продажей деревенской избы умерших родителей Арнольда сглупила и сожгла в печке деревянную икону. Видать, старинная икона. С не обидной укоризной Анфиса покивала головой в сторону сестры:
— А могла ведь хорошие деньги выручить, могла.
Все ещё раз выпили за здоровье гостей, в том числе и Карины, вспомнив о ней. Однако никому в голову не пришло, что смышлёная девочка только что возвратилась из беседки в дом, точнее, в его сени, и затаилась возле тюлевой, против мух, занавеси. Из-за нешуточной июньской жары двери в избе были распахнуты настежь, и ей был отчётливо слышен громкий разговор в гостиной.
Закусывая очередной котлетой, Лукерья призналась сестре, что однажды залетела от Арнольда и хотела сразу аборт сделать. До сих пор сожалеет, что не сделала:
— Анфиса, ты не представляешь, сколько неудобств было ходить с ненавистной тяжестью под сердцем! Тебе не понять — не рожала. Родила я Карину — снова всяких дел уйма, а молодые годы уходят. Лучше бы её и вовсе не было на белом свете. Заботы утомляют — с ног валишься, а так хотелось пожить для себя не год и не два. В первый класс осенью пойдёт. Учиться, наверное, будет хорошо: читает не по слогам, таблицу умножения наизусть знает. Только ничего меня не радует. Запоздала я аборт сделать, до сих пор ужасно сожалею, что запоздала, побоялась. Было уж собралась, а в соседнем подъезде — похороны. Моя подружка скончалась из-за аборта. Не со мной случилось, но до смерти я перепугалась, ой — до смерти.
— Так надо было разумно хорониться от нежелательной беременности, милая ты моя!!! — Анфиса для убедительности выразительно взмахнула руками.
— Увы, это был тот единственный случай, когда Арнольдушка мужской эгоизм сполна проявил. В смятении чувств пребывая, я глазом моргнуть не успела, а не то, чтобы вовремя изворотиться. Вот и плачевный результат — родила обузу на свою голову. Зря народилось это дитя, зря.
Просвещённая домашним шпионажем и дворовыми разговорами, Карина знала, что детей находят не в капусте, никакой аист их тоже не приносит. Не осмелившись войти в гостиную, чтобы громко и сердито крикнуть родителям о своей ненависти к ним, она убежала в садовую беседку и там горько поплакала.
В избе продолжали веселиться. Анфиса нашла повод вновь похвастаться гостям, как она богато живёт и включила «Ригонду»:
— К вашему приезду радиолу купила. В Латвийской ССР делают. Ну и грампластинками запаслась впрок. Эта — парад солистов нашей эстрады, а тут — эстрада не советская, ну да — итальянская.
— Умоляю ритмичное что-нибудь! — обрадовалась Лукерья. — Обожаю в гостях танцевать, и Арнольдушка никогда не против.
— Потанцуйте, гости дорогие, а я теперича со стола буду прибираться потихоньку. Мне же вставать завтра ни свет ни заря.
— Милая сестрица, ты о нас такая заботливая. Прибирайся, не будем тебе мешать. Танцуем, Арнольдушка!
Продолжение: http://proza.ru/2021/04/04/868